Happy Pills/Таблетки счастья

      Гермиона Грейнджер шагает по шумному коридору Министерства Магии, прижимая к груди листы пергамента и крепко удерживая ручку своей коричневой кожаной сумки. Время на её маленьких часах показывает три минуты девятого; она стонет, разочарованная тем, что опаздывает на встречу.       Программа Реабилитации Бывших Пожирателей Смерти. Именно так она, в конце концов, решает назвать это. Оно не носило причудливого или интригующего названия, но характеризовало программу самым очевидным образом. И Гермиона гордилась своей инициативой. На это ушло всего несколько недель, и произошло всё сразу после известия о самоубийстве Грэхэма.        — Мисс Грейнджер, боюсь, у меня ужасные новости.       Гермиона поставила сумку на тёмно-синий кафельный пол рядом с одним из гостевых кресел Кингсли в его кабинете; опустившись на мягкую подушку, она резко вдохнула через нос, готовясь к предстоящим новостям.       — Всё в порядке? — спросила она, заправляя выбившуюся прядь волос за ухо. Её кудри всё ещё находили способ лезть в лицо, независимо от того, насколько бы сильно она не пыталась их стянуть.       Кингсли открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли у него в горле; он прохрипел, опускаясь и качая головой в отчаянии.       Гермиона поняла, что случилось нечто невероятно ужасное. Кингсли всегда был жизнерадостным, доброжелательным и оптимистичным, особенно после войны. Он обладал подходом и взглядом на будущее волшебного мира, которые Гермиона могла легко понять и высоко оценить.       И вот он, его голова была опущена в унынии, он заикался в своих словах и даже выпустил слезу или две из своих обычно искрящихся оптимизмом радужек.       — Нет простого способа сообщить такую новость, поэтому я просто скажу это. Пожалуйста, прости меня.       Мысли Гермионы вмиг омрачились. Она подумала о Гарри, Роне, Невилле, Луне – обо всех, кто имел для неё большое значение. Их имена и лица пронеслись в её мыслях, как слайд-шоу. Судя по угрюмому выражению Кингсли, она осмелилась предположить худшее из версий. Ей потребовалось всё усилие, чтобы сохранить мужественное выражение лица, которое слегка дрожало от страха и ожидания.       Он сделал паузу, глубоко вздохнул и выпалил новость:       — Ваш бывший однокурсник и бывший Пожиратель Смерти, Грэхэм Монтегю был найден вчера мертвым в ванной.       У Гермионы перехватило дыхание.       Какая-то часть внутри неё испытывала облегчение. Облегчение от того, что это был не один из её близких друзей. Другая её часть страдала от чудовищного горя.       Она почувствовала, как её сострадательное сердце сжимается, скручивается в агонии, будто её тело отвергает жизненно важный орган. Она сдержала слёзы — слёзы по мальчику, которого едва знала. Слёзы по мальчику, который издевался над ней и её друзьями в течение нескольких лет вместе с другими безжалостными слизеринцами.       И издевался — это ещё мягко сказано. Он называл её грязью. Он шутил о её теле, волосах, характере, зубах и крови. И он часто нападал на её друзей на поле для квиддича — уже и так агрессивная игра, квиддич был ещё и идеальным местом для Грэхэма, чтобы выместить свой гнев на Гарри, Роне, Фреде, Джордже, Анджелине. Он был отвратительным.       Если он такой мерзкий, то почему ей так больно и печально от известия о его смерти?       Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоить себя.       Это не имеет никакого отношения к её факультету, хотя она предполагала, что это гриффиндорские качества заставляли её так думать. В конце концов, она скорбела, потому что она человек. Гермиона несла в себе бесконечную доброту, построенную на фундаменте её личного морального компаса. Причина, по которой она чувствовала себя такой печальной, заключалась в естественной склонности испытывать сочувствие к тому, кто пострадал, даже если этот кто-то издевался и мучил её в течение многих лет.       — Как… Я не… понимаю, — пробормотала она, пытаясь подобрать нужные слова. Но что на это сказать?       — Обстоятельства и причины его смерти сейчас неясны, — низким, тяжелым голосом сказал Кингсли, — однако аврор, который нашел его, рассказал несколько тревожное описание его левого предплечья…       — Там, где была его метка, — машинально перебила Гермиона, понимая объяснения Кингсли.       — Да, — ответил он, — были… серьезные порезы, нанесённые самому себе…       У Гермионы зазвенело в ушах, как будто её тело не пожелало слушать нелепое описание тела Грэхэма. Последние несколько лет своей жизни она прожила, поглощённая множеством травмирующих образов, и последнее, что ей было нужно, — это ужасные детально описанные кадры смерти. Она устала от смерти. Устала от того, что Волдеморт продолжает разрушать и сеять хаос в волшебном мире, даже если он давно мертв.       Особенно её потрясло то, что это был Грэхэм Монтегю. Она уже очень давно не слышала его имени. Укол стыда пронзил её тело, как будто она каким-то образом винила себя за его действия. Гермиона понимала, что это нелепо — она не сделала ничего, чтобы заставить Грэхэма покончить с собой. Кроме того, дело было не в ней. Дело было в Грэхэме.       Однако в тот момент она задумалась о том, мог ли он использовать друга, группу поддержки или просто кого-то, чтобы его выслушали.       Может быть, они все нуждались в этом…       Гермиона подходит к входу в кабинет Шеклболта, её сердце колотится от страха и нетерпения. Она представляет себе, что группа слизеринцев, которых держали за этой золотой дверью, не захотят работать с ней или Куинси Аберфилдом, её наставником, боссом и соавтором программы в Министерстве. Она также боится, что гости обидятся на неё или заклеймят как какую-нибудь святую спасительницу — она никогда не услышит конца таким шуткам в сторону гриффиндорцев. Меньше всего ей хочется быть снисходительной к студентам, с которыми она делила свою жизнь в Хогвартсе. Людям её возраста. Её ровесникам. Равным ей.       Но она также понимает всю важность ситуации. Бывший Пожиратель Смерти покончил с собой, вероятно, из-за длительного воздействия Темной Метки на его руку, тело, сердце, душу. Ситуация крайне тяжелая и требует сотрудничества и нововведений со стороны любого доступного и готового работника Министерства.       Немногие были готовы возглавить рабочую группу — связаться с бывшими Пожирателями смерти было надежным рецептом неприятностей и катастрофы. Однако, верная своему доброму сердцу, Гермиона чувствовала себя обязанной разработать и изложить П.Р.Б.П.С.       Чтобы убедиться, что её бывшие однокурсники не закончат так, как Грэхэм Монтегю.       Гермиона читала о Тёмной Метке как в качестве процесса подготовки к предстоящей встрече, так и из искреннего интереса и увлечения, надеясь побольше узнать о том, как Метка действует на тело. Как болезнь, которая заражает носителя, проникает на кожу и под кожу, манипулируя и разрушая каждую кость, мышцу, клетку организма, делая свою грязную работу. Это как огонь, который постоянно окружает жертву, как снаружи так и внутри.       Порыв ветра быстро пробегает по её спине, и она отшатывается при мысли о том, каково это — быть рабом такого сильного жара.       Но теперь, когда Волдеморт мертв, Метка должна быть неактивной. Она не должна излучать никакого жжения.       Может, Грэхэм чувствовал, что нет другого способа убежать от своего прошлого. Метка перманентная; она просто исчезла, когда Волдеморт умер, оставив только шрам и память о прошлом. Значит, само воспоминание, возможно, было слишком тяжелым для Грэхэма, чтобы справиться с ним. Метки никак не могла действовать так же, как она действовала, когда Волдеморт был жив и преуспевал.       Она содрогается при мысли о пустоте, думая о том, как трудно должно быть было справиться с постоянным состоянием изоляции и депрессии, вызванным злой природой Метки.       Она попытается найти причины его решения, но оно было слишком абстрактным и далеким от её собственной жизни. Гермиона не хочет выставлять Грэхэма в плохом свете после его смерти. Она не хочет ни пытаться понять, ни судить о причинах его поступка. Ей едва ли хочется думать об этом. По её мнению, самым важным было сделать так, чтобы это больше никогда не повторилось.       — Погружены в мысли, мисс Грейнджер?       Чрезмерно глубокие размышления Гермионы прерывает Куинси Аберфилд, который встаёт рядом с ней перед дверью кабинета Шеклболта. Мистер Аберфилд высокий и худощавый, с чёрными, как смоль, волосами и прекрасной светлой кожей, которая резко контрастирует с его тёмно-синим костюмом. В одной руке он держит папку, а на его плече висит курьерская сумка, которая придаёт ему типичный деловой вид. Он также излучает удивительное чувство комфорта своей идеальной улыбкой, вылечивающей любое горе, болезнь или даже потерю. Изгиб его губ создаёт прекрасные ямочки на щёках, а также морщинки вокруг глаз, которые, без сомнения, вызваны его постоянной улыбкой. Гермиона была в восторге от его оптимизма.       — А когда я не была, мистер Аберфилд? — отвечает Гермиона, коротко улыбаясь.       — Справедливо,— Аберфилд смеётся и пожимает плечами.       Они смотрят на дверь, у Гермионы перехватывает дыхание. Ей невероятно трудно поднять руку к дверной ручке. Множество сил удерживают её от того, чтобы переступить порог. Это неизвестная территория, и какой бы храброй она ни была, Гермиона всё ещё испытывает чувство страха и ужаса от предстоящей задачи. Она не хочет потерпеть неудачу. Она не хочет выглядеть лучше, чем они. Она просто хочет помочь.       Аберфилд замечает нерешительность Гермионы, склонив голову набок и цокнув языком.       — Просто опусти ручку и открой дверь, Гермиона, — с этими словами он наклоняется к ней, а на его лице появляется веселая улыбка.       Смешок срывается со рта Гермионы. Она обожает юмор Аберфилда и его безупречную способность разрядить любую напряженную ситуацию. Но мысль о том, что она снова увидит своих однокурсников, сдерживает её от того, чтобы дотронуться до ручки. Несмотря на то, что она проделала огромную работу, чтобы подготовиться к этому моменту, она внезапно чувствует, что всё, чему она научилась, исчезает, как непрерывный водопад обрушивается на землю, в груду неэффективности. Она боится встретиться с ними лицом к лицу.       После войны она не общалась с ними. Они сбежали, изолируясь от всех остальных. Это был их выбор.       Но Гермиона подозревала, что сыграли и другие факторы — арест всех их родителей, например. Хоть их родители были освобождены из Азкабана год назад при условии, что они успешно интегрируются в волшебный мир, Гермиона предположила, что её однокурсникам было невероятно трудно пережить такую череду травмирующих событий, которые были связаны с их семьями.       Она знает это чувство, только в другом плане.       Также их репутация была омрачена ярлыками "бывший Пожиратель Смерти". Не так-то просто было ходить с такой Меткой на руке. Гермиона задумалась о том, были ли они когда-нибудь по-настоящему приняты в Волшебный мир, или каждый их шаг был осужден из-за их прошлого.       К другим причинам можно было отнести и их стыд, если они его испытывали хоть в каком-то виде. Она не знала, что с ними стало после войны, потому что никто из них не вернулся в Хогвартс. Она только могла предположить, что они заперлись где-нибудь в отдельном месте и полностью изолировали себя от магии. Всё это были лишь догадки.       Её мысли возвращаются к Грэхэму. Одинокий, испуганный и безнадежный. Она клянётся себе, что сделает всё, чтобы это не повторилось.       — Я просто немного нервничаю из-за того, что снова их увижу, вот и всё, — шепчет Гермиона, всё ещё стоя на месте.       Аберфилд вздыхает и успокаивающе кладет руку ей на левое плечо; с каждым похлопыванием она чувствует, как смелость устремляется от её плеча в кровь.       — Всё будет хорошо, — утверждает он, — сейчас нет никаких сомнений, что они с опаской отнесутся к этой идее. Они, скорее всего, обидятся на тебя, — Гермиона глубоко вздыхает. Ей хочется, чтобы это было не так трудно, — но это к лучшему. Это для них.       Гермиона кивает, уже чувствуя себя немного более уверенней, чем раньше.       — Давай, ты сможешь сделать это, — Аберфилд указывает головой на дверь.       Глубоко вздохнув, Гермиона сжимает руку в кулак, стучит в дверь и опускает руку, чтобы повернуть ручку. Она толкает дверь и переступает порог.       Картина, которую она видит, шокирует её.       В углу она видит как Дафна Гринграсс выворачивает содержимое желудка в мусорное ведро. Её светлые волосы держит Блейз Забини, который одновременно гладит её по спине и шепчет ей слова одобрения. Она плачет, её лицо красное и опухшее, а тело бьется в конвульсиях.       Она видит Пэнси Паркинсон и Теодора Нотта, которые прислонились спинами к позолоченному столу Кингсли; они обнимаются и находятся, похоже, в транс оцепенении. Мешки под глазами Пэнси фиолетовые и опухшие, а рот приоткрыт, словно челюсть полностью отдалась действию гравитации. Лицо Тео бледное и обесцвеченное, на висках обильно выступает пот.       Затем её взгляд падает на Эдриана Пьюси. Он сидит у книжной полки справа, прижимая к носу салфетку; когда он её убирает, Гермиона замечает, что из его левой ноздри капает кровь. Кажется, его не смущает кровотечение из носа, как будто это обычное дело. Но Гермиона не помнит, чтобы Эдриан когда-нибудь страдал от постоянных кровотечений. С другой стороны, она никогда по-настоящему не общалась с ним, так что кто она такая, чтобы определять нормальны они или нет. Отталкивающими были его налитые кровью глаза и непрекращающаяся дрожь. Книжный шкаф за его спиной дрожал, будто было легкое землетрясение.       И наконец, заглянув за стол Кингсли, шокированный взгляд Гермионы падает на него.       Первым, что она замечает — это его светлые волосы. Они такие же, как всегда – яркие и светящиеся, как в первый день, когда она встретила его. Её взгляд следует вниз, к его лицу и она чувствует внезапный звон в животе. Он бледен, вспотел и слегка дёргается, прислонившись спиной к стене прямо под окнами кабинета Кингсли. Это так не похоже на его обычное выражение лица, то, которое она так ясно помнила по Хогвартсу, когда он проходил мимо неё в коридорах, насмехаясь над ней со своими друзьями, без сомнения, обсуждая её одежду, внешность или грязную кровь.       На белой пуговице его рубашке маленькие пятна крови, а рукава закатаны до локтей. Он уныло сидит, поджав ноги к груди, закрыв глаза, отгородившись от реальности происходящего.       Гермиона чувствует странное притяжение к нему, как будто он первый человек, которого она хочет видеть.       Но когда Дафну тошнит в углу комнаты, Гермиона чувствует желание оторвать взгляд и шагает к ней и Блейзу. Она опускается на колени рядом с ними, бросая сумку и бумаги, помогая Блейзу собрать несколько выбившихся прядей волос Дафны, держа их за головой.       — О, ради, Мерлина, — Блейз поднимает взгляд на Гермиону и закатывает глаза.       Гермиона делает глубокий вдох, стараясь как можно дольше оставаться терпеливой и доброй, сосредотачивая своё внимание исключительно на Дафне. Она ласково утешает её, кладя ладонь на левую руку Дафны в попытке успокоить.       Опустошив ещё несколько раз свой желудок, Дафна делает глубокий вдох и опускает голову в мусорное ведро. Она переводит дыхание, осторожно бормоча имя Блейза, которое эхом отдается в пустом ведре, и тянет правую руку за спину, чтобы почувствовать присутствие Блейза.       — Я здесь, — успокаивающе говорит Забини, берёт её руку в свою и обхватывает их сцепленные руки вокруг её талии.       — Что я могу сделать? — спрашивает Гермиона, её взгляд поднимается к Блейзу. Она замечает, что он тоже дрожит, но очень незаметно. Он прячет всю боль своего тела в своих глазах, которые раздуваются из глазниц. Вокруг них наворачиваются слезы, и Гермиона видит, что он делает всё возможное, чтобы позаботиться о Дафне — он тихо страдает ради неё.       — Мы в порядке, Грейнджер, — Блейз делает глубокий вдох, пытаясь сдержать гнев.       Его резкий ответ – это всё, что нужно Гермионе, чтобы почувствовать себя некомфортно. Она знала, что это рискованная затея. Знала, что они не примут её хорошо.       Она кивает и встаёт, оглядывая комнату и других слизеринцев. Аберфилд уже занимается Пэнси и Тео, задаёт им вопросы, чтобы они не заснули и оставались в сознание. Они бормочут свои ответы, их глаза закатываются туда-сюда, пока они пытаются не заснуть.       — А где Кингсли? — спрашивает Гермиона. Аберфилд пожимает плечами, на его лице появляется взволнованное выражение.       — Я боюсь, он теряет сознание, — он кивает в сторону Эдриана, и на его лице отражается беспокойство, — тебе лучше проверить его, Гермиона.       Она чувствует себя обязанной подойти сначала к своему заклятому врагу, но подчиняется и идёт к дрожащему Эдриану на противоположной стороне комнаты. Она наклоняется перед ним, поднимает руку к его лицу и прижимает окровавленную салфетку к его носу. Как только он замечает её, он опускает руку и роняет её на пол, обмякнув под безжалостным давлением гравитации.       — Так, так, так, — бормочет он, ехидно улыбаясь, — кто это тут у нас.       Гермиона хмурит брови и наклоняет голову влево.       — Не дёргайся, Эдриан, — тихо приказывает она, вытирая ему нос оставшимся небольшим количеством белой ткани. Он хихикает и закатывает глаза.       — Я не могу, — отмечает он с дерзким выражением лица.       — Почему? Что с вами происходит? — спрашивает она чуть тише, чем раньше, как будто вся эта сцена была какой-то огромной тайной.       Но это было не так. Все в комнате понимали, что происходит. И, похоже, это их нисколько не беспокоило.       Единственные люди, шокированные ситуацией – это Гермиона и Аберфилд.       — Мерлин, ты такая ханжа, как я и думал, — фыркает Эдриан, как будто Гермиона упускает что-то совершенно понятное.       — У тебя что, нос сломан? — невинно спрашивает Гермиона.       — Полагаю, смекалка тоже не твой конек, — Эдриан впадает в приступ смеха.       — Я не смогу тебе помочь, если ты не скажешь мне, что случилось, — говорит она, стараясь сохранять спокойствие, — возможно, я могла бы использовать заклинание, чтобы исправить твой нос, или…       Эдриан внезапно кашляет и Гермиона использует свою свободную руку, чтобы прижать его дёргающиеся плечи к книжному шкафу. Отдышавшись, он отвечает ей:       — Чёрт возьми, Грейнджер, отчасти это ломка, отчасти похмелье, отчасти из-за того, что нас траснгрессировали сюда против нашей воли. Смешай это всё вместе и будет эта сцена, которую ты видишь.       Глаза Гермионы расширяются, к большому удовольствию Эдриана. Он смеётся и вздыхает, погружаясь глубже в стеллаж, испытывая удовольствие от того, какой нерв он задел в Гермионе.       — Мерлин, Грейнджер, не смотри на нас так испуганно, — комментирует он, — мы просто немного повеселились. Как обычно.       Слева от себя Гермиона слышит тихий стон. Она смотрит, как Драко изо всех сил пытается держать глаза открытыми, раскачиваясь взад-вперёд и закатывая глаза.       Она чувствует притяжение, связь – что-то притягивает её к Драко. Как резинка, готовая в любую секунду порваться. Гермиона поворачивается к Эдриану, который замечает, как меняется выражение её лица.       — Давай, — говорит Эдриан, забирая салфетку из руки Гермионы дрожащей рукой, — я в порядке, Грейнджер. Этому, с другой стороны, — он делает жест в сторону Драко, — этому определенно бы пригодились некоторые твои навыки утешения мирового класса.       Гермиона стонет от его сарказма, резко встаёт и слышит, как Эдриан посмеивается, когда она бросается к Драко. Он раскачивается влево и вправо, как маятник. Как раз перед тем, как он себя опрокидывает слишком далеко вправо, Гермиона протягивает руки, хватая его за плечи, удерживая его вертикально у стены сзади него.       Теперь, когда Гермиона оказывается ближе к нему, она может четко увидеть, насколько сильно отличается его внешний вид от того, как он выглядел несколько лет назад. Его телосложение то же, однако, у него впали щёки. Он сохраняет свой оттенок кожи, но в то же время его прежняя бледность была стандартной и наследственной, присущей семье Малфой, эта же вызвана чем-то посторонним и неподвластным его контролю. Словно что-то овладело его телом и вызывает это страшное изменение цвета кожи.       Она боится худшего, вспоминая слова Эдриана: ломка.       Затем её взгляд падает на его татуировки. Они повсюду. Она видит, как они выглядывают из-под его белой рубашки, на которой несколько верхних пуговиц расстёгнуты. Магически окрашивая его грудь, чёрные татуировки беспорядочно разбросаны почти на каждом дюйме его торса. Его руки тоже полностью покрыты ими так, что она едва может разглядеть, где находится его Тёмная Метка.       Но она присматривается и видит её. И также она видит…       Блеклые шрамы. Рубцы возле метки. Она едва может разглядеть зажившие шрамы, но они есть. Спрятаны за чёрными чернилами на его руке.       Она прерывисто вздыхает, переводит взгляд, чтобы встретиться с его глазами, которые едва приоткрыты.       Эти серые радужки всё ещё там. Под налитыми кровью глазами и фиолетовыми мешками, она чётко видит его серебряный оттенок глаз; эти глаза преследовали и очаровывали её в течение многих лет.       Затем его глаза встречаются с её.       — Малфой? — зовёт она, отчаянно желая услышать ответ.       Чем дольше Драко смотрит на Гермиону, тем яснее становится его разум. Он медленно начинает вспоминать всё: её кудрявые, растрёпанные волосы, тонкие губы, румяные щёки и даже её запах. Он улавливает аромат в носу – клубника и ваниль.       Как и кокаин, её запах проникает ему в нос и поражает током мозг. Он вырывается из транса и действительно видит перед собой Гермиону, на лице которой беспокойство.        Блять, может ли это место стать ещё хуже?       — Драко, ты в порядке?       — Блять, Грейджер, никогда не называй меня так, — бормочет Драко, уронив голову на бок, — и убери от меня свои руки, я в порядке.       Гермиона вздрагивает и резко вдыхает. Ничего не изменилось. И с чего бы это? Неужели она действительно ожидала, что Драко станет другим после войны?       — Ты упадешь, если я тебя отпущу, Малфой, — отвечает она раздражённо.       — Дай расскажу тебе маленький секрет, Грейнджер, — рычит он, поднимая своё лицо и выравнивая его в нескольких дюймах от её. Она чувствует запах алкоголя в его теплом дыхании, а также привкус железа от неизвестного источника крови, — мне плевать, если я упаду.       Гермиона задаётся вопросом, каково было бы просто позволить ему упасть на пол. Смотреть, как он корчится на полу от боли.       Мерлин знает, что он этого заслуживает.       Это был бы интересный поворот. Она наблюдала бы, как Драко корчится на полу в агонии, умоляя, чтобы всё закончилось. Точно также, как он поступил с ней на полу его поместья. Он просто смотрел, как она кричит и извивается под хваткой Беллатрисы. Сейчас в её власти поступить так с ним.       Гермиона пристально смотрит в глаза Драко. За огнём и гневом в его радужке она чувствует человека, который испытывает глубокую и беспокойную боль. Кто-то, кто обижается на всё и всех. Кто-то, кому нужна помощь.       Поэтому она продолжает держать его за руки, игнорируя его угрозы и грубые комментарии.       — Как давно ты здесь? — спрашивает Гермиона. Драко игнорирует её, уставившись в стену слева от себя и избегая любого словесного контакта с ней. Она закатывает глаза, поворачивает голову к Эдриану, задавая ему тот же вопрос.       — Несколько часов, — отвечает он, прислоняя голову к книжному шкафу, засовывая её между двумя книгами.       — И вы все просто сидите здесь вот так? Где Кингсли?       — Сказал, что вернётся через несколько минут, — он пожимает плечами.       Гермиона снова поворачивается к Драко. Чувство возвращается – то самое, когда ей кажется, что её сердце вот-вот воспламенится. Она не совсем понимает, откуда это исходит. Это могло быть то же самое чувство сожаления, когда она услышала о самоубийстве Грэхэма. Но даже тогда она не испытывала таких чувств, как сейчас, смотря на усталое и пустое лицо Драко.       Ей хочется обнять его, но она быстро прогоняет эту ужасную мысль. Драко никогда не захочет этого от неё.       Комната немного успокаивается, Дафну больше не тошнит, а остальные едва слышно стонут. Все мысли Гермионы сосредоточиваются вокруг Драко. Она пытается вспомнить заклинание, которое могла бы использовать – что-нибудь, чтобы помочь ему быстрее восстановиться. Но она не знает, что делать, как действовать и какое заклинание может вылечить его от похмелья и ломки.       Вне сомнений, здесь кое-кто лишний.       Эдриан прав. Она настоящая ханжа. Совершенно не понимая реальности мира вокруг неё, она застряла в своём маленьком пузыре совершенства и порядка. И она не имеет ни малейшего представления, какого это — расслабляться под веществами.       Это выглядит не очень соблазнительно.       Под ужасающими кровеносными сосудами, которые лопнули в глазах Драко, Гермиона видит самую красивую часть его. Это серебро завораживает, и нет никаких слов, чтобы описать это. Ей хотелось бы перестать думать о них, но за последние несколько лет она сама пережила ломку – ломку от его глаз. Как бы он ни был с ней груб, Гермиона всегда терялась в них.       Внезапно он снова смотрит на неё.       Она снова чувствует напряжение. Словно боль пронзает её сердце. Оно пытается вырвать жизненно важный орган прямо из её груди, чтобы быть ближе к нему.       Может быть, он тоже это чувствует. Может быть, ей удастся обнять его. Может быть – только в этот раз — она сможет продемонстрировать своё желание примирения. Может быть, она сможет…       Её мысли прерывает резкий звук распахнувшейся входной двери. Она поворачивает голову к двери и замечает на пороге Кингсли, который держит деревянный поднос с пузырьками, зельями и противоядиями.       — О, просто замечательно — король вернулся с нашим завтраком, леди и джентльмены, — стонет Тео, — что у нас в меню? Яйца-пашот? Тосты с джемом? — Пэнси заливается эйфорическим смехом, и они оба начинают бурно смеяться, игриво хлопая друг друга ладонями.       Аберфилд продолжает ухаживать за Тео, вытирая его потное лицо розово-желтым в горошек носовым платком, пытаясь справиться с его буйным поведением.       Кингсли входит в комнату, ставит поднос на стол и смотрит на угрюмые лица слизеринцев. Его взгляд падает на Гермиону, которая держит Драко дрожащими руками.       — У меня есть противоядия и зелья, которые помогут справиться с их состоянием, — сообщает Кингсли, раскладывая флаконы на столе, — Идите сюда, Куинси, Гермиона. Помогите мне разложить их по порциям.       Куинси встаёт, протягивая руку Кингсли, изучая различные этикетки на флаконах.       Гермиона остаётся возле Драко, по-видимому, не желая отпускать его руки.       — Я думаю, мне лучше остаться здесь, — бормочет она, кивая головой на обмякшее тело Драко. Кингсли согласно кивает.       Она возвращает взгляд к Драко, ища в нем хоть какую-то жизнь.       К нему вернулась ясность сознания, но грань бессознательности кажется ему такой интригующей. До тех пор, пока его глаза не встречаются с её глазами, и он вдруг чувствует, как в его разуме вспыхивает уверенность. Он обращается к ней с тем же отношением и манерой, что и всегда:       — Блять, Грейнджер, не можешь оторвать руки от меня, не так ли?