Happy Pills/Таблетки счастья

      Первоначальные предположения Гермионы оказываются верными. Нет никакого волшебного средства для лечения последствий маггловских наркотиков, особенно таких сильных и опасных, как кокаин.        Кокаин.        Мерлин…       Она предполагает, что изнурённые слизеринцы могли бы вызвать какое-нибудь универсальное исцеляющее заклинание или использовать универсальное противоядие, чтобы нейтрализовать и уменьшить подавляющие их симптомы — и это явно то, что принёс Кингсли с собой, — но никакое противоядие не смогло бы честно и эффективно нацелиться и ослабить основную причину их внутренних страданий.       Нет. Для устранения источника проблемы требуется что-то большее. Что-то более существенное и эффективное. Лекарства и зелья не могут рассеять вечную тьму, которая окружает слизеринцев, так же как и наркотики. Им нужно было что-то большее, чем быстрое и временное исправление. Это было понятно Гермионе и раньше, а теперь, когда она смотрит на своих сонных и угрюмых знакомых, она убеждается в этом. Это требует комплексного, пожизненного лечения, направленного на реабилитацию и переподтверждение ценности и значимости слизеринцев.       Потому что независимо от того, насколько плохими они себя видят, Гермиона видит в них заблудшие души, достойные спасения. Втайне она всегда так считала.       Их шестерка неохотно проглатывает зелья, которые в них вливают Кингсли и Аберфилд; жидкость действует даже быстрее, чем кокаин, протекая через их беспокойные тела, как мягкий мёд. Руки Гермионы остаются прижатыми к плечам Драко, маленький пузырек зажат между её пальцами. Она крепко прижимает его к стене, лично наблюдая за тем, как он глотает зелье. Удерживая его левой рукой, Гермиона поднимает пузырёк перед его измученными глазами.       — Открой свой рот, Малфой, — тихо приказывает она, поднося маленький пузырёк к его сомкнутым губам. Он озорно ухмыляется, а его усталый взгляд блуждает по тёмно-синему потолку, как будто он одновременно дразнит и злит Гермиону.       — Отъебись, Грейнджер, это самая лучшая часть.       — Лучшая часть? — озадаченно спрашивает она, напряжённо нахмурив брови. Что он хотел этим сказать? Как, чёрт возьми, это может быть лучшей частью?       Драко оглядывает Гермиону, смеясь над её озадаченным выражением лица. Такая чёртова ханжа.       — Вот именно. Это осознание того, что сегодня вечером я должен снова сделать это, — бормочет он, раздувая ноздри и проводя языком по острым нижним краям клыков, как будто хочет не только разозлить Гермиону, но и напугать её, заставить её съёжиться и отпрянуть из-за страха перед ним.       Она стискивает зубы и делает глубокий вдох. Она не боится. Просто… сбита с толку.       Сбита с толку от того, что человек, который когда-то был таким уравновешенным, пафосным снобом, мог так легко потерять себя. Мог выглядит совсем не так, каким она думала, он станет. Она никогда не представляла себе такой образ Драко: татуировки, опухшие глаза, грязная и испачканная одежда.       Гадание и предсказание будущего никогда не были её сильной стороной, но, Мерлин, она думала, что не ошибётся по поводу Драко.       Очевидно, она ошиблась.       — Просто, пожалуйста, прими противоядие, Малфой, — повторяет она, прижимая горлышко флакона к распухшим губам Драко, — тебе нужно это, — она ждёт, когда он приоткроет рот, хоть на долю секунды, чтобы она могла влить противоядие в щель. В холодную, тёмную щель, которая, казалось, могла только извергать недовольства в её сторону. И никогда ничего другого.       Он дразнит её ещё несколько секунд, просто глядя ей в глаза, пока флакон лежит на его вишневых губах. Его глаза мерцают от удовольствия; смотреть, как она корчится и неловко меняет выражения на покрасневшем лице, от этого его глаза оживают. Это бодрит их. Напоминает Драко, как сильно он любит наблюдать, как Гермиона сжимается и съёживается под его пристальным взглядом.       Гермиона видит — для него это шутка. Драко намеренно играет с ней, заползает под её кожу, чтобы вызвать дискомфорт внутри неё. Это медленно начинает работать; чем дольше Драко смотрит на неё, не желая открывать рот, тем больше Гермиона ощущает горячее чувство гнева, нарастающего в её крови. Как будто он стреляет кинжалами, на кончиках которых жидкий сплав ярости и раздражения, прямо сквозь кожу Гермионы, пронзая, отравляя её кровь своим собственным гневом.       Прежде чем Гермиона успевает его отругать за безответственное поведение, Драко открывает рот, зажимая флакон между зубами. Он откидывает голову назад, позволяя жидкости хлынуть в горло. Как только он чувствует, как жгучая жидкость оседает в желудке, он возвращает голову назад и наслаждается шокированным выражением лица Гермионы — широко распахнутым ртом, расширенными глазами и розовыми ошеломлёнными щеками.       — Довольна? — бормочет он, хотя флакон всё ещё находится между его зубами, слегка качаясь вверх-вниз, когда он говорит, двигая ртом.       Раздражённо. Вот как она себя чувствует. Чертовски взбешённая его перепадами настроения, нелепым поведением и, казалось, полностью безответственным взглядом на ситуацию. Как он может быть таким чёрствым? Как он может сидеть здесь и продолжать так дразнить её?       Гермиона решает, что ей, скорее всего, никогда не удастся избежать его провокационной натуры. Он будет преследовать её всю оставшуюся жизнь — или, по крайней мере, на протяжении всей программы, — своим злобным и вспыльчивым нравом.       Он пристально смотрит на неё, тяжело дыша, а пузырёк выпадает изо рта на колени. Он приземляется ему на ноги с глухим стуком.       Руки Гермионы всё ещё приклеены к плечам Драко, но противоядие быстро действует, и она начинает видеть, как цвет жизни вновь появляется на его естественно бледном лице; в течение нескольких секунд мягкий розовый оттенок окрашивает его щёки, а лопнувшие капилляры в его глазах уменьшаются в размерах, открывая идеальный оттенок серого поверх его блестящих белых жемчужин. Она поджимает губы, а Драко смотрит на неё, открыв рот и прижав язык к внутренней стороне нижней губы.       — Руки убери от меня, Грейнджер, сейчас же, — рычит он, и проказливая атмосфера снова становится холодной и нестабильной. Гермиона не может передохнуть от него, не может точно определить, что он чувствует. Она ограничена в этом постоянном и нервирующем состоянии неопределенности с Драко, и при том, что она сама такая же, она не может понять, почему он не может — ни на одну чертову минуту — отбросить свою гордость прямо сейчас. В этот момент. Когда он так уязвим и слаб.       — Я в порядке, — снова рявкает он, словно читая её мысли. Как будто её сокровенные мысли лежат перед ним раскрытыми, как книга, и Гермиона глупо указывает на ту самую строчку, о которой думает.       Гермиона подчиняется его прежней команде, убирая руки и вставая. Драко садится самостоятельно, шевеля пальцами и вытягивая руки вперёд; он разминает плечи, вытягивая шею, несколько раз специально щёлкнув ею, просто чтобы ещё немного позлить Гермиону. Звук его щёлкающих костей заставляет её вздрогнуть. Она почти срывается, почти выходит из себя.       Но оно того не стоит. По крайней мере, пока.       Она ничего не говорит Драко, просто разворачивается и уходит к остальным.       Аберфилд стоит на коленях перед Эдрианом, наблюдая, как его тело приятно реагирует на успокаивающее лекарство, которое циркулирует внутри него. Его широкая грудь поднимается и опускается в ровном дыхании. Эдриан с лёгкостью вертит пустой пузырек в широких ладонях и между пальцев. Он ловит на себе взгляд Гермионы, дерзко подмигивает ей, открывает рот и тычет языком в щеку.        Мерлин, неужели никто из них не воспринимает это всерьёз?       — Ну, кто-нибудь, пожалуйста, разбудите Салазара от его глубокого, вечного сна, посмотрите кто это! — восклицает Тео, указывая пальцем на Гермиону, которая стоит всего в нескольких футах от него. Она резко поворачивается, её взгляд падает на Тео и Пэнси, которые всё ещё валяются на столе Кингсли. Без сомнения, они уже приняли противоядие, Тео больше не дрожит и не потеет, а Пэнси больше не выглядит полумертвой. Они держатся за руки между своих соприкасающихся ног и ухмыляются, глядя на Гермиону, — Неужто Золотая Девчонка Гриффиндора?       — Блять, Грейнджер, прошло уже три года, а ты всё ещё не можешь приручить эту пушистую львиную гриву на макушке, не так ли? — острит Пэнси, роняя голову на плечо Тео и хихикая ему в шею. Тео присоединяется к ней, смеясь, — ты настоящая грёбанная гриффиндорка, выводишь все эти «львиные» штучки на новый уровень.       Гермиона хмурится; она знала, что будет трудно. Она знала.       — О, и не говори мне, — начинает Тео, всё ещё приходя в себя от приступа веселья, — что ты и этот жалкий рыжий придурок всё ещё трахаетесь?       Гермиона чувствует, как в недовольстве сжимается её грудь от комментария Тео о Роне.       Рон. Рон. Рон.       Она не видела Рона уже несколько месяцев. Она так увлеклась своей стажировкой в Министерстве, отчаянно желая превратить её в полноценную работу, что обнаружила: ей довольно трудно поддерживать связь с ним, и с Гарри тоже. Рон работал полный рабочий день с Джорджем во Всевозможных Волшебных Вредилках Уизли, меняясь утренней и вечерней сменой; Гарри работал в Хогвартсе профессором Защиты от Тёмных Искусств уже год — он, казалось, разрушил проклятие постоянно сменяющихся профессоров. Работа Гермионы требовала одинакового чередования смен, кто-то утром, кто-то вечером, и поэтому связь с ними была довольно сложной.       Они с Роном пытались. Они действительно старались. Но их жизни шли в двух разных направлениях, и пути, по которым они шли, никогда не сходились. Гермиона принадлежала своей работе, а Рон своей семье. Ничего больше.       И как бы там ни было, сердце никогда не обманывало её. Она думала, что это произойдет после войны, но отношения между ними начали угасать, и прежде, чем она поняла это, они почти не разговаривали.       Это щекотливая тема. И поблёкшее лицо Гермионы ясно показывает это.       — Похоже, я задел за живое, — говорит Тео, склонив голову вправо рядом с Пэнси, и нахально поднимает брови.       — С ней всё будет в порядке, — отвечает Пэнси, глядя на дрожащее лицо Гермионы, — сильные, жизнерадостные гриффиндорцы вроде неё ничуть не расстраиваются. Разве не так, Грейнджер?       Тео целует её в шею.       Прежде чем Гермиона успевает возразить, — она знает, что это было бы неуместно и против её здравого смысла, — она чувствует, как твёрдая рука сжимает её плечо. Она оборачивается и видит, что Аберфилд одаривает её приятной и ободряющей улыбкой, как бы говоря: всё будет хорошо.       Гермиона читает его послание по его глазам.       Глаза людей всегда привлекали Гермиону — притягивали. Они больше, чем окна в душу. Глаза обладают способностью говорить то, что слова просто не могут выразить. Достаточно долго смотреть и люди начинают раскрывать, кто они на самом деле: то, что их слова или действия даже не смогут выразить.       Даже когда она смотрит в глаза Аберфилда, всё о чем она может думать — это о его глазах. Серые, как буря, вызывающие ураган внутри её желудка, заставляющие внутренности скручиваться от ярости. Её кровь закипает, когда она представляет, как его грубые глаза смотрят на неё. Он сводит её с ума, заставляя чувствовать такой гнев, который выше её понимания; Мерлин, если бы он только мог посмотреть ей в глаза прямо сейчас!       — Кто-нибудь из вас, чёрт возьми, скажет нам, почему вы держите нас здесь? Или, может, почему вы почувствовали необходимость похитить нас на рассвете? — спрашивает Блейз, прислоняясь к стене рядом с Дафной, которая медленно приходит в себя на полу возле него. Даже после приёма лекарства Дафна всё ещё выглядит измученной и травмированной.       Если Драко и Эдриан сказали правду о том, что это ежедневный ритуал, то Гермиона не может понять, как тело Дафны способно выносить это. Как она может добровольно подвергать себя таким колоссальным травмам и страданиям. Гермиона пытается найти Тёмную Метку на левой руке Дафны, гадая, находится ли там ответ на этот вопрос, как на руке Драко. У неё тоже есть внутренние и внешние шрамы?       У неё идёт кругом голова. Грэхэм. Она не может перестать думать о Грэхэме. Его одинокий образ в ванной, истекающий кровью и плачущий от боли, всплывает в её сознании. Она быстро прогоняет его, подавляет, делая всё, что в её силах, чтобы избавиться от ужасной сцены, которую мозг почти вызывает. Она не нуждается в новых кошмарных мыслях, отравляющих её память. У неё их и так достаточно, хватит на всю оставшуюся жизнь.       — Да, что ж, вы все заслуживаете узнать ответы, — отвечает Аберфилд, складывая руки вместе и шагая обратно к входной двери кабинета Кингсли, где тот и стоит, чтобы обратиться к группе в целом. Гермиона обнаруживает, что неловко стоит посреди комнаты, не зная куда идти, пока Аберфилд незаметно не машет рукой, ласково подзывая её к себе. Насмешки слизеринцев звенят у неё в ушах, когда Гермиона шагает и присоединяется к Кингсли и Аберфилду.       Это странно — стоять над слизеринцами вместе с Министром Магии и Посредником между Волшебниками и Волшебными взаимоотношениями, читая лекции своим ровесникам о последствиях их прошлых действий. Это не ощущается правильным. Вызывает тревогу. Осознав это, и не желая больше провоцировать в слизеринцах негодование против неё, Гермиона незаметно съёживается за широкими плечами Аберфилда.       Она не хочет отдаляться от программы, над которой так усердно работала, но в то же время не может избавиться от напряжения, которое росло и укреплялось в этой комнате.       Она видит это в каждом из них, особенно в его глазах.       Он смотрит на неё с презрением.       Аберфилд прерывает её беспокойные мысли объяснением программы.       — Во-первых, позвольте мне выразить свои соболезнования насчёт вашего друга Грэхэма. Я не могу представить, что происходит в ваших мыслях прямо сейчас.        Мерлин, я голоден. Эти чёртовы яйца-пашот сейчас уже не кажутся шуткой.       Чёрт возьми, это унизительно. Моё дыхание отвратительно. От одной мысли об этом меня начинает снова тошнить. О, Мерлин, благослови сердце Блейза за то, что терпит меня.       Грёбанный пиздец, ты знаешь, что у тебя недотрах, когда Грейнджер тебя заводит. Вот так, блять, поднося салфетку к носу. Разве она не знает, что именно это возбуждает мужчин? Чёртовы яйца Мерлина…       Чего бы я только не отдала, чтобы трахнуть Тео прямо здесь, в этом кабинете. На глазах у всех, просто чтобы потрахаться с ним. Он мог бы перекинуть меня через этот стол, положить мою голову на его золотую поверхность, трахая меня снова и снова, и я бы поблагодарила его миллион чёртовых раз. Блять, эти руки, обхватившие мою шею, которые заставляют меня хотеть кричать его имя в экстазе…       Мерлин, мне нужно уложить Дафну в постель. Где-нибудь, где она сможет отдохнуть. Она выглядит не слишком хорошо…       Я хочу больше грёбанных наркотиков, вот что происходит у меня в голове. Кокаин, экстази. Просто что-нибудь. Пошли вы. Пошли вы нахуй за то, что заставили меня принять это грёбанное противоядие. Я хотел чувствовать больше. И пошла нахуй, Грейнджер, за то, что чуть не загнала его мне в глотку. Мерлин, как она ёжилась, когда видела, как я его глотаю. Это было охрененно, и это полностью стоило того.       — В такое время важно, чтобы мы связались со всеми вами и проверили как вы справляетесь. И как Посредник между Волшебниками и Волшебными Взаимоотношениями, моя работа заключается в том, чтобы помочь влиться бесправным ведьмам и волшебникам обратно в наше сообщество, чтобы они могли быть эффективными членами нашего общества.       Драко противно зевает, но Гермиона чувствует, что он не устал. Ему просто скучно.       — Видите ли, после окончания войны, я заметил, что есть отчуждённые люди — такие, как вы, — которые избегают общества, и всё из-за выбора, который они сделали много лет назад. Теперь я искренне верю, что есть возможность, что вы все сможете восстановиться в нашу новую и улучшенную цивилизацию, — ту, где ведьмы и волшебники живут мирно, не обременённые такими глупыми вещами, как кровь или классовый статус.       Пока Аберфилд продолжает свою речь, Гермиона изучает лица бывших однокурсников, умирая от желания увидеть их искреннюю реакцию на посыл программы. Все они озадачены и сбиты с толку этим предложением. Нервозность прокрадывается в её и без того тревожную систему, напоминая ей о холодном и суровом факте: они, скорее всего, совершенно не желают проходить через это.       К несчастью для них, у них не особо есть выбор в этом вопросе.       — С помощью мисс Грейнджер, мы разработали для вас своего рода реабилитационную программу. И есть несколько целей и инициатив программы.       — Просто, блять, фантастика, — бормочет Тео достаточно громко, чтобы все услышали. Пэнси хихикает и кусает нижнюю губу, пытаясь сдержать уже разливающийся приступ смеха.       — Да, большое вам спасибо, мистер Нотт, — отвечает Аберфилд с колоссальным приливом терпения, — это называется Программа Реабилитации Бывших Пожирателей Смерти…       — Что за тупое название? — бормочет Пэнси.       — Программа рассчитана на год…       Группа стонет.       — Пять дней в неделю…       — Ну просто охуенно, — бормочет Драко, ударяясь затылком о стену позади себя.       Аберфилд продолжает, несмотря на очевидное несогласие и разногласия:       — И она будет сосредоточена на том, чтобы забыть всё, чему вас учили о тёмной магии, классовой дискриминации и чистоте крови.       Поджав и выпятив губы в тишине комнаты сбитых с толку слизеринцев, Тео наклоняется вперёд:       — Окей, приятель, могу я быть с тобой откровенным? — спрашивает он, поднимая одну из своих густых бровей.       Соглашаясь на замечание, о котором он, вероятно, позже пожалеет, Аберфилд делает жест рукой в сторону Тео. Тео прочищает горло, что, как знает Гермиона, может предвещать только неприятности.       — Всё, что вы говорите, для меня не имеет никакого значения, если только в этот самый момент вы не засунете мне между пальцев зажжённую сигарету или не наполните мой желудок какой-нибудь чёртовой едой. Эти яйца-пашот действительно звучат чертовски аппетитно прямо сейчас.       Хихиканье и смех разносятся по кабинету, как оркестр лепечущих гиен.       Пэнси поднимает руку, чтобы заговорить:       — Я довольно долго собираюсь по утрам, — вставляет она, убирая волосы за уши и наклоняясь вперёд, опираясь на согнутые колени, — как только просыпаюсь, нежусь в кровати, мечтая, затем трахаю Тео до тех пор, пока он едва может дышать, затем принимаю душ с Тео и трахаю его там тоже… а потом занимаюсь макияжем, сушкой волос, чисткой зубов, принятием утренней дозы кок…       — Есть ли в этом во всём смысл, мисс Паркинсон? — нетерпеливо спрашивает Кингсли, качая головой на описанные Пэнси непристойные действия. Гермиона тоже чувствует себя неловко от краткого, но яркого описания, которое придумала Пэнси и вплела в её воображение.       — Что ж, мне просто интересно… что вы будете делать, если я появлюсь на занятиях с небольшим опозданием, и, скажем так, под кайфом? — ехидно ухмыляется Пэнси, — простите, если мы с Тео появимся на занятиях с небольшим опозданием и немного под кайфом?       — Да, и как вы все можете видеть, — продолжает Дафна, добавляя свой собственный комментарий к игре, — у меня ужасные головные боли и похмелье на следующее утро, так что, похоже, эта пара влюбленных пташек не единственные, кто будет немного опаздывать на ваши занятия, — Блейз прикусывает нижнюю губу и усмехается от внезапной вспышки дерзости, которая вырвалась изо рта Дафны.       Аберфилд прочищает горло и, подняв брови, оглядывает комнату. Его глаза недоуменно смотрят на Блейза, дальше на Эдриана, а затем на Драко. Подняв руки в знак покорности, Аберфилд приподнимает правую бровь.       — Кто-нибудь ещё хочет поделиться своими опасениями?       Эдриан поджимает губы.       — Вообще-то, я довольно пунктуальный, так что, думаю, со мной всё в порядке, — и он подмигивает.       Снова смех. Гермиона замечает, что даже Драко наслаждается этим цирком, его вишнёвые губы приподнимаются в дерзкой ухмылке. Его глаза снова встречается с её глазами; радужка против радужки; распознав унизительный дискомфорт Гермионы, брови Драко взлетают вверх, в другой форме поддразнивания — ещё один способ проникнуть ей под кожу. Она сильно прикусывает язык, отчаянно пытаясь сдержать своё недовольство.       Правая рука Кингсли поднимается, указательный палец наведён на каждого из виновников, которые, несомненно, украли его терпение:       — Если вы все уже закончили…       — Всё в порядке, Кингсли, — перебивает его Аберфилд, взяв поднятое запястье Кингсли в свою руку и мягко опустив его обратно. Аберфилд снова обращает своё внимание на неубежденных ребят. Его терпимость подражает терпимости учителя, который обращается к своим непослушным ученикам, но вместо того, чтобы прибегнуть к наказанию, он просто пережидает смех и глупость.       — Я знаю, что это может показаться несправедливым, но могу заверить вас, что эта программа для вашего же блага. Мы с мисс Грейнджер очень усердно работали над созданием комплексной учебной программы, и я не сомневаюсь, что мы с ней вас не разочаруем.       Они смотрят на него с пустыми выражениями лица, совершенно неубеждённые.       — Разве вы не хотите, чтобы вас снова приняли? Разве вы не устали делать одно и то же каждый день, когда никто не может утешить вас или помочь? Не кажется ли вам, что спустя три года после ужасной войны — войны, в которой вы участвовали детьми — вы все заслуживаете некоторой помощи? Неужели вы не заслуживаете, чтобы хоть один чёртов человек заботился о вас?       Теперь в комнате воцарилась другая тишина; атмосфера, несомненно, изменилась, а вместе с ней исчезли пререкания, смех и ехидные замечания.       Слизеринцы прикусили языки.       — Ну, угадайте что, — продолжает Аберфилд, осознавая свою нынешнюю власть над комнатой, — она стоит прямо здесь. И мисс Грейнджер готова помочь вам всем. Если вы действительно хотите этого всем сердцем. Я рекомендую вам это сделать. Или Министерству придётся вмешаться по-другому.       Аберфилд задевает за живое. Он щёлкает в них выключателем, прямо в глубине их живота, в тёмных безднах, где они пытались подавить все настоящие чувства, которые когда-либо испытывали. Эти чувства мгновенно выплёскиваются наружу, кружась внутри, словно тайфун, вплетаясь в их органы и выходя из них, пока, наконец, эмоции не достигают их горла — Блейз задыхается. Он говорит первым.       — Я согласен, — заявляет он. Его друзья сердито смотрят на него, — чёрт возьми, вы все, возможно, действительно можете принести нам какую-то пользу. Мы могли бы найти работу, получить свои собственные квартиры, так что нам не придется слушать, — он показывает на Тео и Пэнси, — их стонущими и трахающимися непрерывно всё это чёртово время…       — Кто бы говори-и-ил, — насмешливо пропевает Тео.       Блейз скрещивает руки на груди и с негодованием впивается языком в нижнюю губу. Его глаза мечутся туда-сюда, когда шестерёнки в его мозгу крутятся, а из его рта вырывается то, что Гермиона никогда не ожидала услышать:       — Хорошо, Грейнджер. Я в деле. И эти придурки тоже.       Со стороны слизеринцев раздаётся гул протестов. Но звуки приглушены в ушах Гермионы. Она смотрит на Блейза с открытым ртом, шокированная тем, что он так охотно это делает. Блейз смотрит на неё своими величественными карими глазами и слегка кивает.       Прогресс. Хоть какой-то. Десять проклятых минут назад он отказывался от её помощи в таком незначительном деле, как забота о Дафне. А теперь он единственный, кто, кажется, хоть немного воспринимает эту идею.       Пока слизеринцы продолжают препираться, Гермиона переводит взгляд на Драко. Его спина всё ещё приклеена к стене, а глаза прикованы к ней, и на лице у него возмущённое и сердитое выражение лица.        Я делаю это ради тебя, чёрт возьми, — думает она, гадая, действительно ли Драко может читать её мысли.       Его брови ползут вверх по вискам. И сквозь приглушённые голоса ругающихся вокруг неё, Гермиона чётко слышит и видит, как Драко лениво хлопает в ладоши три раза.       Он бы мучил её до тех пор, пока у неё не выпали волосы, если бы мог. Наблюдать за её сморщенным выражением лица и покрасневшими щеками, всё равно, что нюхать кокаин — это чертовски увлекательно. Драко наслаждается этой картиной. Он вдыхает аромат комнаты, словно материализуя и рисуя в своём уме точный образ и ощущения, которые окружают его тело, когда он заставил Грейнджер так выглядеть.       Добавьте к его списку ещё один благоприятный наркотик: чёртово взволнованное лицо Грейнджер.