Happy Pills/Таблетки счастья

       Наконец-то. Немного спокойствия и гребанной тишины.       Драко весь день умирал от желания засунуть свой нос в кокаин.       Он не мог перестать думать об этом. С тех пор как слизеринцы трансгрессировали и оказались в Атриуме Министерства в их первый день программы, это всё, о чём он мог думать.       Группа оказалась окружена и задушена суетливыми и трудолюбивыми сотрудниками, которые, как муравьи, сновали к своим рабочим местам. Громкие звуки Министерства оглушали, а беспокойная суета ослепляла. Он чувствовал себя растерянным и не на своем месте — как акула, которую вытащили из воды.       И то, как на них смотрели работники министерства. Как будто они были акулами, как будто они могли в любую секунду безжалостно напасть на сотрудников своими острыми клыками.       Нет. Сотрудники смотрели на них еще хуже. Они смотрели на них как на гребанных оборванцев. Хищников, разглающих драгоценное морское дно, а именно Министерство Магии.       Всё, чего хотел Драко — это дозу. Побег. Немного чёртового кокаина. Всё, что угодно, лишь бы заглушить взгляды, которые он получал, шёпот, который он слышал, насмешки от тех, кто думал, что они лучше него.        Пошли они все нахуй. И нахуй их уборную.       Надеюсь они не возражают, что я использую её для своих пороков.       С уже заранее продуманным планом, который приводился в действие в уединенной министерской уборной, Драко поспешно достает из кармана брюк маленький прозрачный пластиковый пакетик, а его жадные глаза сверкают, глядя на белый порошок внутри мешочка — он дразнит его, соблазняет, заставляет желудок урчать от голода. Он облизывает губы и быстро открывает пакетик, сознательно находясь во власти наркотиков и ни у кого больше.       Давление в черепе, пульс учащается от предвкушения того, что кокаин покорит его кровь, Драко наклоняет открытый пакетик и медленно высыпает немного порошка на указательный палец правой руки, стараясь не просыпать его.       Однако у него было много практики, а потому он изящно преуспел в том, чтобы провести идеально прямую линию кокаина длиной около пяти сантиметров через кончик своего длинного указательного пальца. Как раз достаточно кокаина, чтобы он перестал чувствовать себя так, будто всё вокруг него рушится, беспощадно утаскивая его тело вниз, в душное ядро Земли. Как раз достаточно, чтобы помочь пережить эти гребанные сеансы.       Если эти лекции всегда будут такими, то, черт возьми, ему придется заставить Эдриана как можно скорее связаться со своим маггловским поставщиком, чтобы пополнить их запасы наркотиков.       Вид белоснежного порошка, покрывающего его равнозначно бледную кожу, бодрит — наконец-то, он сможет почувствовать сладкое освобождение и кайф от любимого порока.       Недолго думая, Драко смахивает содержимое прямо с пальца в ноздрю, и порошок выстреливает ему в нос, как водопад, бегущий в обратном направлении. Он ударяется в его макушку, и Драко глубоко вдыхает, желая поглотить каждую гребанную крупицу.       Для дополнительной меры, Драко достаёт волшебную палочку из заднего кармана. Направив её себе на голову, кончик цвета орехового дерева задевает его волосы, Драко бормочет заклинание, чтобы ускорить действие наркотиков внутри него:       — Accelero momentum.*       Сразу же он испытывает захватывающее головокружение. Наркотики воспламеняются в его организме и продвигаются по кровотоку, не щадя ни одной части его внутренностей. Извиваются в нём, поселяются в его нутре, подтверждая свою вечную, неизбежную власть над ним.       — Что, скажи на милость, ты делаешь, Малфой?        Блять.        Драко резко поворачивает голову к источнику пронзительного голоса; Гермиона стоит между порогом двери и коридора, уставившись на него, а глаза её светятся полным недоверием.        Идеально. Его любимый гребанный образ. Он надеется, что она успела увидеть каждый момент из того, чем он только что занимался.       — Вызываю своего чёртового Патронуса. Что я, по-твоему, делаю? — коротко отвечает он.       Гермиона широко раскрывает глаза, игнорируя его комментарий и полностью сосредотачивая свои вытаращенные глаза на маленьком пакетике, который Драко держит между своими худыми пальцами. Она заикается, это зрелище потрясает её разум.       — Это…       — Расслабься, Грейнджер, — он закатывает глаза, запихивая пакетик и палочку обратно в карман, — просто немного, чтобы снять напряжение.       Гермиона бесстрашно проходит дальше в помещение и закрывает за собой дверь, к большому неудовольствию Драко. Он усмехается и отворачивается от неё лицом к раковине.       — Итак, кто пригласил тебя сюда? — насмехается Малфой, глядя на свое отражение в зеркале, дергая золотую ручку крана, помеченную резной буквой «С», и погружая руки под ударяющую струю холодной воды. Когда бойкий поток соприкасается с его кожей, он резко вдыхает через нос, и возбуждающие ощущения снизу и сверху его диафрагмы сливаются в блаженстве и окутывают его тело в состояние полной эйфории.       Гермиона фыркает. Не прошло и дня с начала программы, а Драко уже мучает ее всеми возможными способами: своим отношением, своими неприязненными взглядами и своим беспощадным раскачиванием на скрипучем стуле, от которого её волосы вставали дыбом по всему телу.       И он это тоже знал. Он знал, что действует ей на нервы.       Ему это чертовски нравилось. Он наслаждался знанием этого.        Идеальная таблетка. Капсула, которую он хочет проглотить больше всего на свете.       Гермиона переводит дыхание чтобы успокоиться.       — Я просто хотела убедиться, что с тобой всё в порядке, — она делает осторожный шаг вперед, её маленькие бежевые туфли-лодочки слегка звенят по белому мраморному полу, — ты довольно резко выбежал из комнаты.       Драко словно орёл взмахивает в воздухе руками, разбрыгивая капли воды по стойке слева от него и по полу справа. Он опускает руки по бокам талии с вынужденным, безошибочно раздраженным стуком.       — Со мной, блять, всё потрясающе, Грейнджер. Разве не видно? Я провожу здесь лучшее время своей жизни, находясь здесь против своей воли, изучая какую-то тусклую, банальную, унизительную херню.       — Унизительную? — повторяет Гермиона, чувствуя, как на её лоб шокировано поднимаются брови.       — Именно это я и сказал, не так ли?       Она делает глубокий вдох, требуя, чтобы каждая клеточка её тела оставалась спокойной. Требуя у себя оставаться как можно более невозмутимой.       — Честно говоря, Малфой, это был всего один день. Даже нет, меньше. Прошло чуть больше часа. Насколько мучительным это может быть на самом деле?       Часть её надеется, что он просто отступит. Признает, что он мелочен и жесток без всякой видимой причины. Но она забрасывает эту сеть в пустое море, и его ответ подобен бушующим волнам, которые отбрасывает любую её надежду на вежливость между ними. Корабль отплыл, волны направляют его в открытые и непредсказуемые воды.        — Мучительно,  — рычит он в ответ.       Раздражение нарастает внутри Гермионы шаг за шагом, но оно не так сильно, как её уравновешенность. Она нетерпеливо фыркает, расправляя плечи и упирая руки в бока.       — Я действительно думаю, что если бы ты просто открылся этому процессу…        — Процессу,  — передразнивает Драко. Он сильно закатывает глаза, и когда они возвращаются в поле зрения Гермионы, она замечает, что серебряные белки испорчены, полностью стерты. Багряный оттенок начинает расползаться из краёв его глаз; подобно урагану, он медленно кружится в его жемчужинах, и она ясно видит, как его радужки подвергаются напряженному влиянию бури внутри него.       Он продолжает.       — Смешно. Это слово такая гребанная шутка. Это просто способ для тебя почувствовать себя лучше и выглядеть словно какая-то послевоенная спасительница…       — Это… это не правда…       — Избавь меня от этого, Грейнджер.       Пауза.       Они молча смотрят друг на друга.       Слова Драко жалят, захватывая её душу с такой силой, что её кулаки начинают сжиматься в гневе. Она чувствует, как ногти впиваются в ладонь: Гермиона, дыши.       В глубине души она знает правду. Она знает, что её намерения являются подлинными. Она знает, что причина, по которой она создала эту программу с Аберфилдом, состояла в том, чтобы помочь им — помочь ему. Драко.       И Аберфилд — тот, на кого она смотрела с огромным восхищением — невероятно и усердно работал над развитием этой идеи, постоянно умоляя членов Министерства выслушать его план, рассмотреть возможность помилования бывших Пожирателей смерти, даже зашел так далеко, что помог освободить бывших Пожирателей Смерти из их камер в Азкабане под видом того, что они выучаться, отфрелексируют и станут лучшими людьми. Поначалу это было неприятно, но Кингсли согласился с этой идеей в надежде, что она развеет напряженную обстановку внутри волшебного мира. С тем небольшим опытом, который он действительно имел в Министерстве, Аберфилд мог легко сделать всё это.       И это притягивало Гермиону. Трудовая этика Аберфилда вдохновляла ее. Его горячее желание перемен в волшебном мире побуждало в ней подобные желания.       И всё началось с этой группы слизеринцев.       Они привлекли её, потому что её всегда будут приследовать их образы с шестого курса Хогвартса. Как они ходили по коридорам, скребя свои руки и избегая любой социальной обстановки.       Больше всех она помнит Драко. Его образ невозможно забыть.       Ссутулившийся и надувшийся в своём несчастье, как призрак бродивший по коридорам великолепного замка, с пустыми и мёртвыми глазами, Драко, некогда живой и с соревновательным духом, что полностью угас в тот год; он больше не боролся за место лучшего ученика против Гермионы. Он снова погрузился в плотную, пустую оболочку, и такой пустяк, как учеба старшекурсника, ушёл на второй план.       И она даже помнит, как вошла в лазарет всего за несколько дней до смерти Дамблдора, с намерением обсудить древнее исцеляющее заклинание, которое она нашла в одной книге, с мадам Помфри, которая всегда была готова рассмотреть с ней такие интригующие вещи. Но вместо того, чтобы сосредоточиться на этом вопросе, внимание Гермионы было полностью приковано к одинокому блондину, лежавшему на койке в задней части лазарета, спиной ко всем, чей взгляд был приклеен к каменной стене. Он лежал одиноко в своей постели, страдая от ран, которые нанес её лучший друг.       И у него не было ни одного друга или посетителя.       У других вокруг него они были. Ханна Эббот со сломанной рукой, перевязанной бинтом, была окружена бесчисленными хаффлпаффцами, которые громко хихикали и болтали. Даже у младшего мальчика, должно быть, первокурсника, друзья толпились вокруг его кровати, приставая к нему по поводу его неудачной стычки с довольной уставшей и испуганной совой в Совятне. Он показывал порезы на своих руках и щеках, нанесенные острыми когтями птицы, а его друзья ахали и охали при виде его боевых шрамов.       И все же Драко был один.       В тот день Гермиона раздумывала, а не подойти ли к нему в лазарете. Она не знала зачем. Но что-то тянуло её в его сторону, как и вчера, когда она бросилась к его практически безжизненному телу на полу кабинета Кингсли.       Рывок. Резиновая лента. Магнит. Такое же мощное сейчас и такое же мощное тогда. Электроды пульсировали между их телами, создавая между ними соблазнительное силовое поле энергии.       И пока мадам Помфри объясняла ей тонкости исцеляющего заклинания, Гермиона обнаружила себя неспособной оторвать взгляда от его холодного, неподвижного тела, завернутого в одеяло, словно бабочка, заключённая в кокон.       А теперь она стоит в нескольких шагах от него, и он не изменился. Его тело неподвижно окружено этой жесткой оболочкой, его сердце — жертва разрушительного и безжалостного урагана.       И он справляется с помощью наркотиков. Он справляется со своей болью, вызывая ещё больше боли.       Вопрос возникает в голове, и прежде чем она успевает подумать о последствиях вмешательства в личную жизнь Драко, она выпаливает:       — Зачем ты это делаешь?       Драко ошеломлен; его голова опускается, ноздри раздуваются.       — Ты должна быть немного конкретнее, Грейнджер.       — Почему ты используешь… хм… маггловские наркотики?       Драко усмехается, тыча сухим языком в нижнюю губу и качая головой. Его зубы хватают нижнюю губу, и он втягивает её в рот, а потом медленно освобождает в течение нескольких секунд напряженной двусмысленности. Уставившись в пол, он намеренно игнорирует ее вопрос.       Гермиона бесстрашно пытается перехватить его насупленный взгляд, задавая еще один вопрос:       — Я просто не могу понять, почему кто-то вроде тебя не может просто использовать свою магию, как всегда. Почему вы ищете именно такие наркотики?       Пораженный её непрекращающимся любопытством его личной жизни, Драко проводит потной ладонью по лицу и тянет вниз, натягивая кожу, а после почесывает подбородок.       Кокаин пульсирует под ним.       — Я не обязан объясняться тебе, — говорит он сквозь оскаленные губы, изгибая их так злобно и гадко, будто он плюётся в неё ядом.       — Я просто думала, если ты позволишь нам помочь тебе…       — Грейджер, читай по моим гребанным губам.       Её окружает тундра, и она коченеет на холодном воздухе. Она застывает на месте, как будто лед пророс из земли и заключил её ноги в массивные кристаллы, крепко прижав её к мраморному полу, её дыхание прерывается, когда Драко начинает подходить к ней.       И когда он угрожающе приближается к ней, вторгаясь в её пространство, она чувствует, как её сердце сжимается, обхватывается и крепко скручивается в груди, словно змея обвивается вокруг её самого драгоценного органа.       Он наклоняется вперед, его лицо теперь всего в полуметре от нее. И он мрачно отвечает ей:       — Никто из нас не хочет твоей гребанной благотворительности. Никогда, блять, не хотели и никогда, блять, не захотим.       Гермиона кусает внутреннюю сторону щеки, слова оскорблений плещутся в её разуме, полностью намереваясь вырваться из её дрожащего рта в красочном множестве уколов и ругательств.        Невозможно. Безнадежное дело. Пустая трата времени.       Вот кто он такой.       Зачем я трачу свое время?       Откашлявшись, она вспоминает причину всех этих неприятностей: они заслуживают того, чтобы о них кто-то заботился.       Она уступает.       — Полагаю, к этому нельзя принудить.       Драко рычит, упиваясь своей очевидной победой.       — Но ты должен знать вот что, — продолжает Гермиона, наклоняя к нему своё лицо и откапывая в себе чувство уверенности, дабы воспользоваться им в момент этого напряженного противостояния, — ты можешь стоять здесь и глушить своё тело любыми веществами. Но я могу заверить тебя, что боль, которую ты чувствуешь, — а это очевидно, что ты её чувствуешь, иначе бы ты не употреблял эти наркотики, — никогда не утихнет, пока ты не усмиришь свою гордость и не попросишь хоть какую-нибудь чертову поддержку.       Они пристально смотрят друг на друга. Взгляд Драко мог резать сталь, но взгляд Гермионы мог резать графен. Мог прорезать прямо сквозь сотовидную решётку самых мощных и стабильных атомов, известных человеку.       И как только Драко открывает свой рот, чтобы опровергнуть, парировать ее непрошеные представления о нём, Гермиона разворачивается на каблуках и вылетает из уборной, кристаллы льда тают вокруг её ног в тепле колоссальной волны уверенности. Дверь за ней с грохотом захлопывается, и она с облегчением выдыхает в коридоре, приветствуя кивком нескольких работников Министерства, когда возвращается в комнату.       Драко неподвижно стоит в уборной, его лицо горит от гнева, а пальцы покалывает от прилива адреналина.        Она ничего не знает. Пошла она. Пошла она нахуй. Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Я, блять, в порядке.       Он действительно пытается убедить себя в этих вещах.       Его тело напрягается и застывает, его тошнит из-за недавней встречи с Грейнджер, его трясет от злости за то, как она перевернула игру, влезая в его кожу и разрушая процесс усваивания кокаина. Желая, чтобы наркотики сработали в два раза быстрее, чтобы нейтрализовали это новое чувство, Драко глубоко вдыхает и еще глубже погружается в порошок, чувствуя как под кожей и в крови назревает снежная буря.       Кайф, несомненно, будоражит, но, похоже, что борьба с Грейнджер опьяняет сильнее.       И он не желает ничего больше, только быть пьяным до конца своей жизни.

ххх

      — Ох, чёрт возьми… попробуй ещё раз открыть дверь, Мэверик!       Волшебная палочка Мэверика взмахивает в направлении двери в уборную, тлеющий уголёк горит на её кончике и освещает узким лучом света тёмную и тусклую нишу в «Амортенции». Фиолетовые искры отскакивают от металлической ручки, и он снова тянется к ней. При прикосновении к металлу его кожу пронзает электрическая вспышка; его рука отдергивается назад и он трясёт ею в воздухе, надеясь таким образом унять напряжение тела и разума.       — Блять, Бернард! Она не открывается!       — Должно быть, эти чёртовы дети снова зачаровали дверь, — стонет Бернард. Он нетерпеливо подходит к двери и стучит кулаком по белой краске, — эй! Вы, сумасшедшие ублюдки, лучше заканчивайте там!       — Отъебись, приятель! — раздаётся голос изнутри.       Ошеломленный, Бернард отшатывается и задыхается от резкого ответа человека в уборной; затем следует несколько преувеличенных, чувственный стонов более лёгкого, более высокого, вероятно, женского голоса.       — Наглые уб…       — Тит! Титус, сэр, — восклицает Мэверик, заметив любимого владельца «Амортенции», пробирающегося сквозь толпу потных тел, танцующих на его полу, попутно даря приятные приветствия своим ценным клиентам. Услышав свое имя, выкрикиваемое через громкие басы музыки, Титус Кромвель с опаской подходит к двум охранникам, подняв брови, — Титус, — продолжает он, — у нас проблема. Гости жаловались, что в ванной комнате полно людей.       — Это опять те ребята, которые сидят там…       — Пожалуйста, не нужно заканчивать предложение, Бернард. Спасибо, джентльмены, — отвечает Титус, поднимая руку и прогоняя их. Бернард и Мэверик вопросительно переглядываются.       — Ты не хочешь чтобы мы об этом позаботились? — спрашивает Бернард, протягивая руку за волшебной палочкой.       Титус с усмешкой качает головой, и выражение его лица говорит о том, что это обычная ситуация.       Охранники снова переглядываются; не желая больше разбираться с ситуацией, они возвращаются на свои посты, окружая и охраняя темное помещение Амортенции.       Титус вздыхает и, потирая брови, готовится к перепалке.       Он поднимает руку и стучит в дверь, вполголоса крича в маленькое отверстие между дверью и рамой:       — Нотт!       Пауза. Затем голос, лёгкий и воздушный, с привкусом удовольствия.       — Ти-тус! — поёт он из уборной, — чем могу быть полезным, друг мой?       — Теодор Нотт! Чёрт возьми, у тебя есть ещё три минуты, слышишь? Тут есть люди, которые жалуется, что им нужно в туалет! — кричит в ответ Титус.       — Титус, эй! Я тут вроде занят кое-чем! — дерзко кричит голос Тео.       — Три минуты или я вышибу дверь! — считает Тит.       В ванной Тео прислонил Пэнси к гранитной платформе раковины. Обтягивающее сатиновое платье Пэнси задралось на талии, открывая доступ к её телу. Её длинные ноги обхватывают голую талию Тео, и их бедра прижимаются друг к другу, соединённые в моменте сладостного, эйфорического, сексуального наслаждения.       Услышав приказ Титуса, Тео останавливается и опускает голову в укромный уголок между шеей и плечом Пэнси, вдыхая её царственный аромат, стонет в её нежную кожу, слегка прикусывая её в надежде, что вызовет сладкий стон из её рта. Она вскрикивает от укуса, а затем смеётся, откидывая голову назад от удовольствия. Тео смеётся вместе с ней, их голоса сливаются в горячем, потном пузыре удовольствия, который они создали.       — Ладно, Титус, успокойся! Мы выйдем через минуту, — кричит в ответ Тео с улыбкой.       — Одна минута? — дерзко спрашивает Пэнси, наклоняя голову вперед и присасываясь губами к шее Тео, дико посасывая, помечая его горло красными следами укусов, её язык и зубы работают вместе, рисуя созвездия на его оливковой коже, — разве ты не хочешь потрахать меня немного подольше, Нотт?       — Блять, Паркинсон. Из-за тебя так трудно сопротивляться, — бормочет Тео, поворачивая шею так, чтобы Пэнси могла провести своим влажным языком по его трепещущей коже, прямо там, где вена на шее пульсирует в такт биению его сердца. Прикосновение её языка к вене посылает сигналы прямо к его сердцу, и его грудь пульсирует от жгучего желания к ней, искреннего желания, чтобы этот момент никогда не кончался.       — Ты лучше всех знаешь, что это не единственное, что я умею делать твёрдым, — бормочет она ему в шею.       Тео стонет и дрожит; чувствуя себя полностью пойманным в ловушку её чар, очарованный её соблазнительной природой, он наклоняет голову к двери, чтобы изменить ответ:       — Две минуты, Титус!       Через секунду Пэнси протягивает руку и притягивает его к себе за подбородок, прижимаясь губами к его губам. Они продолжают свой танец, губы пульсируют, а тела сходятся в серии плавных, безупречных движений. Тео вбивается в неё туда-сюда, и они оба бормочут ругательства, видя белый свет кульминации за темнотой закрытых глаз, который уютно устроился на горизонте их век.       Прилив кокаина в их организмах, смешанный с окситоцином, высвобожденным из их мозгов, приводит их прямо к эйфории; вокруг них ничего не существует, даже стука кулака Титуса в дверь, пока они одновременно растворяются в друг друге.       За пределами уборной, в эпицентре клуба, столице похоти и желания, слизеринцы как обычно танцуют всю ночь напролет, находясь в дурмане смешанных бездонных шотов алкоголя с сильными дозами кокаина.       Дафна и Блейз находятся на своей собственной планете, наслаждаясь близостью своих тел и стуков басов под ногами. Это заряжает их, накачивает любовью друг к другу, вверх по ногам, через их тела и рты, когда они прижимаются губами друг к другу, целуясь на танцполе на виду у всех. Они делятся друг с другом энергией, счастьем и любовью, и всё это происходит от сердцебиения клуба, которое пульсирует у них под ногами.       Блейз в раю с Дафной. Он хотел бы запомнить этот момент навсегда, но он знает, что наркотики, скорее всего, завтра заставят его память померкнуть. Но он обдумывает план, чтобы удержать это воспоминание ещё немного: может быть, его мозг раскроется ровно настолько, чтобы освободить место для этого образа Дафны, обвившей его торс, её великолепной улыбке, что сияет в изумрудном свете клуба, и блеска в уголках её глаз, мерцающего радужными огоньками.        Помни это, говорит он себе. Помни это, когда будет больно. Пусть этот образ прососчится в твой разум.       Его голова подчиняется совести. Двери его сознания распахиваются, чтобы заманить и проглотить эту картину. Этот момент. Эту женщину.       В другом конце клуба, когда Драко лихорадочно занимается своим обычном непреднамеренным рандеву со случайной женщиной, его тело прижимает её спиной к стене, похожая, но искаженная мысль проносится в его голове. Пока его колено раздвигает её ноги, девушка стонет ему в рот, когда он прижимается бедром к её бедру, Драко позволяет мысли проникнуть в его голову и окружить его совесть:        Помни это, когда будет больно.       Он целует женщину сильнее, их губы распухли от грубых укусов, произошедших за последние несколько минут. Она стонет ему в рот, её теплое дыхание с привкусом корицы окутывает его рот словно туман. И Драко в ответ прикусывает губу, наслаждаясь её стоном и последующим шипением от удовольствия.       А затем раздаётся другой голос.        Боль, которую ты чувствуешь, никогда не утихнет, если ты не усмиришь свою гордость…       Внезапно дыхание женщины становится ядовитым, отравленным звоном слов Грейнджер.       Драко задыхается и резко отстраняется, отчаянно пытаясь подавить свои мысли, звук вмешивающегося голоса Грейнджер звучит в его ушах.       — Почему ты остановился? — хнычет женщина, хватая его за белую рубашку и притягивая к себе, страстно желая, чтобы он продолжил. Драко стискивает зубы, отвращение поселяется в его теле без разрешения. Он отталкивается от девушки и отворачивается без объяснений, пробираясь в центр танцпола среди лучей ярких огней.       Его тело трясет от воздействия кокаина, безжалостно извиваясь.        Тупая сучка. Это уже второй раз, блять, когда она проскальзывает в мою голову…       Драко яростно дышит, пытаясь прогнать из головы туман, мысли о ней, её слова.       Пойманный в ловушку этих встреч, Грейнджер завладела его утрами, прокрадываясь в его жизнь и нарушая её внезапным и резким способом. Но будь он проклят, если она заберет ещё и его чертовы ночи. Единственное время, когда он может ослабить давление своего тела, всеохватывающие мысли об отчаянии и унынии, терзавшие его разум.       Прошла уже неделя. Неделя, и Драко никак не может выкинуть из головы эти гребанные слова из уборной.        Нет. Нахуй всё. Грейнджер не владеет мной.       Несколько раз шлепнув себя по красным щекам чтобы взбодриться, Драко встряхивает свои руки и оглядывает толпу в поисках Эдриана. Его нетрудно найти; даже под действием хлещущего кокаина, прилипшего к венам и кровяным клеткам, тщательно доводившим его тело до состояния эйфории, Драко способен обнаружить Эдриана. Эдриан — великан в толпе, его возвышающееся тело только становится выше, когда он подпрыгивает в воздухе, размахивая кулаком и упиваясь своим собственным кайфом.       Драко бросается к своему другу, кидаясь на его широкую грудь, и они оба кричат, как будто не видели друг друга много лет.       — Ты как, Малфой? — кричит Эдриан, закидывая руку на плечо Драко и дергая его в сторону, чтобы обнять. Рука Драко обвивает спину Эдриана, его ладонь покоится на противоположном плече. Пальцы глубоко вдавливаются в его кожу, обхватывая руку, Драко трясет боком в живом наслаждении.       — Просто, блять, фантастически, Пьюси! — в ответ горланит Драко, высовывая язык в воздух и дико поглощая аромат клуба, впитывает атмосферу, словно забирая энергию всех остальных в Амортенции       — Отлично! Наслаждайся этим, придурок! Наслаждайся нашей свободой, — кричит Эдриан, вскидывая голову вместе с Малфоем и завывая как дикий волк.       И они танцуют и прыгают, кокаин гонит их необитаемый дух сквозь пространство клуба.       Драко решает, что ему не нужно меняться. Ему не нужна реабилитационная программа. Здесь всё для него. Здесь, со своими друзьями, впитывая каждый приятный порок, который мир может предложить ему.       И завтра, когда он проснётся с отходняком и отправится в министерство для этих жалких гребанных лекций, он, без сомнений, будет думать также.