***
Гермиона решает встретиться с ним сегодня. И не просто посмотреть ему в лицо. Это слово избавляет её от гнева, который она испытывает по отношению к нему. Противостоять ему — это более точное описание её намерений. Прокопать глубоко за стенами его разума и разгадать его неясные мотивы. С той ночи она каждый день прокручивает в голове, что скажет ему. Думала об этом все выходные: записывала тезисы, организовывала свои беспорядочные мысли в отдельные секции для эмоций — один для гнева, один для замешательства, и один для… Чувства, которое она даже не знает, как описать. Как ей определить чувство, которое он пробуждает в ней? Он успешно обхватил её пальцами мысленно и физически. Что же это означает? Похоть? Искушение? Интрига? Гермиона просто хочет поскорее покончить с этим. Хочет положить конец всему, пока это не зашло слишком далеко. Потому что в её животе ощущается томление, покоящееся на вершине её самых тёмных желаний, ползущее по её внутренностям и отпирающее все желания, о которых она когда-либо мечтала, когда-либо пыталась подавить и контролировать ради своей репутации. Драко пробрался в эту запретную и тайную часть её самой в Хэллоуин. Он прокрался обратно в её жизнь и ещё дальше — в её подсознание, в ту её часть, которую она всегда пыталась разрушить из-за ответственности и качеств, которые, как она считала, должна была соблюдать. Драко открыл ту часть, которую ей еще только предстояло исследовать. Ту часть, которую она отчаянно хочет исследовать. Но сегодня не тот день. И Драко не может быть тем человеком. Он не может быть тем человеком…или может? Гермиона задаётся вопросом, каково это быть Драко. Кидать такие возмутительные взгляды в сторону всех, кто его окружает. Не волноваться о том, что думают другие люди. С успехом организовывать хаос в мгновение ока. Она решает направить эту энергию в нужное русло. Играть в его игру. И победить. Всего за три минуты до начала дневной встречи, Гермиона стоит у входа в комнату для встреч, прислонившись к стене, справа от двери, ожидая прибытия слизеринцев, чтобы она смогла отвести Драко в сторонку и столкнутся с ним лицом к лицу. Она бы солгала, если бы сказала, что ни капельки не нервничает, её дрожащие пальцы и слегка прерывистое дыхание свидетельство этому. Её мысли прерывает звук хлопнувшей двери кабинета, расположенный через несколько дверей слева. Она поднимает голову и видит, как рука Аберфилда падает с дверной ручки. Другой рукой он держит блокнот со стопкой бумаг, смотрит вниз и произносит какие-то слова, написанные на бумаге, пока идёт к комнате. В тот момент, когда Аберфилд поднимает глаза и встречается с ней взглядом, Гермиона решает попрактиковаться быть Драко. И кого лучше использовать в качестве подопытного, чем человека, для которого Драко, вероятно, сделает всё, чтобы досадить и помучить своей буйной игрой. Аберфилд останавливается по другую сторону двери и прислоняется к стене точно так же, как Гермиона, создавая симметричную картину посреди коридора. Она смотрит вперёд, не желая встречаться с ним взглядом. Она слишком занята обдумыванием того, чтобы она могла бы сказать, чтобы довести его. — Как ты сегодня, Гермиона? Она тяжело дышит носом, её ноздри раздуваются от негодования и вновь обретённого упрямства. Аберфилд прочищает горло и пытается снова обратиться к ней. — Не могли бы мы на минуту забыть о наших разногласиях и поговорить? Лучше начать практиковаться. — Да, почему бы и нет? — отвечает она, прислоняясь левым плечом к стене и скрещивая руки на груди, — о чём бы ты хотел поговорить? Аберфилд сразу же улавливает сарказм в её тоне, но игнорирует, продолжая разговор простым тоном. — Я знаю, что ты не согласна с моими методами… — Как ты догадался? — насмешливо отвечает она. — Ох, Гермиона, не начинай вести себя как они сейчас… — Как кто? Как мои знакомые? — спрашивает она, поднимая брови, — смело с твоей стороны предполагать, что я не начну улавливать черты людей, к которым, как ты говоришь, я так эмоционально привязана! — Я спокойно попрошу тебя не разговаривать со своим начальником в таком тоне… — Или что? Будешь обращаться со мной так же, как с ними? Или уволишь? Мерлин, сейчас она знает, почему Драко делает это. Это ощущается абсолютно прекрасно. — Нет, я бы этого не сделал. Потому что я уверен, что есть миллион причин, по которым ты хочешь остаться на этом посту. Не хочешь же ты, чтобы я тебя уволил, а затем внёс в чёрный список всех остальных должностей в Министерстве? Я знаю с наших многочисленных обсуждений за последние несколько месяцев, что ты хочешь стать Министром Магии в будущем, как ты думаешь, станет это реальностью, если тебя уволят из этой программы на том основании, что ты была непослушна и неуважительна? Гермиона стискивает зубы. Ага, значит, она ещё не довела это до совершенства. — И как же твои дорогие друзья? — самодовольно продолжает Аберфилд, — разве ты не хочешь принимать участие в их реабилитации? Разве ты не хочешь указать это в своём резюме или однажды увидеть в «Ежедневном Пророке» следующий заголовок: «Золотая Девочка гриффиндора снова спасает волшебный мир с помощью успешного П.Р.Б.П.С». Разве этот подвиг не делает всё это стоящим того, чтобы потерпеть ещё несколько месяцев? Это… именно этого она и пытается избежать. Она хочет избежать перенаправления этой программы на неё. Это должно быть о них. — В ущерб их удобству и приватности? Их желаний? Куинси, суть этой программы не в этом. Дело не в том, чтобы возвысить наши подвиги, а в том, чтобы помочь им. И в любом случае, они должны хотеть стать лучше, чтобы это сработало. И как бы мне ни хотелось поддержать их, я не хочу заставлять их что-либо делать. Есть гораздо лучший способ сделать это. — И есть практичный способ, — парирует Аберфилд, стуча кулаком по стопке бумаг и производя два тихих глухих удара, — Министерство полностью готово справиться с такой ситуацией… — Куинси, твою мать… — Гермиона! Пожалуйста, следи за своим языком… — Я начала работать с тобой, потому что поняла, что твои цели чисты и благонамеренны. Я посвятила своё время тебе и программе, потому что верила, что мы действительно сделаем хорошую работу. Потому что я была там, в Хогвартсе, и я видела, как они каждый день ходят по коридорам, выглядя ужасно несчастными. Я хотела помочь им тогда, но всё было сложно. Теперь, когда эти границы отброшены, и нас больше не отличают наши факультеты, условные способности и личности, всё, что я хочу — это делать то, что должна была сделать тогда. И это не включает в себя унижение и жестокость по отношению к ним. Она глубоко вздыхает, желая успокоиться для следующей реплики. — Малфой был прав, ты не хочешь им помогать. Ты хочешь контролировать их. — Им нужна дисциплина, — отвечает Аберфилд, — я верю во второй шанс, Гермиона. Я верю в то, что людям нужно давать возможность восстановить свой характер. И я хочу этого для них, так же как и для их родителей. Как ты думаешь, было легко сделать все эти апелляции, чтобы их родители были освобождены из Азкабана? Умолять Министерство дать им всем второй шанс на жизнь? Это почти не сработало. Но из-за моего обширного плана и скомпрометированных условий, я смог сделать это. Я хочу того же для твоих друзей. Но если они собираются быть эгоистичными, жадными и откровенно обиженными… — Ты заставил их прийти сюда против их воли! — отвечает она, — это…это не лучший способ помочь им реабилитироваться. Они должны хотеть этого. — Этого хотели их родители! — парирует Аберфилд. Разум Гермионы почти сгорает в огне, когда она кричит в ответ: — Их родители не зависимы от наркотиков! Аберфилд замолкает. То ли из-за её яростного крика, то ли из-за откровенного содержания её замечания, Гермиона не уверена. Но она пользуется молчанием и продолжает настаивать на своём. — Целитель. Им нужен целитель, Куинси. Кто-то, кто поможет им. Если я собираюсь застрять, работая на тебя, то я намерена делать всё правильно. Этическим путем. Использовать методы, которые не включают использование магии против них или удержание их против их воли, или принуждения делать что-либо, что они не хотят делать. Как ты можешь возражать против этого? Гермиона наслаждается своим успехом — тем, которого она так долго добивалась против Аберфилда. Его молчание говорит о многом. И она, не теряя времени, задаёт ещё один важный вопрос, она не знает почему чувствует себя обязанной задать этот вопрос ему, но в её мыслях крутится вопрос, который она хочет понять. Он выскакивает у неё изо рта и пробивает пустоту между ними: — Что они сделали такого, что заставляет тебя так сильно злиться на них? Что-то дёргается под его лицом. Как будто Гермиона только что обнаружила клеща, зуд, что-то раздражающее Аберфилда до глубины души. Она замечает, что его губы задрожали всего лишь на секунду, но этого достаточно, чтобы стать окном в его самые глубокие и малоизвестные мысли и намерения. Интуиция подсказывает ей, что она правильно задала этот вопрос. Она задела его за живое. Но прежде чем она успевает спросить что-то ещё, позади неё раздаётся знакомый гул голосов. Гермиона резко оборачивается и видит, как группа слизеринцев радостно шагает по коридору к комнате. Гермиона теперь научилась распознавать, когда они находятся под влиянием веществ, а когда нет. Она особенно хорошо различает это, взглянув на Дафну; сегодня лицо Дафны живое, ярко-розовое и полное жизни, что резко контрастирует с тем состоянием, в котором она появляется, когда проходит через ломку и отходняк. Тео и Пэнси осторожно прикасаются друг к другу, прижимая пальцы и хихикая. Даже Драко улыбается…скверной, но всё же улыбкой. Бесспорно — слизеринцы побаловали себя утренней дозой кокаина. При виде Гермионы Тео улыбается и в восторге разводит руки в стороны. — Грейнджер! Ты исчезла от нас на Хэллоуин, где ты… Гермиона быстро поднимает бровь и пытается как можно незаметно покачать головой, отчаянно желая, чтобы Тео не закончил фразу; из-за того, что Аберфилд стоит рядом, она боится, что он услышит о её поведение и сделает ей какой-нибудь выговор. Тео замечает это так же быстро, как Гермиона пытается заткнуть его; он складывает рот в форму буквы «О», обдумывая верный способ изменить своё предложение. — Мы потеряли тебя в … ээ…в…ээ… — У Фонтана Магического Братства, — вмешивается Дафна, пылко кивая, — где мы должны были встретиться после лекции! — она толкает Блейза правым локтем, — верно, Блейз? — Да, конечно, — добавляет Блейз, — когда мы собирались поговорить… — Блейз запинается, пытаясь придумать причину, — ну… Эдриан помнит, да? Напряжение внутри Гермионы спадает, и она краснеет от признательности, когда понимает, что все они пытаются прикрыть её. Эта картина на самом деле довольно приятная, что она избавляется от своего гнева, чтобы насладиться свежим подходом слизеринцев помочь. — Конечно, — отвечает Эдриан с озорной улыбкой, — мы планировали обсудить важные способы для усыновления домашнего животного. Как ты можешь знать или не знать, Аберфилд, у Грейнджер есть этот восхитительный маленький книзл, а Малфой, — Эдриан обхватывает правой рукой плечо Драко и тянет его за собой, — всегда хотел получить своего собственн… — О, да, ты, блять, шутишь, Пьюси, — ворчит Драко, качая головой и опуская её в полном отвращении. Это всё, что нужно для Гермионы, чтобы снова почувствовать злость. Её первоначальная ярость вспыхивает вновь; она смотрит на него сверху вниз. — Вообще-то, Малфой, я хотела бы поговорить с тобой об этом подробнее. Мы можем пойти куда-нибудь поговорить? — смело спрашивает она, расправляя плечи. Ребята становятся заметно заинтригованные просьбой Гермионы. Выражение их лиц заставляет Гермиону задуматься, рассказал ли им Драко о том, что произошло той ночью или, что еще хуже, видели они, что она сделала, видели, как она позволила Драко обвиться вокруг неё и стать жертвой его чудесных ласк. Она была слишком подавлена, чтобы попрощаться с ними. Она трансгрессировала обратно в свою квартиру, даже не попрощавшись. Кто знает, что Драко сказал им? Аберфилд делает шаг вперёд, не решаясь дать им уйти. — У нас встреча, Гермиона… — Это не займет много времени, — прерывает Гермиона, всё ещё глядя на Драко, — и это довольно подходящее время. Я разговаривала с мистером Маларки из Волшебного Зверинца, и он сообщил мне, что у него есть идеальный книзл для Малфоя, но организовать это нужно как можно быстрее. Приятный и очаровательный, с большим количеством белого, пушистого меха и гигантской индивидуальностью… Пэнси хихикает, и все они обмениваются весёлыми взглядами. Драко закатывает глаза и возмущённо фыркает. — Ладно, Грейнджер. Давай обсудим это, пойдём? — Я действительно настаиваю, чтобы вы… — Ты знаешь, Аберфилд, — автоматически вмешивается Эдриан, выпрыгивая вперёд и обнимая рукой худенькие плечи Аберфилда, — вообще-то, я с нетерпением жду сегодняшней лекции. Я чувствую себя оживлённым и взволнованным возможностями для обсуждения. Что ты задумал для нас сегодня, босс? Эдриан начинает уводить Аберфилда внутрь комнаты, а остальные следуют за ним, вставляя свои утверждения, чтобы отвлечь его. Когда они все входят в помещение, Эдриан оборачивается и подмигивает Гермионе. Это загадка, почему они так помогают. Очевидно, что они боятся программы, они всегда боятся. Что изменилось, что заставило их захотеть помочь ей? Мерлин… что, если Драко сказал им о той ночи? Не желая рисковать тем, что Аберфилд прервёт их разговор, Гермиона тянется к металлической ручке двери и тихо закрывает её, надеясь, что Эдриан и остальные займут его, пока она разговаривает с Драко. Разговаривает. Это еще мягко сказано. — Книзл, — рычит Драко, — какое жалкое оправдание для того, чтобы оттащить меня в сторону, чтобы поговорить… — Ты прекрасно знаешь, почему я хочу поговорить с тобой, Малфой, — перебивает его Гермиона, намеренно нахмурившись. Драко нарочно парирует её взволнованное и нахмуренное выражение лица своей восхитительной ухмылкой, в которой растянулись его вишневые губы. Жаль, что он уже принял утреннюю дозу кокаина, думает он про себя, потому что он легко может словить передозировку от этой картины перед ним. — И о чём же ты хочешь поговорить? — поддразнивает Драко, приподнимая бровь — в качестве пытки. Гермиона совершенно не теряет времени. — Я хочу поговорить с тобой о Хэллоуине. Когда я видела тебя в последний раз, твои руки были на мне. Я хочу знать, зачем ты меня соблазнял. Ухмылка Драко становится ещё шире. — А, так ты признаешь, что тебя соблазнили? Щёки Гермионы розовеют, когда она уступает его очаровательному взгляду. Его магнетические, манящие серебряные глаза, которые, казалось, всегда завораживали её так, как не могли другие глаза. Она ненавидит признаваться себе, насколько увлечённой и потерянной она может быть в них. — Я ни в чем не признавалась… — Но ты была соблазнена. — Нет, не была! — Это не то, что говорили твои маленькие ручки, когда они обхватили мои, — шепчет он, медленно облизывая нижнюю губу. Внезапный образ зеленой таблетки на его рубиновом языке возвращается в её сознание, и она чувствует слабость в коленях. Мерлин… Она должна взять себя в руки. Но, похоже, что все темы для разговоров, которые она собирала в эти выходные, исчезают под его огненным взглядом, взглядом, окрашенным той же интригой и интересом, что и в ту ночь. Он плавит её, превращая в лужу полного расположения и симпатии. — Ну, твои руки и твой рот, говорили больше, — отвечает она, испытывая момент уверенности, достаточно сильный, чтобы произнести эту фразу. — Ну, твоя тонкая талия определенно хотела прижаться ко мне, — бормочет он. Гермиона больше не может выдержать. Нужно немедленно сменить тему. — Что это была за таблетка, — дерзко спрашивает она, — ту, которую ты хотел, чтобы я взяла? Драко смеётся. — Это было экстази. А что? Интересно услышать, как она работает? — Нет, — отвечает Гермиона, качая головой, стараясь сосредоточиться. — Неужели? Ты казалась очень заинтересованной той ночью, — поддразнивает Драко, кусая губы, — ну же, позволь мне рассказать тебе… — Я не хочу слышать об этом… — Тебе это будет интересно, Грейнджер, раз уж ты такая любознательная и увлечённая исследованиями и чтением. Исследования показывают, что экстази увеличивает сексуальное влечение некоторых людей, которые его принимают. Они отмечают, что человек, принявший его, настолько сильно возбуждается, что едва может контролировать себя, — Драко делает шаг ближе к Гермионе, она внезапно осознает, что они всё ещё стоят посреди коридора, — разве это не потрясающе? — Нет… — И подумать только, ты чуть не слизала эту таблетку прямо с моего языка. Кто знает, что бы тогда произошло. Ей хочется дать ему пощечину за эти слова. Но она также хочет послушать. Она хочет узнать, как это работает. — Это также повышает твою уверенность, — продолжает он, словно читая её мысли, — ты даже не представляешь, как хорошо тебе от этой маленькой таблетки. Ты горячая, живая. Ты можешь буквально почувствовать поток твоей кипящей крови, когда она пульсирует по твоему телу. В ту ночь я чувствовал, как жар стробоскопических огней окрашивает и кипятит мою кожу, — он останавливается на мгновение и ухмыляется, его следующая мысль вызвана такими сомнительными намерениями, что Гермиона ахает, — И когда ты прижалась ко мне своим маленьким телом, я почувствовал всё. Я чувствовал биение твоего сердца через спину. Я чувствовал твой пульс на шее. Я видел грёбанные мурашки на твоих ушах. И я мог читать твои гребанные мысли: тебе нравилось это. Гермиона чувствует как в ней поднимается внезапная волна уверенности, вызванная её целью обыграть Драко в его собственной игре. Она спрашивает: — Разве это не говорит о тебе так же много, как и обо мне? Драко опускает брови. — Это говорит больше о желаниях таблетки, чем о каких-либо реальных чувствах. — Нет, — отвечает Гермиона, качая головой от приятной мысли о том, что сегодня она одержит ещё одну победу, — ты сказал, что только некоторые люди поддаются сексуальному влечению под действием таблеток. Лицо Драко напрягается, пока она осторожно истолковывает его слова. Уверенность пузырится и вырывается из неё без всяких усилий. — Знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты часть другого процента людей, которые не чувствуют сексуального влечения через таблетку. Я не думаю, что экстази полностью повлияло на то, как ты повел себя в ту ночь. Я думаю, что всё это было сделано по твоей собственной воле. И ты используешь таблетку как оправдание. Потому что внутри тебя есть что-то, что притягивает ко мне… — Ты стервозная зубрилка, — бормочет он сквозь стиснутые зубы, и Гермиона чувствует бездну своей победы, чувствует её на горизонте за его яростными глазами. — Это ясно по тому, как ты это описываешь, — продолжает она, — твои подробные описания той ночи делают это совершенно очевидным. Если у тебя действительно были галлюцинации — если таблетка действительно неправильно истолковала твои намерения — то, как же ты можешь помнить всё в таких ярких деталях? На короткое мгновение, Драко закрывает глаза и дёргает головой в сторону, как будто его тело навязчиво реагирует на что-то, что она сказала. Это могли быть наркотики — она до сих пор не знает точно, как действует кокаин, хотя и собиралась провести своё исследование. Однако, зная Драко и его таланты, Гермиона считает, что это не так. Это то, как его шея сжимается от паники и трепета при мысли о том, что Гермиона слишком близко подошла к выходу за его стены, раскрывая его секреты. Она заметила, что Гарри дергался подобным образом на пятом курсе, когда Волдеморт постоянно мешал разуму и телу. Драко пытался использовать Окклюменцию. Но его Окклюменция, должно быть, не такая устойчивая, как была раньше, потому что он явно борется. Его зубы скрипят от недовольства, а глаза крепко зажмурены. Она предполагает, что отсутствие успеха связано с сильным употреблением наркотиков — это должно быть каким-то образом развратило и ослабило его магию. Как низко он пал. — Окклюменция, да? Он свирепо смотрит на неё, чувствуя себя дико уязвимым, пока Гермиона разрывает его на части. — Ты прямо сейчас думаешь о той ночи, — говорит Гермиона, а её губы растягиваются в довольной улыбке, — ты пытаешься подавить её, не так ли? И ты действительно думаешь, что я поверю, будто тебе это не понравилось? — Не действуй мне на нервы, Грейнджер… — Что, ты можешь тыкать на чужие кнопки, но терпеть не можешь, когда нажимают на твои? Знаешь что, я думаю, как только ты сам испытываешь своё же оружие на себе, ты начинаешь дико волноваться. И ты пытаешься отгородиться с помощью Окклюменции. Изо всех сил пытаешься загнать всё, что чувствуешь, обратно в потайной отсек. У всех нас есть тёмные секреты, спрятанные глубоко в наших душах, Малфой. И я думаю, ты беспокоишься, что я всё ближе и ближе подхожу к тому, чтобы разоблачить твои. — А ты разве не маленькая зубрил… — Это не так уж трудно распознать. Ты напрягаешь шею, твоя голова дёргается, твои глаза закрыты — это явные признаки, что кто-то занимается Окклюменцией, хотя это черты новичка. Очевидно, тебе стало трудно успешно блокировать свои воспоминания. И у меня есть довольно приличное объяснение, почему это так. Внезапно, без предупреждения, Драко срывается с места. — Малфой! — кричит Гермиона, спешно следуя за ним. Они петляют по нескольким коридорам, углубляясь в замысловатый дизайн пятого этажа Министерства, заполненного нишами и запасными комнатами, которые простираются во всех направлениях. Гермиона, однако, по-прежнему следует за ним по пятам, не желая позволить ему так легко сбежать. — Ты не можешь просто уйти от меня! Они проходят мимо ниши справа, и Гермиона дерзко сжимает пальцами чёрную рубашку Драко сзади, она тянет, нет, тащит его в проем в стене. Движимая своим взлетающим уровнем недовольства, она дёргает его за плечи и толкает к плитке тёмно-синего цвета. Голова Драко ударяется о стену, и он издает стон. Драко шокирован. Он ошеломлен. Он…возбужден. Возбужден тем, как она легко справляется с ним, тем, как он способен освободить гнев внутри неё. Но ему тоже предстоит выиграть войну. — Убери свои грёбанные руки от меня, — рычит он, наклоняя лицо вперед, чтобы напугать её. Но Гермиона быстро парирует его приближение; она убирает одну руку с его плеча и гневно прижимает его шею к стене тыльной стороной предплечья. С их значительной разницей в росте, положение, несомненно, напряжённое, но Гермиона никогда не чувствовала себя более контролирующей. — Почему ты так со мной поступаешь? — спрашивает она с огромным раздражением, — что я тебе сделала? Почему тебе всегда нужно было смущать меня и играть с моими эмоциями? Почему? — вопросы сыплются из неё один за другим, с каждым прерывистым вздохом. Она едва может понять, с какой скоростью они вылетают из её рта. — Это весело, — говорит он сквозь стиснутые зубы, произнося отрывистые слоги, бьющиеся в воздухе, как волны об острые камни. — Я не могу понять, что я такого сделала, чтобы ты меня возненавидел. Типа, действительно ненавидишь меня. — Хочешь знать, почему я тебя ненавижу? Ты действительно хочешь, чтобы я спустился в эту кроличью нору? — насмехается он, облизывая губы и шмыгая носом, — ты сама спросила. Ты — стерва. Ты — зубрилка. Ты всегда была властной, занудой и грёбанной занозой в моей заднице. Я тебя терпеть не могу. Я терпеть не могу твой пронзительный голос, твои непослушные волосы и маленькие глаза-бусинки. Ты отталкиваешь меня, Грейнджер. Ты и твой комплекс героя, укрепленный безошибочным решением Распределяющей Шляпы отправить тебя в долбанный Гриффиндор. Ты, как и все остальные эти ублюдки, лелеете мысль, что вы единственные, кто хоть отдалённо способен спасти мир. Ты одержима идеей сделать из себя героя. И от этого меня, блять, тошнит. Она слушает, анализируя каждое его слова и тщательно обдумывает свой следующий выбор слов, больше всего на свете желая возобновить свою игру, замаскированную под носителя хаоса, которым является Драко Малфой, перевернуть роли и спровоцировать его так же, как он делает это с ней и со всеми остальными в своей жизни. — Это забавно…во время своего монолога ты называл меня по-разному. Но всё же ты воздержался от употребления одного единственного слова. Драко смотрит на неё, разинув рот. Она наслаждается этой картиной. — Ты до сих пор не назвал меня грязнокровкой. — Не заставляй меня этого делать, — рычит он. — Я просто думаю, что это примечательно, что ты ещё не сказал этого. — Заткнись, Грейнджер… — Я думаю, ты не хочешь, чтобы люди знали, что это больше не то, что ты чувствуешь — что возможно, ты никогда по-настоящему не верил в это, когда называл меня этим словом все эти годы. Ведь ты, конечно же, казалось, был заинтересован в получение довольно интимных отношений с грязнокровкой на Хэллоуин… — Ты думаешь, я больше не использую это слово? — прерывает он, а уголок его губы поднимается вверх по щеке, — думаешь, мне не нравится, когда оно так легко слетает с моего языка? — Нет, не используешь. Ты бы уже сказал это, если бы действительно хотел. Драко судорожно сглатывает, на висках выступают капельки пота. — На самом деле, — продолжает Гермиона, без сомнения понимая, что одерживает верх, — я думаю, ты был взволновал перспективой того, что язык грязнокровки коснется твоего в ту ночь. И не просто грязнокровки. А мой. Грейнджер. Гермионы. Его глаза расширяются от страха, как будто её имя каким-то образом является для него спусковым крючком. — Я мог бы сказать это, если бы захотел, — настаивает он, — я могу сказать это. — Похоже, ты пытаешься убедить в этом больше себя, чем меня. — Мерлин, Грейнджер, как бы я хотел придушить тебя прямо сейчас… — Ты всё ещё не сказал этого… — Если бы ты только знала, как сильно я хочу, блять, сорвать это самодовольное выражение прямо с твоего лица… — До сих пор не сказал… — Как отчаянно я хочу вырвать твоё крысиное гнездо, которые ты называешь волосами из твоего черепа… — Всё ещё не сказал… — Блять, разорвал бы тебя на куски… — И всё же ты ДО СИХ ПОР не говоришь этого, Малфой… — ГРЯЗНОКРОВКА! Звук его крика эхом разносится по стене, отражаясь от неё и проникая в их уши. Гермиона замирает. Она сделала это, она добилась от него реакции. — Это то, что ты, блять, хочешь от меня? А? Получаешь удовольствие, когда слышишь, как я называю тебя грёбанной грязнокровкой? — шипит Драко. Гермиона смеётся и Драко недоуменно поднимает бровь. — Вот он, — шепчет она, — вот Малфой, которого я всегда знала… — Перестань, — бормочет он, его дыхание дрожит и трепещет. — Знаешь что, Малфой? — она обхватывает его правое запястье и задирает его рукав до локтя, — ты можешь выглядеть совсем по-другому снаружи, превратив своё тело в холст для твоих татуировок. Возможно, ты покрыл ими свои руки, грудь и тело, чтобы отказаться от того, кем был в прошлом. Но внутри ты всё ещё такой же жалкий. Драко оглушёно смотрит на неё. — Я не думаю, что кто-то заставлял тебя что-то делать. Я думаю, ты сам принял все эти решения. Люди могли бы создать для тебя ад снаружи, но ты создал его внутри. И до тех пор, пока ты продолжаешь использовать это слово, продолжаешь употреблять наркотики, продолжаешь игнорировать свои проблемы и отказываться от любой помощи, которую тебе предлагают, ты никогда не убежишь от этого ада. — Грейнджер… Гермиона не позволяет ему договорить. Она поворачивается и несётся прочь, переставая получать от этого удовольствие. Она добилась того, чего хотела. Она победила. Это всё, что ей было нужно. Уходя, она чувствует себя невероятно; возвращаясь в комнату для семинаров, она ждёт момента, когда они сядут отдельно друг от друга, и её победу отчетливо будет видно на её лице, чтобы он мог погрязнуть в жалости к себе. Наблюдая за тем, как её волосы подпрыгивают вверх и вниз по спине, когда она уходит по коридору, обратно в то место откуда они пришли, Драко не может помешать воспоминанием вернуться в его разум. Он изучает её спину и снова чувствует на себе её призрак. Всё это слишком похоже на то, что произошло той ночью; Драко надавил слишком сильно, и она ушла. Драко испытывает сильное дежа-вю. Он… Он просто…. Его руки сжимаются в тугие кулаки, такие тугие, что костяшки пальцев пропускают красный оттенок и вместо этого становятся ещё более бледными, чем его кожа. Он знает что…что она права… Драко разворачивается и со стоном ударяет кулаком по стене. — Блять, — бормочет он. В это мгновение он презирает в себе каждую мелочь. Ярость внутри него так сильно прожигает его плоть, что если бы он положил руку на любую поверхность, она бы вспыхнула и покрылась волдырями под его огненным прикосновением. Но здесь ещё есть и другое ощущение. То, которое он чувствовал, когда она была рядом с ним. Оно горит так же, как и его ярость, может быть это даже синоним его ярости. Может быть, его ярость и есть то, что движет этим другим чувством. Может быть они одинаковые — разные формы одной и той же базовой эмоции. Страсть. Жгучая страсть. Твою, блять, мать, думает он про себя, эта сучка. Эта долбанная сучка. На самом деле, Драко хочет обвить руками её шею не одним способом. Он был бы не прочь убить её. Хотелось бы посмотреть, как жизнь испаряется из её глаз-бусинок, медленно, но верно. Но он также не возражает против того, чтобы она снова прижалась к нему и провела его рукой по своей чувствительной коже, по плечу и прямо по шее. Он мягко бы отвёл её шею назад, откидывая её голову к себе на плечи так, чтобы её кудри могли задушить его, а затем бы давил на её горло с таким усилием, что оставил маленькие следы с каждой стороны — отпечатки пальцев, которые бы демонстрировали, что он чувствует к ней. А она бы хныкала, звук, который бы сводил его с ума, и всё. Он снова пытается применить Окклюменцию. Пытается столкнуть эту детальную картину обратно в бездну внутри себя. Но он не может блокировать что-то настолько сильное. Что-то такое желанное. Что-то настолько реальное для него. И он, конечно, не может сделать это с наркотиками в своем организме, которые эффективно противодействуют и усиливают каждое маленькое ощущение внутри него. Желание прорастает быстрее, чем кокаин, нарастает и размножается в нём, как Проклятие Умножения. И он не может это контролировать. Не может сопротивляться ему так долго. Сегодня Грейнджер победила его в его собственной игре. Он может признаться в этом. Но завтра и послезавтра, и через несколько недель, и через несколько месяцев, до конца этой тупой долбанной программы, он восстановит свою власть над ней. Он будет обматывать её вокруг своего мизинца, соблазняя тем, что, как он знает, она хочет исследовать больше, чем он сам. Потому что очевидно, что она хочет его. Но еще более очевидно, что она хочет наркотики.Глава 10
14 июля 2021 г. в 19:58
Когда позже тем же вечером Гермиона трансгрессирует обратно в свою квартиру, она тут же падает лицом вниз на свой диван темно-синего цвета, достаёт палочку из заднего кармана джинсов, быстро накладывает Оглохни вокруг себя и кричит в одну из своих серых подушек.
Вопль исходит откуда-то из глубины её груди. Она даже не знает, как ей удается сосредоточить его там, он выходит с такой интенсивностью, что она чувствует, как её собственное сердце напрягается под давлением. И отголосок крика просачивается в бархатную подушку, практически поджигая пушистую начинку внутри неё. Когда её руки начинают дрожать от непонятного волнения, она вцепляется в подушку и впивается ногтями в ткань.
Она злится на себя. Крики в бедную, измученную подушку снова сливаются в одну идеальную смесь всех запутанных и разочаровывающих частей её жизни, как будто крик мог каким-то образом рассеять весь её стресс и гнев и вместить его прямо в бархатную подушку. Таким образом, она сможет стать такой же неживой и безжизненной, как сама подушка.
Разве это не было здорово? Если бы только был способ, с помощью которого она смогла бы выплеснуть накопившийся гнев и направить его на что-то другое. На что-то продуктивное, на что-то с её руками, на что-то, что могло бы облегчить каждый сантиметр её существа, поддавшегося проклятому вечеру. Границы, которые она почти пересекла, вещи, которые она почти сделала.
У Гермионы, как обычно, голова идёт кругом. Она ничего не может поделать с собой; она размышляет о каждой части своей жизни, которая её раздражает.
Это Аберфилд, который этим летом заманил её работать на него, только чтобы неожиданно понизить её до своей ассистентки. Который теперь держит её в плену на её же посту, отказываясь отпускать, только если это не испортит её будущую карьеру в Министерстве.
Это Кингсли, человек, который доверял ей во время войны и нанял её в Министерство, чтобы она продвигала те же идеалы, за которые они боролись. Который теперь эффективно заставляет её молчать, подчиняясь влиянию Аберфилда, как будто он сам — не Министр Магии — один из самых могущественных людей в магическом мире. Как будто он не в силах закончить этот цирк реабилитационной программы.
Это Драко. То, как он смотрит на неё, играет с ней, заставляет её внутренности сжиматься от разочарования и удовольствия.
Но кто может сказать, не являются ли эти чувства просто двумя сторонами одного и того же меча?
То, как он смотрел на неё сегодня вечером — как будто мысленно раздевал её и готовился поглотить целиком — преследует её. Она мысленно представляет себе эту сцену на чёрном фоне своих закрытых глаз: вспоминает свет, звуки, запахи. Как будто он всё ещё стоит у неё за спиной, Гермиона чувствует его дыхание на своей шее, аромат его одеколона, и это всё всплывает на поверхность и душит её тело и разум.
Она злится на него за то, что он её соблазнил.
И злится на себя за это. За то, что охотно подыграла его попыткам в этом, когда очевидно было, что он под кайфом и не в состоянии отличить что правильно, а что нет. Это было…неприемлемо. Она знала лучше. Она абсолютно точно знала и заслуживала лучшего.
Гермиона испытывала сильную ненависть к нескольким людям в своей жизни. Но в этот момент вся ненависть, которую она когда-либо испытывала просто сосредоточилась вокруг Драко, распространяясь по всему телу, в каждую часть за раз.
Её пальцы чувствуют это первыми. Она помнит, где они были несколько мгновений назад, и как у них был свой собственный разум, когда они обвились вокруг его руки, заставляя крепче сжимать её бедра. Затем ненависть поднимается вверх по её рукам, где он запечатлел несмелые, но умышленные следы своих пальцев, окрашивая её дразнящие части тела взаимностью своего соблазнения. Дальше она поднимается к её плечам, где покоился его подбородок, когда он обхватил её талию и притянул её ближе к своему двигающемуся телу. А затем в горло, на её красные щеки, на уши, куда он нашептывал ей чувственные вещи, против которых не устоять…
Разве ты не хочешь почувствовать эту эйфорию со мной?
Она снова кричит в подушку под защитой Оглохни.. Кричит, чтобы заглушить его голос в голове. Его голос, который проникает сквозь стены её разума.
Как ему это удалось?
Может, это был неправильный вопрос. Драко проскользнул в её сознание без каких-либо усилий. Дело в том, что Гермиона впустила его, предоставила ему доступ, позволила проникнуть в её скрытые эмоции. Он мог бы воспользоваться ими, но Гермиона впустила его, она хотела, чтобы он исследовал её.
Драко повсюду на ней. Она чувствует как те места на её теле, к которым он прикасался, дрожат от желания и тоски по его рукам. Одновременно в тех местах, где теперь просто лишь воспоминания от его прикосновений, злоба заполняет пустоту. Горечь за то, как он смог искусить её, повлиять на неё, соблазнить её, чтобы она ослабла на его груди.
Гермиона со стоном отрывает голову от подушки и поворачивает её вправо, её взгляд падает на камин и книжные полки. Её тело остаётся распростёртым на диване, как ствол рухнувшего дерева, не желая двигаться. Ничто не могло заставить её подняться с этого места. Она лежит и сердится на то, как прошёл вечер, как она превратилась в человека, которого так легко соблазнить. Потребовалась бы целая толпа гостей и огромное искушение, чтобы выманить её с дивана. Во всяком случае, её тело уже отпечаталось на нём идеально.
Когда её слух улавливает мягкое мурлыканье рыжего кота, расхаживающего по дивану, она считает это исключением в своём вечном уголке мрачности.
С минимальными усилиями, Гермиона освобождает руку из-под туловища и перекидывает её через край дивана, шевеля пальцами и приглашая Живоглота пристроить свою пушистую голову в её мягкую ладонь. Он немедленно принимает её приглашение, утыкаясь носом и мурлыча вокруг её пальцев. Гермиона отодвигает свою усталость и начинает гладить его мех.
— Ладно…иди сюда, — бормочет она, с трудом выбираясь из своего положения и садясь прямо. Вытянув руки вперёд, как приглашение, готовая к тому, что Живоглот прыгает ей на колени, трижды крутится, наступая на её бедра, прежде чем, наконец, устроиться на её ногах в удобном положении. Он сворачивается клубочком. Время от времени его хвост приподнимается и опускается вниз, что свидетельствует о его полном удовлетворении её ногами.
Через несколько минут она каким-то образом засыпает, а образы и звуки Амортенции проникают в её сны всю ночь.