Happy Pills/Таблетки счастья

      Пэнси всегда учили скрывать любую слабость, которая могла проскользнуть по её лицу. Обучали не обращать внимания на любые признаки несовершенства и хрупкости, которые могли проявиться под её шоколадными глазами и бледнотой — подавлять эти признаки, пока они не станут просто плодом её воображения. До тех пор, пока они совсем не исчезнут, будто никогда и не существовали.       Игнорируй, игнорируй, игнорируй.       Поэтому, когда кожа вокруг её Тёмной Метки начинает гореть, словно от множества мучительно острых укусов, она старается не показывать этого. Старается не привлекать внимания к изнуряющей боли, ослабевающей вокруг якобы неподвижной Тёмной Метки.       Волдыри начинают появляться на её коже примерно через неделю после её первой встречи с Целительницей Брузер. Она замечает это во время принятия душа — маленькие пятна красных шишек разбегаются по её предплечью, окружая спящую татуировку. И когда обжигающе горячая вода соприкасается с её чувствительной кожей, её руку пронзает глубокое болезненное ощущение, как будто жар действует катализатором желания метки вызвать боль.       Отступая от воды, которая льётся из насадки душа, Пэнси спотыкается в кабинке. Её ноги поскальзываются о мокрое основание фарфоровой ванны. Она прижимается голой спиной к коричневой плитке на стене и стискивает зубы от боли, стараясь не закричать. Осознавая тот факт, что их стены тонкие, и что любой звук может легко пройти сквозь штукатурку.       Не то, чтобы её волнуют другие звуки. Но этот — окрашенный откровенной болью — она отчаянно хочет сохранить в секрете.       Схватившись правой рукой за левое запястье, она поднимает руку к лицу, чтобы рассмотреть это явление перед собой.       Её кожа пылает, красная и кипящая от смеси воды и какой-то тёмной магии. И её метка…двигается. Она просто танцует на её коже.       Пэнси готова поклясться, что голова змеи качается вверх-вниз, как будто просыпается от глубокого сна.       Это просто горячая вода, убеждает она себя, игнорируя боль, возможную слабость и очевидное несовершенство, которое портит её кожу.       Это всего лишь твоё грёбанное воображение.       Через две недели после того случая в душе, когда они с Тео трахаются на своих простынях под звуки смеха и стонов, Пэнси чувствует, как боль снова усиливается в её руке.       Она отмахивается, думая, что это просто её тело болит от того, как сильно она любит Тео. Ощущение, которое показывает, насколько его прикосновения возбуждают каждый сантиметр её существа, и что у неё нет другого выбора, кроме как инстинктивно реагировать на свою вторую половинку нутром и магическим образом. То, что она не может контролировать.       Тео великолепно трахает её, но когда он обхватывает руками её запястья, чтобы зафиксировать их над головой, Пэнси не может сдержать крик боли.       — Блять! — кричит она сквозь их поцелуй, закрывая глаза и извиваясь в его хватке на своем предплечье.       Глаза Тео расширяются, он тут же отстраняется и ослабляет хватку на её запястьях.       — Чёрт, Пэнс, ты в порядке?       — Моя…моя рука, — бормочет она, заикаясь, поворачивая голову влево, чтобы осмотреть свою метку и убедиться в наличии тех же самых волдырей.       Она их видит. Волдыри. Даже в их тускло освещённой комнате, Пэнси может разглядеть припухлости на коже, словно чума, которая терзает её в остальном идеальную гладкую кожу. Её разум закручивается, как ураган, когда она обдумывает неотвратимые обстоятельства — она должна сказать Тео.       — Должно быть, слишком крепко схватил. Извин…       — Нет, дело не в этом, — перебивает его Пэнси, качая головой и отрывисто смеясь.       Но этого недостаточно, чтобы успокоить Тео. Он наблюдает, как Пэнси пытается найти объяснение своей внезапной вспышке.       В конце концов, она начинает невнятно объяснять.       — Это….э-э…тут кое-что…       Тео слезает с Пэнси, и она садится, прислонившись к деревянной спинке кровати. Прижав колени к обнажённой груди, словно инстинктивно пытаясь спрятаться в этот момент своей уязвимости, Пэнси медленно вытягивает левую руку вперёд в пространство между ними. Чтобы показать Тео причину её боли. Обнажить себя так, как ей всегда говорили не делать.       Кожа вокруг её метки воспалена — красная, опухшая и пульсирующая.       — Что за …— бормочет Тео, пододвигая голову ближе, чтобы рассмотреть происходящее на её руке, — что за херня?       — Я не…я не знаю… — это всё, что она может сказать, прежде чем упасть лбом на дрожащие колени.       Тео медленно поднимает пальцы, потом колеблется.       — Ты позволишь мне прикоснуться? — спрашивает он, пристально смотря на Пэнси, словно желая заверить её в своих исключительно деликатных и нежных действиях.       Робко, но испытывая к нему больше доверия, чем к кому-либо другому в мире, Пэнси в конце концов кивает, соглашаясь на его прикосновения.       С огромной осторожностью и аккуратностью Тео проводит кончиком пальцев по красным пятнам на руке Пэнси. Даже с его мягкими пальцами, Пэнси не может не дёрнуться от его прикосновений, шипя сквозь зубы, как будто он обжигает её своими пальцами.       Она знает, что это не он. Знает, что его кожа вполне возможно, самое успокаивающее противоядие, которое ей когда-либо понадобится.       — Блять, прости, я не хотел причинить тебе боль, — шепчет он, отдёргивая пальцы.       — Я знаю, — отвечает она, кивая головой, — всё в порядке.       Тео откашливается.       — Почему твоя рука такая…красная?       Пэнси замолкает, заставляя себя пожать плечами, а затем задыхается от слов, которые она хотела бы просто сказать. Но они остаются в центре её горла как напоминание о том, чему её учили.       Она избегает разговора, жалея, что не может пройти через это в одиночку. Страдая молча, как обычно. Она прикусывает язык, отчаянно сопротивляясь напряжению и изнуряющему рефлексу, нарастающему за висками, смаргивая солёную воду, которая образовывается во внутренних уголках глаз.       Игнорируй, игнорируй, игнорируй.       Она шмыгает носом, заставляя себя повторять это снова и снова.       — Она болит? Жжёт? Поговори со мной, Пэнси. Что, блять, происходит?       Пэнси делает большой вдох, заставляя себя отказаться от всего, чему её учили и осторожно открыться Тео. Это, несомненно, вызов; она изо всех сил пытается сформулировать слова, и когда она сходится на том, что хочет сказать, они продолжают оставаться в отсеке внутри неё, помещённом туда с детства, который заставляет её игнорировать свои проблемы.       Она отпускает отсек, чтобы посмотреть, каково это — эмоционально открыться Тео.       — Да. Оно болит.       Тяжесть спадает с её плеч, как только она увеличивает диапазон своего эмоционального потенциала.       — Как давно это?       Пэнси колеблется, но решает попрактиковаться в той же технике, которая дала ей смелость ответить на его предыдущий вопрос, пусть даже произнеся всего несколько слов.       — Несколько недель.       — Почему ты мне не сказала? — спрашивает Тео, его голос сквозит отчаянием и паникой.       — Боль то была, то нет, — объясняет Пэнси, — я не хотела беспокоить тебя.       Тео глубоко вздыхает.       — Может, стоит кому-нибудь рассказать? Блейзу, например. У него может быть какое-нибудь противоядие или средство для твоей кожи. Или, может быть, даже Грейнджер может помочь…       — Тео, нет! — вскрикивает Пэнси, отдёргивая руку и прижимая её к груди, — никто не должен знать об этом! Это должно оставаться тайной.       — Ты не можешь держать это в секрете! Посмотри, что с тобой происходит, Пэнс! Грейнджер может помочь, — подталкивает Тео, пытаясь успокоить дрожащее тело Пэнси, касаясь её ноги и проводя большим пальцем по мурашкам на её нежной коже.       — Мне не нужна помощь, — шепчет Пэнси, качая головой, тут же жалея о своём решении открыться.       — Я думаю, тебе нужно отвести Грейнджер в сторону и поговорить с ней. У кого ты вообще собираешься спросить? У долбанного Аберфилда? Я не доверяю ему, и этой сучке-целительнице тоже. Что это за имя такое — Брузер? Это дерьмовое имя, если ты спросишь меня.       На лице Пэнси появляется лёгкая улыбка, но она тут же стискивает зубы, пытаясь оставаться как можно более безмятежной. Голоса отца и матери звучат в её голове оркестром безжалостной критики, заставляя её подавлять свою боль.       — Мне просто нужно избавиться от этого чувства. Не обращай внимания. Притворись, что её там нет.       — Но она есть, — настаивает Тео, — и я действительно думаю, что Грейнджер хочет нам помочь.       Пэнси усмехается.       — Ты действительно думаешь, что она захочет мне помочь? — её вопрос вибрирует незабытой болью от их общих дней в Хогвартсе, когда Пэнси оскорбляла и обзывала её забавы ради, и злобно высмеивала её внешность. Она смеялась в её сторону, указывала на неё пальцем вместе с Драко, когда её затылок подпрыгивал вверх-вниз во время уроков, и закатывала глаза, когда они проходили мимо друг друга в коридорах.       И теперь Пэнси должна попросить её о помощи — просьба, которая может закончиться тем, что Гермиона будет смеяться до слёз из-за того, насколько это всё непостижимо и невообразимо.       Но Тео быстро рассеивает этот страх в Пэнси. Слегка сжав её ногу рукой, он отвечает:       — Безусловно.       Глядя в его глаза цвета какао, Пэнси чувствует себя во власти его успокаивающего запаха. И того, как он мило заставляет её делать глубокие вдохи и позволять напряжению в плечах, шее, груди, ногах и руках утихнуть. Он гипнотизирует её своим взглядом, не желая ничего больше, чем показать свою непоколебимую любовь и стремление к тому, чтобы чувствовала себя хорошо.       — Пожалуйста, просто покажи ей. Ради меня, — умоляет он, протягивая руку, чтобы погладить её влажную и красную щеку.       Пэнси наклоняет голову навстречу его прикосновению и глубоко вдыхает, втягивая его запах в своё сознание, возвращая себя в мир, который она знает рядом с ним.       Мир, полный любви.       — Ради тебя, — отвечает она, закрывая глаза и полностью позволяя его словам и прикосновениям убить напряжение в её теле, вместе с непрекращающимися инструкциями её матери и отца просто игнорировать её «слабости».       Эти тревоги продолжают исчезать и превращаться в далёкие воспоминания, когда Тео обнимает её и прижимает к груди. Они засыпают, окутанные теплом тел друг друга, вдыхая и обмениваясь друг с другом любовной аурой собственного дыхания.

***

      Последним человеком, к которому Пэнси обратилась бы за помощью, была Гермиона Грейнджер.       И всё же она здесь, обдумывает возможные приветствия во время их встречи, отчаянно пытаясь найти подходящий способ подойти и обсудить неотложную ситуацию с девушкой, с которой она никогда не думала, что будет знакома.       Знакома. Несомненно, они больше, чем просто знакомы. Но Пэнси не хочет переступать черту. Не хочет, чтобы их дружба казалась чем-то большим, чем нужно. Это просто…есть. Она существует. Это не подтверждено, но Пэнси знает, что она есть.       Это произошло естественно, как будто им просто нужно было некоторое время и пространство вдали от границ Хогвартса и его факультетской системы, чтобы получше разглядеть друг друга. Некоторое время в реальном мире, где всё не такое чёрно-белое, чтобы разделять друг друга по внешним признакам для того, чтобы понять, что кроется внутри. Глубоко, в самых потаённых уголках их душ.       Пэнси проводит языком по внутренней стороне щеки, когда дневное собрание П.Р.Б.П.С. подходит к концу. В этот момент она нервно смотрит налево, на Тео, который поднимает брови и неопределенно кивает. Глубоко вздохнув, Пэнси обдумывает, что именно скажет Гермионе, когда попросит о помощи.       Когда все встают, чтобы выйти из комнаты, Пэнси следит, как Гермиона поворачивается и тащится к столу в задней части комнаты, опирается руками на деревянную поверхность, и по тому, как опускаются и поднимаются её плечи, кажется, что она чем-то недовольна. Внезапно Пэнси чувствует, как знакомая рука скользит по её пояснице, и она слышит мягкий голос Тео, шепчущий ей на ухо:       — Ты можешь это сделать. Она хочет нам помочь.       Кивнув и глубоко вздохнув, Пэнси пересекает круг из стульев и подходит к Гермионе. Затем она оборачивается, как бы отказываясь от того, что собирается сделать — как бы передумывая о границе, которую собирается пересечь — но когда её глаза снова ловят взгляд Тео, выходящего из помещения вместе с остальными, он дарит ей ещё одну яркую и любящую улыбку. Изгиб его губ вызывает дрожь в быстро бьющемся сердце Пэнси.       Он исчезает за порогом, оставляя Гермиону и Пэнси одних в комнате.       У Пэнси перехватывает дыхание, когда она открывает рот. Её пересохшие губы замерли, оттянутые вниз явными силами гравитации и страха.       Игнорируй, игнорируй, игнорируй.       Нет. Не игнорируй.       — Эй, Грейнджер? Мы можем поговорить минутку?       Услышав тихий голос прямо над своим плечом, Гермиона поворачивается направо и с удивлением смотрит на Пэнси, нервно прислонившуюся к краю стола. Напряжённое лицо Пэнси и трясущиеся пальцы — незнакомый образ для Гермионы, но напоминает ей о том, что Пэнси, как и все остальные, просто человек, и что даже она желает общения с теми, кто хоть немного направляет их к благополучию.       — Конечно, — дружелюбно отвечает Гермиона, — всё в порядке, Пэнси?       — Вообще-то, нет. Я…эм… Мне нужно показать тебе кое-что.       Неуверенно закатывая рукав тёмно-синего свитера, Пэнси уже чувствует, как её глубоко укоренившееся сожаление циркулирует по её нервам и поглощает разум.       Ей не следовала делать этого. Она должна держать это в секрете.       Пэнси заканчивает закатывать рукав, и Гермиона слегка задыхается, когда обнажается её предплечье.       Маленькие красные рубцы разбросаны вокруг Тёмной Метки Пэнси. Они широкие, но короткие в высоту, покрывают большую часть кожи её предплечья. Гермиона также замечает несколько волдырей, пузыри из кожи, удерживающие жар и боль на руке.       И Тёмная Метка Пэнси. Гермиона клянётся, что видит, как пасть змеи открывается и закрывается в слабом ритме.       — Это выглядит плохо, да? — спрашивает Пэнси, хмуря брови и морща нос.       Гермиона не знает, что ответить. Она видела подобные симптомы и раньше, но всегда находила им объяснения. Волдыри от ожогов, крапивница от аллергии и других раздражений кожи. Но картина, которая образовалась на руке Пэнси совсем другая. Она, как минимум, пугает, тревожит и расстраивает.       — Это…ну…       — Не нужно ходить вокруг да около, Грейнджер, — перебивает её Пэнси с лёгким смешком.       Гермиона выдыхает, не зная, как продолжить.       — Ты чувствуешь дискомфорт?       — Да, сильный. В какие-то дни сильнее, чем в другие. Ощущается, как будто она пытается иссушить мне руку.       Гермиона более внимательно осматривает рану, пытаясь вспомнить то, что она узнала о Волдеморте за свой условный седьмой курс. Она перебирает прочитанные книги, листает страницы, просматривает в уме абзацы, но в голову не приходит никакой информации о последствиях ношения Тёмной Метки.       Однако Гермиона помнит одну важную информацию, и ей очень хочется спросить об этом Пэнси. Она решается на вопрос, отчаянно желая получить подтверждающий ответ.       — Я думала, что после смерти Волдеморта, метка должна была стать неактивной.       — Да, мне тоже так говорили. Долбанные вруны.       Подтвердив интуицию, она продолжает пристально рассматривать метку ещё немного, задаваясь вопросом, что именно означают эти движения. Если то, что говорит Пэнси правда, а она уверена, что это правда, то на её руке происходит нечто более сильное и зловещее.       — Она движется. Верно? — спрашивает Пэнси, словно читая мысли Гермионы, — я не сошла с ума?       Гермиона наблюдает, как кожа Пэнси продолжает вдыхать жизнь в татуировку.       — Нет, — тихо говорит Гермиона, — ты не сошла с ума.       — Тогда как, блять, это возможно? — бормочет Пэнси.       — Я не уверена.       Пэнси разочарованно выдыхает.       — Чёрт возьми, я думала, ты считаешься каким-то одарённым гением…       Гермиона прикусывает нижнюю губу, желая, чтобы подобные комментарии прекратились. Желая, чтобы люди перестали ошибаться и перестали истолковывать её желание жить в соответствии со всеми стандартами и идеалами её «гениальностью».       Это не гениальность — это выживание.       Пэнси откашливается, и Гермиона готова поклясться, что недолгий блеск в её глазах окрашен оттенком сожаления. Оно перемещается в пальцы Пэнси, которые та в беспокойстве теребит перед собой.       — Я...Это было грубо… Вот, что я имела в виду… Неужели ты ничего об этом не знаешь? Разве ты, Поттер и Уизел не посвятили практически весь свой седьмой курс тому, чтобы бродить по стране и изучать Волдеморта?       — Мы не тратили слишком много времени на такой вид магии, — отвечает Гермиона, отпуская запястье Пэнси.       — Точно. Наверное, я должна знать об этом больше, чем ты, — говорит Пэнси с обычной улыбкой, пытаясь ослабить напряжённость между ними, — в конце концов, это у меня на руке клеймо.       — Клеймо? — с любопытством спрашивает Гермиона.       — Ага. Прижжённая. Выжженное на мне. Это было чертовски больно.       Представлять боль — слишком тяжело. Гермиона прогоняет эту мысль прочь, и говорит всё, что может, чтобы снять напряжение.       — Это так жестоко. Мне…мне очень жаль, что тебе пришлось пройти через это.       Пэнси кашляет, пытаясь не обращать внимания на сочувствие, которое Гермиона проявляет к ней.       Но такие действия трудно игнорировать, когда они значат для тебя всё. Когда ты отчаянно нуждаешься в том, чтобы хотя бы один человек не осуждал тебя за твой выбор, а скорее проявил хоть каплю сочувствия и сострадания.       Гермиона чертовски сильно усложняет Пэнси и дальше относится к ней с антипатией.       — Это был мой выбор, — отвечает Пэнси, закатывая глаза и пытаясь отшутиться от мрачных воспоминаний.       — Разве?       На мгновение воцаряется тишина, во время которой Пэнси обдумывает вопрос Гермионы.       — Ну…вроде того.       Последовавшее за этим молчание между ними затягивается, обнажая вновь обретённое чувство доверия. Пэнси не знает, откуда оно берётся — то ли это Тео, толкающий её на то, чтобы разрушить стены, то ли Гермиона, сознательно готовая ей помочь.       Или это её собственная воля и развитие Пэнси. Её собственное желание обратиться за помощью. Осознание того, что ей не нужно сражаться в одиночку. Помощь существует в других местах, за пределами её уединенных и тёмных мыслей, заклеймённых жестокими воспитательными методами её родителей. Если она копнёт достаточно глубоко, то сможет издать этот крик о помощи.       — В общем, ты не знаешь, что это может быть? — снова спрашивает Пэнси.       — Нет. Но я могу провести кое-какие исследования, если хочешь. У меня есть доступ к архивам Министерства. Может быть, там есть что-нибудь, что сможет рассказать мне о Тёмной Метке. Её свойства, её воздействие на организм — что-нибудь в этом роде.       Гермиона делает паузу и раздумывает о другом объяснении, окрашенном страхом, который развивался в ней уже несколько недель.       Её взгляд скользит по руке Пэнси и останавливается прямо перед её локтем. Она сердито смотрит на то место, куда Аберфилд ввёл им маячки.       — И я…постараюсь разобраться и в других вещах.       Пэнси кивает и быстро постукивает пальцами правой руки по деревянному столу. Она глубоко вздыхает, а затем ухмыляется.       — Могу я быть с тобой откровенной, Грейнджер?       Гермиона кивает, испытывая странное чувство выполненного долга, раз Пэнси готова быть откровенной.       — Да. Конечно.       — Я нихрена не доверяю Аберфилду.       Грудь Гермионы сжимается от этого высказывания.       — Могу я быть с тобой откровенной, Паркинсон?       — О, я была бы чертовски рада.       — Я тоже не уверена, что доверяю.

***

      Гермиона знает почти всё об эффективных исследованиях. За годы практики она сделала любую библиотеку, в которую входила, восприимчивой к её магии и пытливому мозгу. Затеряться в архивах библиотеки — это её талант, который требует небольших усилий, но большого желания. Для неё это естественно.       Она гораздо меньше знает о конфликтах. Но знать меньше — не значит бояться этого. Не то, чтобы она никогда раньше не конфликтовала с другом или врагом — у неё было много случаев и моментов такого рода. И всё же она не настолько опытна в этом искусстве, как в других. Вдохновлённая окружающими её людьми, Гермиона решает объединить и усилить их навыки, чтобы эффективно ответить на вопрос о метке Пэнси.       Она практически делит своё тело пополам — одна половина посвящена исследованиям, другая половина посвящена воспитанию хаоса и формированию сердца не просто львицы, а агрессивной львицы. Такой, которая не желает отступать, когда что-то становится слишком трудным или незнакомым для понимания, слишком тяжелым, чтобы вынести это и слишком утомительным, чтобы упорствовать.       Она не просто должна быть смелой, она должна быть бесстрашной без каких-либо вопросов. Готовая вызвать переполох ради общего блага.       Чувства, которые она испытала в нише несколько недель назад, когда спровоцировала Драко, суетятся глубоко внутри неё, горя желанием увидеть дневной свет. Гермиона не может описать — едва ли даже может понять — как приятно было выиграть у него. Как славно было видеть, как он поражённо смотрит на неё своими горящими глазами и замолкает. Вид Драко, молчаливого и ошеломлённого её силой, извивающегося под её рукой, даёт ей достаточно уверенности, чтобы отправиться в путь к разгадке феномена на предплечье Пэнси.       Гермиона быстро прибывает в Архив Министерства Магии, где хранятся тысячи книг, свитков, кусков пергамента, газетных статей, мнений и флаконов воспоминаний. Она без вопросов бросается в архив, надеясь найти какую-нибудь ценную информацию о Тёмной Метке. Исследования, которые потенциально могут помочь ей раскрыть загадочное явление метки. С её прошлыми исследованиями Волдеморта, сосредоточенными исключительно на крестражах, она редко углублялась в тёмную магию, касающуюся созданной им метки.       Архив огромный. Украшенный деревянными полками, которые выстраиваются в параллельные линии, архив также привлекателен, как привлекательна была для Гермионы библиотека Хогвартса. С его каскадными и ошеломляющими полками, хранящими подробные истории и любопытные секреты о каждом крупном событии и человеке в волшебном мире, Архив служит местом возможностей для Гермионы — тем, чем она хочет воспользоваться сейчас и в будущем.       Тёплые тона от света ламп создают осеннюю атмосферу в огромном помещении. Деревянные столы со встроенными шкафчиками стоят в проходах между книжными полками, между которыми не меньше метра пространства. Настольные лампы освещают интерьер, позволяя посетителям сделать паузу и внимательно прочитать выбранный ими документы.       Гермиона поднимает глаза к потолку и видит, как над головой пролетают несколько белых и оранжевых сов со свитками и пергаментами в клювах. Она предполагает, что их работа состоит в том, чтобы организовать архив и вернуть вещи на свои места. Её глаза продолжают смотреть на высокий потолок, который даже выше, чем потолок в Большом Зале. Из чего она делает вывод, что Министерство заколдовало потолок, чтобы он казался намного выше, чем он есть на самом деле. Классические чары — их используют для создания ощущения простора и возможностей в любой комнате.       Придя в архив с единственной целью, Гермиона разглядывает разделы, выставленные по бокам полок. Её глаза лихорадочно перебирают названия разделов, выискивая любую информацию о Пожирателях Смерти, Первой или Второй Волшебной войне, Создании Заклинаний, Тёмной Магии, даже о самом Волдеморте. Всё, что сможет хоть что-то рассказать о метках и их происхождении. Всё, что поможет ей понять, что происходит на руке Пэнси.       Она помнит покраснение, воспаление, волдыри. Не может стереть этот образ из своей памяти. Он прожигает ей мозг, точно так же, как Метки на их руках.       Многочисленные тома смотрят на неё сверху вниз, как будто их информация созрела для того, чтобы быть собранной. Она чувствует, что ответ на её вопрос находится здесь, в этих стенах. Ей просто нужно найти его.       Однако на то, чтобы прочесать эти полки, уйдёт целая жизнь. Которой у неё нет в запасе.       Решение проблемы со временем врывается в её голову. Не желая терять ни минуты, Гермиона достаёт палочку из кармана свитера и поднимает её в воздух.       Тихо бормочет:       — Акцио, документы Тёмной Метки.       Её заклинание указывает на огромный промах в том, сколько информации о такой теме существует в архиве. Стремительно взмывая в воздух, более двух десятков книг, кусков пергамента и газетных статей устремляются прямо к ней. Документы налетают на неё со всех сторон, и она падает на пол под ударами. Книги и бумаги вокруг неё тоже падают с несколькими глухими ударами.       — Ох, блять! — шепчет она, ползая и торопясь поднять разбросанные вокруг неё документы. Оглядевшись в надежде, что никто из других посетителей архива не видел фиаско, которое она вызвала, Гермиона собирает книги и пихает их на деревянный стол всего в нескольких метрах от себя, складывая их друг на друга в беспорядочную кучу материала для анализа. Как только всё расставлено на столе, она отбрасывает в сторону растрёпанные волосы и садится за стол, готовая поглощать слова стоящего перед ней материала. Прочёсывать их, пока её глаза не почувствуют, что они горят. Из дюжины вариантов, имеющихся в её распоряжении, есть только четыре книги, которые Гермиона уже прочитала: Секреты самого Тёмного искусства, Проклятия и Контрзаклятия, Основные Заклинания для Занятых и Раздражённых и Проклятия для Проклятых. Она возмущённо выдыхает, уже зная, что ни одна из книг не содержит никакой информации о Тёмных Метках.       Они были опубликованы за много лет до того, как Волдеморт создал свою магию.       Она отодвигает их в сторону и начинает искать в документах, большинство из которых — газетные статьи, протоколы судебных заседаний и записи наблюдений. Проводя пальцем по крохотным словам, она начинает лихорадочный поиск.       Гермиона стонет, продолжая листать страницы. Ничто не указывает на затруднительное положение Пэнси. Каждый пункт исследования, который она замечает, говорит ей, что состояние Пэнси невозможно. Что Тёмная Метка должна быть совершенно безжизненной.       Но всё же она двигается. Шевелится. Танцует на её предплечье и даёт красные волдыри.       Она видела, как татуировка шевельнулась.       Как это могло произойти через три года после смерти Волдеморта?       Отсеяв несколько неудачных документов, Гермиона берёт статью из «Придиры». Она изучает заголовок: «Разоблачён тревожный феномен: Раскрыты тайны Тёмной Метки».       Её глаза опускаются ниже, чтобы прочитать имя, написанное курсивом под заголовком.       Ксенофилиус Лавгуд.       Когда воспоминания о самом необычном и ярком человеке всплывают в её памяти, Гермиона не может не улыбнуться. Однако тут же она вспоминает и о его травме. Счастливые воспоминания сменяются тёмными — теми, где она вспоминает, как несколько Пожирателей Смерти пытали его за то, что он положительно написал о Гарри в «Придире». И то, в котором он так легко сдал её, Рона и Гарри Пожирателям смерти, когда почувствовал надежду, что снова увидит Луну, всё ещё преследует её.       Это может преследовать её, но не смущать. Она не винит его. Милосердие — фундамент её характера, без него Гермиона давно бы развалилась. Сначала она недоумевает, почему Ксенофилиус написал статью о Тёмной Метке. Это кажется довольно далеким от его личных интересов, связанных с особыми существами и растениями. Но по мере того, как она углубляется в размышления, объяснение становится яснее. Луна часто говорила, что её отец всегда интересовался тёмной и необычной магией — что может быть более необычным, чем творение самого Волдеморта? Его личное обаяние и притягательная склонность к созданию новых форм тёмной магии?       Она начинает бегло просматривать его статью, выискивая какие-нибудь признаки, похожие на состояние Пэнси:       Тёмная Метка — это часть особой магии. Процесс получения метки является чрезвычайно агрессивным и болезненным для получателя. Когда тёмная магия передается с кончика волшебной палочки и запечатлевается на коже добровольного преемника, она вызывает болезненное жжение. Те, кого спрашивали о процессе получения их меток, подтверждают это.       Как и сказала Пэнси — метка была выжжена на её коже. Она автоматически коагулировалась с её клеточной мембраной, мышцами, тканями, костями и даже с тысячью нервов, проходящих под её кожей, которые функционировали как приёмник и передатчик боли.       Она пролистывает ещё несколько разделов статьи, отчаянно пытаясь найти что-то значимое.       Когда Волдеморт умер, влияние Тёмных Меток прекратилось. Например, тёмный цвет метки стал блёклым до оттенка грязно-серого. Функция призыва последователей также перестала работать. Метки находятся в коматозном состоянии на руках бывших Пожирателей Смерти, в качестве напоминания о выборе обладателя.       Гермиона реагирует на это предложение резким вдохом, продолжая считать сострадание и милосердие своей движущей силой для этого дела.       С окончанием жизни Волдеморта метка тоже стала полностью неактивной и невосприимчивой. Нет никакого способа удалить метку, так же как и нет никакого способа для метки пробудиться.       Гермиона вздыхает. Последняя фраза не даёт ей покоя — нет никакого способа удалить метку, так же как и нет никакого способа, чтобы метка пробудилась.       Когда она встаёт с отчаянием, готовая сдаться, она чувствует толчок в груди. Он тянет её обратно к книгам, судебным записям, статье Ксенофилиуса и исследованиям, проведёнными другими ведьмами и волшебниками с подобными вопросами.       Она не может так легко сдаться.       Слова Пэнси звенят в голове Гермионы: Я ни хрена не доверяю Аберфилду.       Она думает о кабинете Аберфилда. Маячки. Умиротворяющий бальзам. Книги, выстроившиеся на его книжной полке.       Исследовательская сторона Гермиона отступает, освобождая место для воинственной. Она пробуждает дух некоего дракона материализоваться в ней, приветствуя прилив уверенности и враждебности в её крови.       — Приори Инкантатем — бормочет она, и, внезапно, документы и книги возвращаются на свои законные места на книжных полках. Она поворачивается на каблуках и выбегает из архива, ноги легко несут её к кабинету Шеклболта, а грудь пылает решимостью и силой духа.

***

      Гермиона даже не стучит в дверь Шеклболта.       Просто нет времени на это. Не тогда, когда Пэнси молча страдает. Не тогда, когда они все могут сделать что-то, чтобы помочь справиться ей с болью.       Она врывается в его кабинет, даже не задумываясь, что прерывает то, что кажется серединой встречи между Шеклболтом, Аберфилдом и Целительницей Брузер.       Встреча. Без неё. Просто замечательно.       При звуке врывающейся Гермионы все взгляды устремляются на неё в полнейшем шоке.       Она глубоко вдыхает, не забывая направлять энергию Драко и чувствуя растущую ярость, которая накапливается в её животе.       — Гермиона, у меня встреча…       — Я боюсь, это не может подождать.       Её первое дыхание огня.       Аберфилд резко встаёт, хватаясь рукой за спинку стула.       — Всё в порядке?       Гермиона смотрит на него сверху вниз.       — Вообще-то, если вы не возражаете, я хотела бы поговорить с министром Шеклболтом наедине.       — Боюсь, мы не можем этого допустить, — говорит Целительница Брузер, тоже поднимаясь с места и поворачиваясь лицом к Гермионе, — любые вопросы, связанные с программой, должны обсуждаться с нами в присутствии.       — Ну, это не совсем о программе.       — Нет? — спрашивает Аберфилд, приподнимая бровь.       — Нет. И я бы предпочла поговорить с Кингсли наедине.       — Всё, что ты хочешь сказать, ты можешь сказать при нас, — отвечает Целительница Брузер.       — Но…       — Давай, Гермиона, — говорит Шеклболт с мягкой улыбкой, — Куинси и Клео здесь только для того, чтобы помочь.       Она уже не так уверена в этом — не была уверена в этом уже какое-то время.       Но Гермиона делает глубокий вдох и позволяет словам, подобно водопаду, хлынуть из её губ:       — У меня есть опасения по поводу их Тёмных Меток.       — Чьих? Группы? — уточняет Кингсли, склонив голову набок.       Гермиона незаметно закатывает глаза, как будто группа людей, о которых она говорит не очевидна.       — Да. И мне нужно поговорить с тобой об этом наедине.       Аберфилд качает головой.       — Это всё имеет отношение к нам, Гермиона, — настаивает он, поднимая палец и указывая им на Гермиону, — если у кого-то из них проблемы с Тёмными Метками, то мы имеем полное право знать об этом.       — Но…       — Извини, Гермиона, но я должен согласиться с Куинси, — перебивает Кингсли, указывая рукой на Аберфилда, — он и Целительница Брузел должны быть абсолютно точно посвящены в эту информацию.       Сильное раздражение кипит внутри неё, готовое взорваться в любой момент. Она не может обсуждать эту деликатную тему с Аберфилдом и Целительницей Брузер, дышащим ей в затылок.       Особенно, когда большая часть неё питает к ним огромный скептицизм.       Но она и так уже сказала слишком много. И теперь она не может забрать свои слова обратно. Она не может проглотить секрет Пэнси обратно. Они всё знают.       Ладно, размышляет она, давайте поиграем.       — У меня есть основания полагать, что на её метку оказывают какое-то воздействие.       — Что ты имеешь в виду?       — Это безосновательное и серьёзное обвинение, мисс Грейнджер, — говорит Аберфилд сквозь стиснутые зубы.       — Ну, я видела это! Своими собственными глазами!       Ещё один призыв огня.       — Что ты видела, Гермиона? — спрашивает Шеклболт, постукивая пальцами по столу.       — Метка Пэнси движется. Становится темнее. Практически возвращается к жизни.       — Невозможно, — отвечает Аберфилд, качая головой и смеясь, — эта магия стала пустой, как только Волдеморт умер.       — Что ж, могу вас заверить, что она не пустая.       Новости проскальзывают в атмосферу комнаты, как мрачный выстрел. Гермиона ждёт ответа от Шеклболта, пытаясь избегать взглядов Аберфилда и Целительницы Брузер. Её периферическое зрение уступает, когда она включает своё туннельное зрение, глядя прямо на Шеклболта. Умоляя взглядом, чтобы он выслушал её.       — Целительница Брузер, ты что-нибудь об этом знаешь? — спрашивает Шеклболт, прерывая зрительный контакт с Гермионой и обращаясь к этой новой и неоднозначной фигуре. У Гермионы пересыхает язык, когда она осознаёт вполне осязаемую возможность того, что ей снова не удастся убедить их в неправильности, двойственности и полном пренебрежении, которые присутствуют в программе.       Шеклболт поворачивается к Целительнице Брузер, предпочитая её опыт доверию, возникшему между ним и Гермионой.       — Нет, не знаю, — спокойно отвечает Целительница Брузер.       — Никто не сообщал вам о боли, исходящей от их метки? Ни мисс Паркинсон? Ни один из остальных?       — Нет, министр Шеклболт. Боюсь, я ничего об этом не слышала. Я могу ещё раз посмотреть свои записи, чтобы убедиться, но я совершенно уверена, что не было никакого разговора о какой-либо боли.       — Может, потому что они, чёрт возьми, не доверяют тебе настолько, чтобы рассказать, — бормочет Гермиона, скрещивая руки на груди.       — А где же тогда мисс Паркинсон? — спрашивает Аберфилд, — где она, чтобы подтвердить эти показания?       Гермиона презрительно фыркает на бесчувственность Аберфилда, желая, чтобы он проявил хоть какое-то грёбанное сострадание.       — Она стыдится и боится этого. И она ненавидит вас всех. Ты действительно думаешь, что она охотно расскажет тебе об этом? Наверное, мне вообще не следовало этого делать. Но в отличие от вас всех, мне на самом деле не наплевать на этих людей — моих сокурсников. Я действительно хочу помочь им всеми фибрами души. Каждым вдохом. Каждым…       — Ладно. Гермиона, я ценю, что ты обратила на это наше внимание….       — Не надо, — прерывает Гермиона, качая головой, уже предчувствуя, что скажет ей Шеклболт, — пожалуйста, не игнорируй это, Кингсли.       — Я собираюсь обдумать эту информацию…       — Этого просто недостаточно!       Аберфилд резко вздыхает и вскакивает.       — Твоё заявление не даёт никаких доказательств нашей халатности…       — Я никогда этого не говорила! — восклицает Гермиона, раздражённая и уставшая…       И в замешательстве. Заинтригованная его выбором слов.       Наша халатность.       В комнате воцаряется тишина, пока Гермиона обдумывает ответ Аберфилда на то, что она подняла вопрос о ненадлежащих действиях в рамках программы.       — Я никогда не говорила, что это ваша халатность, Аберфилд…       Щёки Аберфилда краснеют, обнажая наличие чувства вины. Этого достаточно, чтобы губы Гермионы заинтригованно и настороженно скривились.       Аберфилд вогнал себя на линию огня. И подтвердил её подозрения касательно него.       — Почему ты сразу решил, что я подозреваю тебя? — спрашивает она, склонив голову набок, чтобы выразить своё недоверие.       Аберфилд прочищает горло, и из него вырывается хор из его ярости и нетерпимости, качеств, о которых Гермиона никогда не думала, что они у него имеются. Никогда не предполагала, что он способен их показать.       Как же она была неправа.       — Последние несколько недель ты вела себя довольно непокорно, — объясняет Аберфилд, — и ты намекаешь, что я виноват. Как будто это я пихаю наркотики в их организм…       — Куинси, пожалуйста, побольше тактичности, — вмешивается Шеклболт.       — Если кто-то и уничтожает их тела, так это они. Они и их отсутствие самоконтроля. Они и их вопиющее неуважение к власти. Им всё преподнесли на блюдечке с голубой каёмочкой. И всё же они обращаются со своими телами как с мусором. Поджигают себя изнутри опасными химикатами и веществами. Пятнают кожу, которую им дали, презренными маггловскими штуками!       Аберфилд бушует, не желая смягчаться.       Впрочем, Гермиона не возражает. Она изучает его гнев, прикидывает значение выбранных им слов и цепляется за вполне обоснованную возможность того, что Аберфилд не тот, за кого себя выдает.       Он раскрывается перед ней, выплёскивая слова неистово и неосторожно.       — Они приняли все эти решения. Они решили погубить свои тела. Эти метки просто реагируют на наркотики внутри них. Ты не сможешь убедить меня в обратном.       Дракон внутри Гермионы дрожит и рычит, снова борясь за свой голос.       Именно образ Драко, прижатого к тёмно-синему кафелю стены ниши, борющегося под давлением её предплечья, появляется в её голове, что позволяет ей разорваться от гнева.       — Это не их вина! — рычит она и из её голосовых связок вырывается дьявольский огонь, — наркотики — это не их…       — Это их вина. Именно так, — настаивает Аберфилд, поворачиваясь к Целительнице Брузеру, чтобы подтвердить, — нужно ли принимать крайние меры, чтобы контролировать их?       — Ты имеешь в виду вынужденный уход…       — Нет! — восклицает Гермиона, — вы не можете принудить их к длительному уходу! Не без надлежащих консультаций и принятия решений. Это лечение, которому подвергнутся их тела, будет слишком разрушительным, если это не будет сделано правильно и с их абсолютного согласия…       — Приходит время, Гермиона, когда нужно взять дело в свои руки. Когда нужно действовать импульсивно и в согласии со своим чутьем. Эти вопросы больше нельзя пропускать.       Она знает всё о том, как действовать импульсивно. Видел бы ты меня на Хэллоуин, чёртов ублюдок…       Целительница Брузер прерывает её размышления:       — Ситуация становится намного серьёзнее. Мы не можем больше терять время.       — Дайте им ещё немного времени, пожалуйста, — продолжает Гермиона, — им просто нужно несколько свободных недель. Они устали от всего этого. Разве вы не видите этого?       Аберфилд смеётся.       — Дать им несколько недель свободных? Чтобы они могли, что ли, веселиться в своей квартире и быть под кайфом каждый день? Не задумываться над своими поступками и выбором? Я не дума…       — Аберфилд, ты позволишь, — приказывает Кингсли, глядя прямо на Гермиону.       У неё перехватывает дыхание. Победа.       — Кингсли, я…       — Мисс Грейнджер права. Дай им немного времени. Они находятся под нашим наблюдением уже несколько месяцев. Я думаю, пришло время дать им немного времени подумать самим. Если они чему-то научились, отлично. Если нет, мы сможем двигаться дальше по твоему усмотрению.       Если буквально секунду назад Гермиона видела победу на горизонте, то сейчас она отбрасывается приливной волной.       Но она решительно настроена довести дело до конца. Чтобы помочь им в любом случае, чем сможет.       — Какие условия? — спрашивает Гермиона.       — Прости? — отвечает Аберфилд.       — Условия? На ближайшие несколько недель?       — Боюсь, я не понимаю…       — Я собираюсь им помочь. Не спускать с них глаз. Итак, каковы же условия? Что им нужно сделать, чтобы доказать тебе, что они заслуживают сострадания и помощи?       — Совсем немного, — насмешливо отвечает Аберфилд.       Гермиона поджимает губы и кивает в ответ.       — Поверь, я сделаю всё, что потребуется.