«В сумрак попадают по разным причинам. Чаще всего — это способ мозга защититься. Подобное случается при сильных эмоциональных потрясениях. Наш разум буквально создаёт альтернативную реальность, в которой нет боли или опасности. В которой нет раздражителя, что может сбить нас с ног. Сначала это действительно действенно и помогает пережить сильный стресс, однако позже начинаются серьёзные трудности. Потому что билет в сумрак выдаётся лишь единственным экземпляром — в один конец.
страница 46.
Чонин бы наверняка умер, если бы не попал в сумрак. Потому что столько боли, сколько было испытано им — вряд ли бы вынес обыкновенный организм. Нервная система бы послала на все три буквы прежде, чем попыталась бы осилить, принять случившееся. Сначала было невыносимо больно. А потом — лишь полумрак и пустота в груди. Словно нет даже рёбер, под которыми обычно ёкало, находилось что-то живое. Это продолжается по сей день. А ещё Чонин не знает, почему именно он стал таким. Частичная потеря памяти, как написано в «медкарте» — из-за сильного потрясения. Может быть это и правда: отрезок во много лет будто криво вырезан тупыми ножницами, а обрывки воспоминаний слишком легко спутать с воображаемым. *** 23 декабря 2020 года. — Знаешь, иногда мне тоже бывает грустно. Психолог сказал, что это хорошо — я могу чувствовать негативные эмоции, а значит однажды случившееся эмоциональное выгорание выжгло не всё живое. Может, частички человеческого во мне ещё можно восстановить. Чонин улыбается немного искреннее, чем обычно, пока сидит на кровати в позе лотоса и рассматривает вены на собственных стопах. Они не выпирают особо сильно, но из-за светлой кожи можно увидеть каждую и составить анатомическую карту. Ян выглядит очевидным и простым из-за телесной прозрачности, как два плюс два, но ещё никто не находил к нему должный подход. Почему тогда нашел тот, в чем существовании приходится сомневаться? Младший уверен, что в этом максимально реальном сне (только поэтому он записал свои чувства в блокнот), он видел того же мужчину, что и в дверном проёме. Разве что во сне он был значительно младше. И так же Ян уверен, что загадочный незнакомец не покидал этот дом насовсем. — Мне кажется, что я начинаю сходить с ума, когда разговариваю сам с собой. Ты же ведь слушаешь? Мог бы ты… Ответить хоть на один мой вопрос? Я обещаю, что не буду спрашивать, откуда ты пришёл и куда уйдёшь. На тишину реагировать не приходится, поэтому Чонин просто озвучивает: — Как тебя зовут? *** 20 марта 2010 года. Чонин не любит весну. Но в конце её первого месяца у него день рождения. А значит хотя бы один день марта должен пройти идеально. Праздник у него, но, почему-то именно сегодня обладатель смолёных волос должен нести на себе не человека, а недоразумение. Чонин настолько нагло пользуется ситуацией (на самом деле, абсолютно не нарочно), что запоминает расположение родинок на шее, которые не спрятаны за длинными прядями и так хорошо видны только сейчас. Нельзя упустить момент. Младший вовремя стопорит палец, машинально желающий их коснуться и соединить, как созвездия, когда хён останавливается, чтобы взять Яна поудобнее, чуть подбросив и сжав свои изящные пальцы под яновскими коленями. — Держись покрепче, ладно? — Мм, — мямлит подросток, обвивая шею брюнета руками и обещая, что избавится ото всех надоедливых мыслей. Нельзя трогать своего хёна, друга из параллельного класса, вот так, а ещё нельзя представлять, что эти руки могли бы сжимать эти же участки кожи под коленями в совсем иных ситуациях. Гормоны разыгрались, или что? Это неправильно, это грязно. Чонин бы никогда так не поступил, даже если бы очень хотелось. Представлять, что чувствуешь что-то к человеку своего пола странно: ругать себя вроде не за что, поэтому порицанием с удовольствием займутся другие. — Хён, как думаешь, какой у тебя психологический возраст? — Сорок пять, — и после недолгой паузы добавляет, — тысяч. — По зрелости? — По желанию выйти на пенсию, — шикает старший с лёгкой улыбкой. Чонин смеётся. И трава отчего-то кажется зеленее. Он может говорить ни о чём или даже о квантовой физике, но Чонин будет слушать внимательно. Даже когда этот голос просто отбивается от стенок внутри черепной коробки, кажется, что каждое слово наполнено особым смыслом. И за каждой буквой привычного корейского алфавита спрятано что-то, свойственное лишь ему одному. Голова Чонина становится местом для хранения цитат старшего, и как беспроводной плеер прокручивает каждую из них перед сном. Становясь, конечно же, причиной бессонницы. — Прости, что я такой глупый, — с сожалением говорит Чонин. — Мне, наверное, по психологическому возрасту пять. — Ты не виноват в том, что иногда не замечаешь предметы. — Хён, я врезался в работающую газонокосилку. Чонин прижимается сильнее, ощущая торсом каждую линию и косточку на его спине. Иногда стучит кончиками пальцев ритм любимой песни, похожий на капающий кран, по ключицам, а старший что-то напевает себе под нос. Под этот самый ритм. Что-то на удивление подходящее этой мелодии.«Тук. Тук-тук. Тук-тук».
И снова. Снова и снова. — Ну, подумаешь, с тобой всякое бывает. Особенно когда меня нет. Просто спасибо, что не ушибся, — а для хёна, в любом случае, эта мелодия тоже уже приелась. Чонин хохлится, как птицы, которым не удалось перелететь в тёплые края вовремя и теперь приходится торчать в отвратительно холодной дыре. Но опять-таки, сегодня — 20 марта, какая зима? Так же и рядом с ним. Вроде обстоятельства без прекращения кричат о том, что всё хуже некуда. Что сейчас зима, всё умерло, — но март в виде старшего уверенно твердит, что жизнь существует даже там, где её быть не должно. — Ты не сможешь всегда быть рядом, — говорит Ян вслух так, будто надеется, что его обвинят в неправоте; так хотелось бы быть неправым сейчас. — Знаю, — слышится лишь подтверждение, — но пока тебе не везёт достаточно для того, чтобы я был, поэтому будь уверен — ни за что не брошу. Мы же друзья. Да, просто замечательные друзья. Хён надёжный человек, стоит на одном уровне с мамой Чонина, а значит на самой вершине. — Я словлю тебя в следующий раз, только не бегай от меня. Чонин понимает, что выпускает предметы из поля зрения и игнорирует очевидное не потому что он глупый или отстаёт в развитии, — а потому что разум, напуганный некоторыми вещами, ищет пути отступления. Так же он попытался их найти, когда сорвался на бег после того, как увидел своего друга, целующимся с какой-то девицей. И словосочетание «своего друга» звучит ещё более отвратительно, чем просто «он был с какой-то девушкой». Девушка же не шкаф — её бы Чонин и подвинуть с лёгкостью смог. Но ведь с невидимой стеной, что есть между ним и старшим — ничего не поделаешь, ведь так? И всё же… Мама говорила, что чёрный — это не всегда плохо. Что зима и холод, аналогично — это не всегда равно смерти. Чёрный нужен, чтобы понять, когда именно стоишь на белом. А смерть — чтобы порадоваться тому, что жив. Он говорил, что его любимое время года — зима, потому что у Яна день рождения в феврале. Здесь, в Корее, считается, что родиться во второй месяц года незавидно — слишком много хлопот с такими людьми по поверьям. И, кажется, они не врут. Но то, что плохо по общепринятым рамкам — необязательно так. А значит, у Чонина всё ещё теплится надежда: любить того, кого любить неправильно… Необязательно плохо. На всё найдётся причина. *** 24 декабря 2020 года. За завтраком Ян находит написанное ручкой на салфетке.Его имя.
В тот же день Чонин расставляет руки пошире после очередного дневного сна, стоя в самом центре своей небольшой комнаты. Мятые простыни на кровати остаются сбоку, стол — спереди. Так что хвататься не за что, и если сейчас грохнется, то познакомится с полом затылком. Это он, собственно, и собирается сделать. Обычно человека прикончить очень легко: достаточно хорошенько приложить головой, но Ян вовсе не планирует самоубийство. Обидно будет, если до этого в итоге дойдёт. Но, как в песне поётся: sorry not sorry. — Я знаю, что ты здесь, ну же…— мямлит совсем неслышно, и отдаётся воле случая, отпуская напряжение в пятках. Именно так Чонин начинает лететь назад, спиной к полу. Один. Два, три… Двадцать. И пролетает он всего тридцать сантиметров. А на тридцать первом спина упирается в чью-то крепкую грудь, и Чонин замирает на месте, не долетая до пола. — Ты…— голос заметно меняется, но остаётся тихим, потому что страшно спугнуть. — Меня зовут Ян Чонин… Он как-то совершенно не нарочно хватается за чужие кисти, постепенно следуя дальше, выше. И накрывая те самые широкие ладони своими длинными пальцами, выдыхает. Ян прижимает к собственной груди замок из рук. В Чонина как будто насильно вводят инъекцию из цветных красок, которые не смешиваются, превращаясь в несуразное. Они, в отличие от цветов в метро — умудряются сосуществовать рядом, не растворяясь. — Я знаю, — слышится тихое, от-чего знакомое. Прямо над ухом. Реальное. А в блокноте появляется третье чувство.«Хван ХёнДжин».