Знаешь, что пугает меня больше всего на свете? То, что я однажды проснусь и пойму, что живу в мире, в котором тебя нет. В таком случае я бы предпочёл не просыпаться никогда. Но мне хочется верить в то, что это — всего лишь один из моих кошмаров. И что я в любой момент просто возьму тебя за руку, нарушив границы, которые ты оберегал так старательно. Зато именно так я буду уверен, что ты — прямо здесь. Рядом со мной.
2010 год, ноябрь.
Чонину жутко неловко, да и вообще стыдно даже представить, что кто-то может узнать о причине. Причине, по которой прямо сейчас он, с рюкзаком наперевес, нога в ногу следует за высоким парнем, который на класс старше. Глупо выглядит, наверное. Вот так, глядя на асфальт, представлять там невидимый снег и следы широкой подошвы на нём же — только ради того, чтобы наступить в них. Брюнет имеет полное право на вызов полиции. Но.
— Привет, — вместо этого говорит он, останавливаясь перед загоревшимся красным на светофоре. — У тебя форма такая же, как в моей школе.
Чонин от такой неожиданности прокашливается и намертво впивается отросшими ногтями в лямки своего рюкзака.
— Мы знакомы? — набрасывает на себя роль актёра разве что
«погорелого театра» Ян. Не стоит поддаваться и признавать, что тебя рассекретили, даже если всё очевидно.
ХёнДжин усмехается, пряча очаровательную улыбку в кулак. Чонин как будто уже тогда знал, что старший смеётся так только при нём. Он никогда не сдерживает смех при остальных, но при нём — всё иначе.
— Не знакомы, но я думаю, что теперь будем. Меня зовут…
— Хван ХёнДжин, — про себя договаривает Чонин и совершенно случайно выдаёт вслух громче положенного; Хван слышит.
— Что ты сказал? — округляет глаза старший. Но Ян реагирует на удивление быстро и реанимирует ситуацию:
— А, это… У тебя на бейджике написано, — тыкает он полутрясущимся пальцем с кончиком треугольной формы. Пора постричь ногти, а то негоже как девушка ходить. — Меня зовут Ян Чонин.
ХёнДжин кивает, будто веря искренне, а не просто делая вид. Красный, как назло — горит гораздо дольше жёлтого и зелёного. Или же так просто кажется. Он смотрит искоса, а не прямо глаза в глаза, как обычно делают крутые парни, коим он, вообще-то, является. А ещё Хван как будто пытается понять, какая у них разница в возрасте, оценивая почти десятисантиметровую в росте.
— Кажется, я старше, да?
— Неправда, — зачем-то решает соврать Ян, который, вообще-то, очень даже заметно младше: — Мне девятнадцать, так что называй меня хёном.
Старший делает то же, что и минуту назад — вид, что верит.
Чонин становится краснее, чем сам светофор. А затем, почему-то, для пущей достоверности — садится в тот же автобус, что и Хван. Едет с ним на другой край города только для того, чтобы потом идти десяток километров пешком. Ведь его дом в совсем другой стороне.
Цена лжи иногда слишком велика. Но на этот раз Чонин получает лишь одни плюсы — знакомится с популярным старшеклассником, на которого пускал слюни в коридоре каждую перемену, а благодаря ежедневному повторению таких
бессмысленных поездок — теряет парочку лишних килограмм.
***
3 января 2021 года.
«1. Интерес.
2. Тепло.
3. Хван ХёнДжин.
4. Радость.
5. Удовольствие. Печаль, размером превышающая Вселенную».
Чонин смотрит в блокнот и думает, что больше не наберётся — до восьми чувств дойти будет трудно.
Мама рассказывала, что когда Ян был совсем маленьким, ему было интересно: существуют ли ещё какие-то цвета кроме тех, о которых все говорят так много? Эти бесконечные считалочки про радугу, охотников, фазанов и остальных. Но ведь даже если очень сильно постараться, ты не сможешь придумать ни новый цвет, ни новую ноту. Их, как всегда было, так и будет — семь. Вот и в блокноте наберётся ещё от силы два пункта. Но никак не восьмой.
Или может хён захочет стать восьмым цветом радуги? Восьмой нотой. Восьмой стихией. Если ответ «да», то Чонин бы перевернул связанную со старшим восьмёрку набок — чтобы два нуля образовали знак бесконечности.
2013 год, январь.
Самое любимое хобби Чонина доступно только в холодное время года. Специально замерзать на улице, а потом напрашиваться к старшему в гости. ХёнДжин живёт один, пусть и в той самой
«пятой точке» города. Это лишь очередная причина для того, чтобы остаться у него на ночь, жалуясь на отсутствие транспорта и денег на «вип-проезд». А Хван, который всегда может дать деньги на это самое такси — никогда их не предлагает. И младший верит в то, что всё так, как и должно быть.
— Я замёрз. Можно к тебе в гости?
У хёна огромный загородный дом и тот почти пуст от родителей. Мать давно замужем за другим мужчиной, а отец вечно в отъезде — военный. Но сам ХёнДжин никогда не говорил о том, что хочет уйти в армию. И хорошо это. Чонин не против подобной профессии, но в его глазах она — опасна; ему хотелось чего-то лучшего для Хвана. Деревянные балки вместо обоев и камин, как в самом что ни на есть настоящем особняке из американских фильмов про Рождество. Но так он выглядит зимой. В весеннее время жильё ХёнДжина больше напоминает Белый дом: немного холодный и строгий, как у президента.
Они пьют чай и говорят полночи, забывая и слишком вовремя вспоминая о том, что завтра — государственный выходной. А значит отдых посреди учебной недели. Расходятся по комнатам, пока Чонин ест себе мозги этим глупым, заевшим из песни, но немного изменённым:
— Почему на столе чай, а не я? И почему ты держишь изгиб кружки, а не мою талию? — просто отлично, всё же, что Хван в душе и этого позорного обращения-крика-души не слышит.
Младший крутится, как червь на раскалённом асфальте: а кровать прохладная-прохладная, с остывшими простынями. ХёнДжин никогда не убирает старую электрическую грелку
(с облезшим местами зеленоватым покрытием) из комнаты, выделенной Чонину. Но Ян её не включает как будто намеренно и мёрзнет совсем не только
«физически».
— Спишь?
— Я не буду притворяться, что да.
Закончивший водные процедуры, ХёнДжин, кажется, не спит из-за тех же мыслей. Чонина они пугают приходящим осознанием: он бы для хёна всё-всё-всё. И в огонь, и в воду. И музыкантом бы стал, чтобы отдать все свои никудышные творения за бесплатно — главное старшему и о старшем. Убил бы соседей, если бы они пришли жаловаться или мешали спать; но вокруг лес. Сравнял бы с асфальтом любого, кто бы хоть как-то обидел бы
его ХёнДжина. Скинул бы чашку со стола, чтобы лечь на него, наконец, самому. Летом закрыл бы старшего от палящего солнца
(будь даже это пустыня) и отдал бы последний крестиком связанный свитер, чтобы тому было тепло зимой.
Но ХёнДжину не нужна любимая им зима, когда у него есть Чонин.
Странно чувствовать себя живым только в это время года. Летом жарко и страшно попытаться подойти ближе — хён пожалуется на сорок градусов на термометре, а вот холод вот как раз сейчас можно использовать как предлог, чтобы полежать рядом.
Именно так маленький, всё ещё на десяток сантиметров уступающий в росте Хвану Чонин, мог бы представить из себя что-то гораздо большее, чем то, что привыкли видеть в нём не только все остальные, но и сам ХёнДжин. Ведь что и о чём остальные — неважно; важно только то, о чём он.
Жаль, что старший никогда не увидит в нём это самое
«выбивающееся из привычного». Хотя Чонин уже представляет из себя что-то отличимое от обыкновенного вагона школьных друзей, которых за собой катит хёнджиновская популярность. Не всем же позволишь вот это:
— Ложись, — тихо говорит Хван, а его голос оседает, как волны в штиль; после жутко разрушительного шторма. Что насчёт того, чтобы назвать прошедший ураган именно его именем?
Мягкий матрас скрипит, просев под пусть и невнушительным, но весом тела младшего. И он ложится. Осторожно, касаясь предплечьем таких же холодных, как и в его комнате, простыней. И, чуть подвигаясь, упирается торчащими худыми лопатками в широкие плечи хёна; чувствует его позвонки через тонкую ткань своей собственной футболки.
— Знаешь, я так и не понял, почему ты тогда сказал, что тебе девятнадцать, — зачем-то начинает ХёнДжин, и теперь с век вступорившегося Чонина сон как рукой снимает; уже насовсем.
— Ну в смысле
«почему»?
— Ты — маленький лжец, — смеётся Хван, не поворачиваясь.
— Ты всегда был таким крутым. И от тебя исходила эта атмосфера, ну… Старшинства, что ли. И она распространялась на всех. А я не хотел, чтобы со мной было так же.
— Не хотел быть как все, да?
— Я не виноват, что вокруг меня — одни эйджисты. Это так же серьёзно, как и расизм, между прочим.
ХёнДжин поздно пошёл в школу; какие-то семейные пререкания — и поступление в началку пришлось отложить. А Чонин пошёл в первый класс в возрасте, в котором ещё мог ходить на горшок, а не на полноценный унитаз
(настолько это получилось рано). Поэтому и сталкивался с проблемами возрастной иерархии лично. И как здесь останешься честным? Придётся врать, даже если не со зла — просто чтобы оградить себя от сравнений и не давать другим собой помыкать. Какая разница, что кто-то старше на какой-то год? Однако в школьные времена эта разница ощутима с той ещё силой.
— Я себя и без того чувствовал малявкой, которую никто не воспринимал. Если бы так получилось ещё и с тобой, я бы…
— Что ты бы?
— Что-что? Расстроился бы.
Чонин вздрагивает, когда ощущает широкую ладонь на своих суховатых тёмных волосах.
Опасно вот так центрировать свою Вселенную на чьём-то имени, совать что-то громадное в тиски и радоваться, что первым придумал восьмой цвет или новую букву алфавита, когда всё это на деле — лишь оттенки, в итоге сходящиеся к уже существующему; и лишь фонетика, дающая элементарные различия, но никак не
«новые звуки». Ведь та самая «восьмая нота» — тоже всего лишь существующая тональность. Чонину хочется разорваться, потому что чувства, которые он испытывает — ему никогда и ни за что не выразить. Любой бы сказал, что это обычное не милозвучное
«втюрился» — но Чонину хочется устроить дебаты на политическом уровне, потому что
«хер там, это намного больше, чем вы вообще можете себе представить!». Здесь же не просто живот кульбит делает, здесь уже мозг едет, причём с большим успехом сдвинулся очень далеко. А раз сила чувств настолько велика уже сейчас — страшно представить, как всё обернётся, когда их общая история подойдёт к концу.
А она подойдёт, как и всё в этом мире. Пусть сущность Чонина пока и не принимает этого.
Ладонь ХёнДжина гладит нежно. Осторожно. Он как будто чувствует, как нужно, когда переходит от макушки к затылку и пятернёй зарывается в волосы, слегка взлохмачивая. Так обычно гладят, когда хвалят кого-то. И Чонин получает свою порцию успокоения.
Если он сейчас заснёт вот так спокойно, как ему потом остаток жизни засыпать, если таких условий вдруг больше не будет? Проще под поезд прыгнуть, только вот долбанное метро в Сеуле обзавелось защитными дверьми, которые не дают слететь с платформы даже при большом желании. Поэтому сколько ещё таких же, как сам Ян? Море живых трупов, и все мучаются — каждый со своим ХёнДжином.
Но Ян всё равно — сильнее них, по-особенному.
— Чонин, — тихий голос над ухом — ХёнДжин точно повернулся к нему лицом, только вот младший замер, не в состоянии пошевелиться.
— Мм?
— А что, если меня не будет? — вопрос слишком резкий и эмоции бьют наотмашь.
— Что значит
«не будет»? — Ян от такого пока ещё хорошо скрытого возмущения резко оборачивается, вдруг замирая в каком-то миллиметре от лица ХёнДжина. — Как это? Я тебе что, блин, ёжик в тумане? — готов поспорить, что Хван опять насмотрелся каких-то депрессивных мультиков и теперь тестирует реакцию на Чонине. Но все эти причины и первоисточники не важны, когда перед тобой стоит вопрос, на который ты должен серьёзно ответить.
— Ну вот так. Было и не стало.
— Эй-эй…— чуть румяные щёки, глаза, сводящиеся к своей собственной переносице сразу после того, как несуразно замерли на пухлых губах старшего. — Ты же никуда не собрался?
— Ты же забудешь меня, если я исчезну, правда?
— Кто сказал такую глупость, и зачем ты вообще о таком…
— Если это однажды случится, Чонин… Я хочу, чтобы ты жил так, как и прежде. И нашёл себе кого-нибудь, кто будет защищать тебя от хулиганов. И…Газонокосилки, — почти во весь голос смеётся Хван, слегка разжижая замершую вместе с сердцебиением младшего атмосферу. Надо же было вспоминать тот случай именно сейчас?
— От них меня защитить можешь только ты, — обиженно закусывает губу Чонин, едва ли сдерживаясь, чтобы не напомнить, что он, вообще-то — один из них, этих самых хулиганов. — Но защита от газонокосилок не требуется.
— Твои ноги почти превратились в культяпки, — вздыхает ХёнДжин, но всё ещё насмешливо.
— А я больше и на метр к этой машине для убийства не подойду.
Все понимают, каким нужно быть, чтобы не услышать и не увидеть работающую электрическую газонокосилку на автопилоте? Этот звук может не услышать только глухой, не увидеть только слепой. А Чонин таким стал в миг, как увидел Хвана, целующегося с какой-то девчонкой… Мозг младшего в тот момент спустился до автопилота, поравнявшись в развитии с той самой машиной для стрижки травы:
«Ай-ой, ничего не вижу, нет-нет-нет, беги или дерись, выберу побег! Ой, газонокосилка…». Сейчас-то ХёнДжину не объяснишь, что причина вовсе не в низком айкью
(больная тема Яна, который завалил тест, на самом деле — он умный, честно-честно!), а в том, что злость вдарила прямо в лицо и лишила здравого рассудка. Так интеллект и страдает из-за эмоций. Но опять-таки — Ян вовсе не глупый. Он всего лишь по-глупому влюблённый, а это — и того хуже.
Он не знает, как хён отнёсся бы к тому, что прямо сейчас лежит рядом с человеком, который, пусть и сам чувствует к себе отвращение по этому поводу — воспринимает только однополые отношения. Но не сказать, что Чонину когда-то нравились другие парни. Можно сказать, что Чонину нравился только ХёнДжин и никто больше. Это можно использовать как оправдание ориентации? Не по мальчикам, а
«по этому, одному конкретному». И так, чтобы забыть всех тех двух девочек, к которым прилип ярлык
«первая любовь» — сейчас Ян и лиц-то их не помнит.
— Я просто хочу, чтобы ты нашёл себе кого-нибудь, кто будет защищать тебя, несмотря ни на что.
Но Чонин, вообще-то, уже нашёл. Хван, завидев расстроенное лицо и плохо скрытое недовольство, пытается разбавить атмосферу, которую ещё и поддавливает темнейшая ночь. Он встаёт на колени и ловко заворачивает младшего в пуховое одеяло. Да так, что тот не может даже конечностями пошевелить.
— Ты же найдешь себе хорошего человека, правда? Если не захочешь искать, тебе его обязательно найду я.
Такие вот слова делают больно, особенно тогда, когда хотел признаться в своих чувствах; особенно тогда, когда слышишь их от человека, которого хотел бы видеть именно в этой роли. И плевать, что их не получается описать словами, проговорить так, как следует. Может — это и к лучшему. Но Чонин говорит всё то же самое, просто немного иначе:
— Я точно знаю лишь то, что мир, в котором тебя нет — самый страшный.
Улыбка ненадолго покидает солнечное лицо Хвана. Не зря Чонину казалось, что он может прочитать за тонким слоем радужки осадок печали. Потому что… Пока младший пытался подобрать слова о любви, старший пытался сказать о том, что совсем скоро уйдёт. Недалеко, но надолго.
Однако ни один из них сегодня не скажет того, что так сильно хотел.
3 января 2021 года.
Проснувшись после полуденного сна и вытерев слёзы, которые идут уже как будто по расписанию, Чонин рассматривает узоры на треснутых стенах. ХёнДжин из сновидения просил найти кого-то, кто защитит младшего. И Чонин нашёл. Жаль только, что к Крису он никогда не почувствует того же.
«Сожаление» по этому поводу становится шестым цветом его медленно появляющихся эмоций.
