Если настоящая, значит ли, что последняя?
ХёнДжин никогда не был «первым», но, парадоксально — пришёл и ушёл, а оказался из тех, что в сердце насовсем. Жил в голове Ян Чонина и даже не думал платить коммуналку, пусть денег у него было предостаточно. Он, видимо, был очень вредным, а своим существованием лишь усиливал чувство сожаления по поводу мужа. Забавно. Бан Кристофер был официально первым у Чонина, но это совсем ему не помогло. Ни остаться в голове, выместив прошлое, ни зацепиться за разум. Чонин только в последнее время начал задумываться — каково это, быть выброшенным с чьей-то персональной орбиты? Нет, даже не выброшенным. Вымещенным. И дело совсем не в том, что она закрыта или недоступна для всех. Она открыта и доступна только для одного человека; имени мужа, в этом выбитом татуировкой на обратной стороне грудной клетки списке — нет. «— Почему ты меня любишь? За что?» Чонин всё задаётся этим вопросом, глядя на Криса. Муж заботливо поправляет подушку, на которой себе не может найти места младший. Готовит ему завтраки, обеды и ужины. Покупает всё, о чём Ян успевает только подумать. Прочитывает его желания и следует всем прихотям. Как бы ни был занят, если супруг попросит побыть рядом, обязательно сделает это. Как бы ни было больно, если муж попросит уйти, потому что нуждается в личном пространстве — Чан так и сделает. Как можно любить такого, как Чонин? — именно Ян и не знает ответа на этот вопрос, но Крис получил бы золотую медаль, будь это реальным спортом. Любить кого-то, у кого вместо улыбки просто приподнятые уголки губ, вместо звездопада в глазах (влюблённые так не смотрят) засохшие в пустыне тропики (не на своём месте и не в своё время) и равнодушие, душащее тёмным монстром, еженочным сонным параличом. Любить таких будут только умалишённые. Или мазохисты, хотя последние, признать — отдачи от жизни получают многим больше. Младший не ненавидит Бана. Он признаёт: муж хороший. И даже сейчас ловит себя на мысли, что восхищается его терпением и стараниями. Чан из тех людей, которые заслуживают самого-самого, но в итоге получают просто… Чонина. С вырванными из глаз галактиками, которые рассыпали под ногами в попытках пробиться лучом из темноты или осветить путь кому-то другому. А когда пытаешься взять таких людей за руку и указать правильный путь, который вот! прямо под носом — кусаются и отбиваются, словно звери с бешенством. Потому что помочь они должны себе сами. Спастись или спасти ведь не трудно, трудно — захотеть быть спасённым. Поэтому Чонин чувствует вину. Делает серьёзную переоценку всего, пусть и понимает — ни к чему это не приведёт в итоге. Никто не просит нелюбимых быть нелюбимыми, правда ведь? Чонин — единственный, кто по-прежнему этого не понял. Но впервые за всё время младшему стучит об рёбра навязчивое — нужно съездить на базу, навестить мужа. Хотя бы раз в жизни сделать что-то для него, а не получать всё лишь в свою сторону.4 января 2021 года.
— Вы знаете, что там случилось около шести лет назад? — Дезертир, покинувший специальное воинское отделение, открыл огонь по сослуживцам, — женщина с короткой стрижкой почти не двигается, выдавая информацию подобно роботизированному механизму. — Там недалеко до милитаризованной зоны, так что бежать ему было особо некуда. Он рискнул, потому что обзавелся оружием. — Но база осталась цела? — Да. Один из военных преследовал преступника до последнего, чтобы отвести опасность от базы. Тот самый, чей портрет вы принесли, — военная опускает взгляд на изображение в руках работника следственного отдела. — Это именно он. Следователь хмурится, потирая подбородок с лёгкой щетиной. — Он всё ещё там служит? — Как вам сказать… *** Чонин проходится по лужам — снег имеет свойство превращаться в несуразную кашу. Желтеть, пачкаться и уподабливаться грязи. Яну немного нехорошо, но, тем не менее, он проделывает сравнительно долгий путь: от Пусана до Ыйджонбу восемь часов. Но по их истечению ему остаётся лишь доехать до демилитаризованной зоны на специальном автобусе и показать свой пропуск военным. Не каждый может войти на пограничную базу, но ведь Чонин — муж самого высокопоставленного лица. Хотя об этом он никогда не уточняет, молча показывая бумажку. — Я же тоже когда-нибудь исчезну, не сумев вечно жить в твоём шкафу, как призрак. Чонин улыбается как-то по-грустному, но с искрящимися глазами — он может смотреть так только на него. Рука с дрожью тянется к лицу напротив, но не останавливается. Стоп-кран давно сломан и никто не захочет его чинить. Пальцы мягко опускаются на щёку, даря нежность касания, от недостатка которого приходилось чуть ли не умирать полжизни. Чужая, гораздо более крупная ладонь укладывается сверху чониновской, и младший получает встречную улыбку. Такую тёплую, но отчего-то разбивающую все кости внутри с треском. — Я буду грустить, если тебя не будет. Так же, как грустил человек из моих снов о таком же тебе. Все мысли, вопреки попытке хотя бы раз в жизни угодить мужу — всё равно сводятся к призрачному парню-тени, который прячется в углах чониновского дома. Этот ХёнДжин и тот самый, что ему снится — одинаковые, а единственное отличие в них, это, пожалуй… Амплитуда грусти в глубине мазутных глаз. В отражении, которое видит Чонин, когда, всё же, заглядывает. Сны слишком реальны и представить, что всё, происходящее в них — действительность — до психбольничных крайностей просто. Ян не хочет верить просто так. Но, послушав разговоры людей, которые существуют, пускай и в другом виде; посмотрев на события, которых никогда не происходило и поплакав над изящностью кончиков хёнджиновских пальцев, которых он никогда не касался как следует — Ян может сказать, что его эмоции становятся всё более реальными. Живыми. — Но мне страшно даже попросить тебя лишний раз к себе прикоснуться. Потому что каждое из этих касаний обрело слишком тяжёлую значимость. И всё усиливается в десятикратных сверхмасштабах, когда ты хотя бы кончиком мизинца задеваешь мою кожу. Страх — это простое для понимания каждого чувство. Седьмое в списке. Но сейчас Чонин понимает — будь окружён чем-то двадцать четыре часа, и перестанешь чувствовать и различать «когда оно есть, а когда — нет». Сейчас, пытаясь осмыслить, он понимает, что ничего не пугает его сильнее, чем... — Господин Бан, к вам посетитель, — оповещает младший по званию. — Имя? — Ян Чонин. — Серьёзно? — подрывается с места Чан, будучи и рад, и в одночасье даже немного растерян. Что привело Нина, который никогда не навещал — в такую даль? Кристоферу не пришлось бы ездить из дома до самого Ыйджонбу, часто разлучаясь с мужем. Вот только Чонин хотел жить у моря — в родном Пусане, а старший не мог ему отказать.Хрупкость человеческой жизни.
Подумать только. Может быть, ты прямо сейчас касаешься кого-то. С мыслями о том, как просто не может не стать этого человека прямо сейчас: он ведь так близко, прямо в твоих невидимых тисках. Он никуда не денется, не исчезнет. Эта мысль заставляет нажать на маленький участок кожи сильнее, сжать запястье мощнее, до скрипа, чтобы убедиться — прямо здесь, прямо рядом. И ничего не изменится. Это просто не реально. А все знаки, что говорят иначе — не более, чем фантазии или плохие сны. Однако в другой момент… Этот некто может исчезнуть так бесследно, как будто его никогда и не существовало. Он может. И он исчезает. И больше не доводится касаться ладони, которую так радостно сжимал всего лишь мгновение назад. Нет, её не «будет, просто где-то в другом месте». Её не будет вообще. Вот совсем. От чего-то дорогого не останется ни следа. И мир, который казался невозможным и безобразным без чьего-то существования, вдруг станет… Таким реальным. Именно тем, в котором ты живёшь — пусть и чертовски не желаешь. — Только пожалуйста, не уходи хотя бы сейчас. Побудь со мной ещё совсем немного. А лучше останься со мной насовсем. — Хорошо. И эту Вселенную придётся возненавидеть просто потому, что без чего-то такого важного она продолжит существовать, как ни в чём ни бывало. Солнце не прекратит светить, дождливые дни будут повторяться, небо продолжит свой ход, как и люди на перекрёстке, тоже считая себя бессмертными. Всё останется таким, как было прежде. Всё, кроме тебя самого. — Спасибо, хён. Я смогу отпустить тебя, но потом. Сегодня откроюсь чувствам. А завтра всё забуду. Но в это мгновение мне трудно представить реальность, в которой я не смогу задать тебе вопрос и получить ответ. Не смогу представить реальность, в которой мне останется только додумывать, что бы ты сказал и сделал. «Ты был прав… Из-за твоего отсутствия, хён, во Вселенной ничего не изменится. Только, подумаешь, на один жалкий мирок в виде моего станет меньше». Чонин замирает на входе, ожидая, пока муж выйдет из кабинета. В руке упаковка, не дающая остыть горячей каше и булочкам, которые он сделал несколько неловко — пытался всё своими руками. Тёплое бежевое пальто и белый шарф. Он поблагодарит Криса, отплатит ему заботой, пусть и без любви (она уже была отдана другому), а затем уйдёт. Потому что просто не сможет так больше жить. За панорамными окнами разыгрывается любимая погода Чонина — снег валит огромными хлопьями, укрывая землю. И ловящий этот отдалённый вид, Ян на секунду отводит взгляд. Цепляется им за портрет, висящий в центре стены. Коридор по-военному грязно-зелёный. В эти исполосованные невидимыми душевными шрамами стены на границе с Северной Кореей, излишне влажный воздух, вымораживающий лёгкие, и плесень по углам — совсем не вписывается портрет, перевязанный чёрной лентой. Во всю эту мрачную обстановку совсем не вписываются ни светлые волосы, ни молодое лицо Хван ХёнДжина, под изображением которого лежат букеты с цветами.— Я обязательно останусь и продолжу ждать тебя на перекрёстке другой вселенной. Точнее... Не я, а моя точная копия.