Ты только посмотри на себя

Когда Чуя встал, были уже вечерние сумерки. Сегодня ещё день в ночную смену, потом два дня выходных и переться в штаб утром, грядёт неделя бесконечной бумажной волокиты, выслуживания перед боссом и выслушивания жалоб таких же несчастных дневушников, как и он, а потом снова на ночные рейды. Расписание устоявшееся, но от этого не менее бесячее и неадекватное. Квартира была пуста. Кто бы сомневался. Что бы речи Дазая, да несли в себе толику правды? Помотал нервы, наговорил красивых слов и свалил в закат до новой катастрофы. В следующий раз не пущу, — пообещал себе Накахара и встал с кровати, разминая суставы. Выспавшимся он себя не чувствовал, чёртов зверь внутри всё грыз свою золотую решётку, требуя крови и хаоса. Хрен ему. Накахара хочет кофе — Накахара будет пить кофе, а не кровь. И уж тем более — не свою после неистовства Порчи. Глиняная турка на кухне с заветренной гущей внутри — не хватило сил вымыть её в прошлый раз. Похер. Засыпал в неё пару ложек свежего кофе и поставил на плиту. В холодильнике — вино и суши, заказанные чёрт знает когда чёрт знает в какой забегаловке. В дверце сиротливо лежали три одиноких яйца. Зашибись, на завтрак сегодня яичница. Полазав по холодильнику ещё немного, раздобыл полбутылки молока. Срок годности ещё не кончился, значит, будет омлет. Рутина как рутина. Ничего нового. Только в душе немного мерзко из-за Мудазайца. Взбивая венчиком заготовку к омлету, Чуя представлял, как этим же венчиком взбивает мозги в открытой черепной коробке чёртова суицидника. Так увлёкся, что не заметил как начал выкипать кофе. Потянулся выключать, и его пальцы столкнулись с длинными тонкими пальцами руки, по запястья замотанной в бинты. Быстро выключил газ, и отскочил от плиты как ошпаренный, по привычке держа венчик в руке, как закалённый в боях клинок. Осаму хохотнул и примирительно поднял руки. Какого чёрта?! — Я немного задержался, — ответил на невысказанный вопрос Дазай, возвращаясь на своё место за кухонным столом. — Но не посмел тебя отвлекать от готовки. Вечность бы этим любовался. — Лизоблюд, — фыркнул Накахара, чувствуя, как от серца отлегло. — Тебя кормить не буду. — Я предвидел это, поэтому привёз нам пиццу. Ты не против? Где ж ты, сволочь, был полчаса назад, когда я препарировал холодильник в поисках хоть чего-то, изготовленного не в прошлом столетии?! — читалось в голубых глазах, но мафиози решил промолчать. — Мне скоро на работу, — напомнил он, усаживаясь за стол и всё-таки подавая партнёру кофе. — Я знаю. А завтра у тебя выходной. Я уже нашёл место, где можно будет использовать Порчу с минимальным ущербом окружающему ландшафту. Каков ущерб будет для тебя, зависит только от нас двоих. — Ты всё-таки серьёзно настроен использовать Порчу в качестве профилактики от мигрени и депрессии? — Ммм, всё ради тебя, Чуичка. — Мне всё ещё не нравится эта идея. Где-то ты меня наёбываешь. — Разве? Это просто тренировка, как в старые добрые времена. — В «старые добрые времена» я тренировался с напарником, которому была невыгодна моя смерть. Теперь тренировку мне предлагает представитель вражеской организации, которого хлебом не корми — дай подлянку сделать. — Твоя воля считать, что тебе вздумается, — со своим обычным отстранённым видом сказал Осаму, покручивая чашку за ручку. — Однако я клянусь, что не имею скрытых мотивов. Я просто хочу тебе помочь. — Почему? Дазай отвёл взгляд и помолчал с минуту. Чёрт знает, что происходило в его голове. Либо ответом является что-то жутко нехорошее, либо Чуя задел эту тему. — Накахара Чуя, ты видел себя в зеркало? Ты симпатичен, я не спорю, но выглядишь уставшим и заёбанным жизнью. В твоих мешках под глазами можно проносить контрабанду, а на плечах будто лежит по Фудзияме. Тебя словно тянет к земле. Разве так должен выглядеть повелитель гравитации? Я беспокоюсь за имидж нашего тандема, если тебе угодно. Не может что-то настолько угрожающе-опасное, как мы, выглядеть как пережёванное и выплюнутое Годзиллой нечто. Но если уж быть предельно честным, то я просто не хочу смотреть, как мой парень хиреет с каждым днём, воюя с самим собой. И если для того, чтобы это исправить, мне достаточно просто свозить тебя на тренировочное поле и вовремя ткнуть в тебя пальцем, я это сделаю. Офигевшее лицо Чуи стоило запечатления в скульптуре. Дазай мягко усмехнулся: — Да, вот такие у меня эгоистичные душевные порывы. Можешь за это меня расстрелять. — Мне пора на работу, — максимально холодно произнёс мафиози, отходя от темы, вставая со стула и отодвигая недопитый кофе. Вообще-то, до смены оставалось ещё часа полтора, но Дазая это не касается, и вообще — раньше сядешь — раньше выйдешь. В смысле, чем раньше он прибудет на место, тем раньше его наградят очередным заданием, позволяющим отвести душу и повыколупывать мерзким людишкам их глазки. Или чем ему там сегодня придётся заниматься. Вроде бы сегодня в планах были пытки. Накахара пошёл в спальню, стараясь скрыть нервозность твёрдой поступью и хмурым взглядом, а Дазай увязался за ним. — И всегда ты по дому в одной белой рубашке ходишь? — он смерил напарника изучающим взглядом. — Причём в чужой. — С чего ты взял, что она чужая? — Она на два размера больше, чем носишь ты. Её хозяином был кто-то высокий, но худой. Я бы даже сказал, тощий, раз в талии она на тебе так хорошо сидит. Весьма чистоплотный, но под воротом есть неотстирывающееся бурое пятно, скорее всего — кровь. На боку — аккуратно зашитая прорезь, тоже с выцветшим пятном. Получал ранения, ранил сам — это кто-то из мафии, да? Ты её часто стираешь, причём с отбеливателем, и иногда гладишь. Этот человек очень дорог тебе, Чуя. Так вправду ли Чиби-кун так меня ждал, как сказал этим утром? Чуя обернулся и, поймав холодный вроде бы как отстранённый взгляд, усмехнулся. — Не во славу твоего эгоизма и самолюбования, а ради моей чести будет сказано, но — да. Именно так. А ты — склеротик. — Неужели? И кто же пожертвовал тебе этот предмет гардероба, что ты его так бережно хранишь? У тебя целый шкаф твоего безвкусного шмотья, любую свою сорочку мог бы сделать пижамкой, но дома ходишь в этой штопаной-перештопанной рванине. Чуя расстёгивал пуговицы, отвернувшись к шкафу, но самодовольная улыбка не сходила с его лица, пока детектив старался делать вид, что не исходит на говно от ревности. — И с какой-то стати я — склеротик? Забыл, что за четыре года может разыграться твоё либидо и ты захочешь лечь под кого-нибудь, забив на меня? Или у вас были только оральные ласки, а с твоей точки зрения минет — не измена? Просвети же меня, что у вас с ним было! — О, ты действительно этого хочешь? — То есть ты готов рассказать? — Ну, слушай: этот парень чертовски горяч в постели, хотя по нему и не скажешь. Причём готов он всегда к любой роли и даже не прочь подставиться и под меня. Его руки — это просто песня, он может играть на мне, как на скрипке. Обожаю, когда он стискивает пальцами мои бёдра так, что остаются следы. А что он может творить своим грязным ртом! — Чуя натягивал брюки, отклячив задницу, и просто умирал от удовольствия, наблюдая за мрачнеющим лицом Дазая через зеркало. — Его ноги такие длинные, что когда я закидываю их себе за плечи, начинаю беспокоится, что он ногтями поцарапает потолок. А как он гнётся, ммм! Даже когда он сверху, он не менее гибок, чем когда снизу. А когда он кончает, всегда зажмуривается и шепчет моё имя. Множество раз подряд, пока из него не перестаёт литься семя. Люблю накручивать после секса его длинные тёмные волосы на палец. Он так мило хмурится и улыбается одновременно, когда отходит от оргазма. А потом открывает глаза, и я готов вечность тонуть в этих чёрных дырах, такими тёмными они становятся. У него много шрамов, и, каждый раз возвращаясь ко мне, он приносит новые. Редко рассказывает, откуда они, но о большинстве я и так знаю. Он вообще любит помолчать о важном, нужные слова из него надо тянуть клещами. Самые нужные я из него так и не вытянул, хотя знаю его так долго, что должен был его придушить ещё на половине этого срока за его грязный язык и жуткий характер. Не раз уже обещал ему это, но когда он обнимает меня, душить почему-то уже не хочется, хотя, казалось бы, руку протяни и сожми, — взглядом шатена можно было уже заморозить парочку особо засушливых пустынь, а Чуя всё не унимался, прилаживая кобуры к портупее. — Его губы всё время искусанные. Не от нервов, а, скорее, от скуки. Голос ленивый, тянучий, тихий. Движения обычно такие же, но когда он зол или возбуждён — резки и стремительны, как у дикой кошки… — Ну и кто же тебя так обхаживал, а? Тёмные волосы, тёмные глаза, длинные ноги. Длинные, хм. Ну, для тебя это понятие весьма растяжимое. Судя по длине рубашки, в нём где-то метр семьдесят пять или около того. Только не говори мне, что ты трахался с Акутагавой! Я этого щенка в порошок сотру, — последнюю фразу он уже почти прорычал, но так тихо, что, не будь Чуя опытным мафиози, не расслышал бы и слова. — И вот поэтому ты — склеротик, — хохотнул Накахара, надевая завершающий элемент гардероба — шляпу. — К тому же ещё и тугодум. Он подошёл к Дазаю, на ходу сворачивая рубашку, и вручил её ему лично в руки. — Это. Твоя. Рубашка. Если не веришь, сравни эту дыру с дырой в своём брюхе. Или вспомни наконец, как мы шесть лет назад ввалились в эту квартиру после задания и я снова тебя штопал, как грёбаный носок, а потом мы трахались, после чего ты расщедрился и разрешил носить твою рубашку дома, «всё равно в ней теперь в люди не выйдешь», ведь так? Ты тогда ещё был ниже, поэтому «метр семьдесят пять». А когда ты уходил, она была со мной в Такаяме, поэтому ты её не забрал. И да, я хожу в ней довольно часто. Но это ты и так понял, господин детектив. О, да сегодня тут прям конкурс на самую офигевшую рожу! Чуя притянул ошарашенного детектива за галстук и утянул в поцелуй, как мечтал грёбаные четыре года, проводя языком по нижней свежеискусанной губе. — Не скучай! — бросил Накахара уже из прихожей, надевая ботинки. — И оставь мне на ужин хотя бы пару кусков пиццы! Приду голодный и злой! Могу и придушить! И с громким хохотом вышел за дверь. — Ты только посмотри на себя, Чуя. Сентиментальный ты ублюдок, — горестно выдохнул наконец Осаму, прижимая рубашку к груди. Он наконец рассмотрел и узнал её. Как он вообще мог её не узнать, он ходил в ней почти год, пока в ней и в нём не проделали дыру катаной! Как он вообще мог подумать, что Чуя станет трахаться с Рюноске, когда даже он сам (по возможности, если не считать изменой предложения двойного самоубийства дамочкам разной степени привлекательности) хранил ему эту злоебучую верность! — Кажется, ты заразил меня своей сентиментальностью. О, а пиццу он ему оставит. Хотя бы для того, чтобы взглянуть на разозлённую милую моську, когда мафиози поймёт, что она с морепродуктами и ананасом. Что-что, а гастрономические (не)пристрастия своего напарника Дазай Осаму знает наизусть.