Ты только посмотри на себя

Во всём Детективном Агентстве только один человек (вернее, тигр) задался вопросом, почему Осаму не ночует в общежитии, как раньше. Куникида рад был, что тот вообще на работу приходит да в петлю лезет реже обычного. Так, по старой памяти. Остальным было пофигу на наличие Дазая в штатных ситуациях вообще, лишь бы вовремя появлялся на расследованиях и путные вещи говорил. Осаму всё это делал, ловил полувосхищённые-полураздражённые взгляды, а по вечерам сваливал в туман в совершенно противоположном от общежития направлении. Доходил до высотного старого дома, поднимался по лестнице на тринадцатый этаж, открывал дверь своим ключом и проникал в полутёмное помещение. Чуя, вопреки своему ядрёному характеру и славе холодной шипастой мрази, принёс в этот дом уют. Настоящий. Сменил пыльные бежевые занавески на благородные бордовые шторы, в кухонных шкафчиках изящных бокалов стало больше, чем посуды, серо-бурые половички стали ворсистыми мягкими коврами, да и кровать он сменил — теперь та хотя бы не скрипела. Раньше дом был просто крышей над головой, а теперь стал домом, где всегда ждут. Накахара в этот день работал в ночную смену и поэтому сейчас ещё лежал на животе, раскидавшись на манер морской звезды, на вульгарно алых шёлковых простынях, смяв одеяло куда-то в ноги. Последние косые лучи заходящего солнца лизали бледную спину, усыпанную веснушками, которые, словно созвездия, соединяли тонкие нити шрамов. Не так давно Накахара использовал свою «Немилость», поэтому сверху шрамов виднелись бледно-розовые отпечатки жуткой кровавой силы. Жуткой и завораживающей. Сейчас Чуя в глазах Осаму представлял из себя произведение искусства кисти не то импрессиониста, не то авангардиста. Или даже сюрреалиста. Наверное, примерно так же Сальвадор Дали изобразил бы олицетворённое солнце. Вот именно. А на солнце долго смотреть нельзя. Дазай прыгнул на постель сбоку от Чуи и тоном учёного-натуралиста начал вещать: — А ты знаешь, Чуя, что рыжие тараканы прусаки ведут преимущественно ночной образ жизни, питаются всякой гадостью и заражают людей? Я думаю, у тебя с ними много общего. — Изыди, нечисть! — Чуя подскочил на постели, упал обратно уже на спину, подобрав конечности, натянул одеяло на плечи и приоткрыл один глаз. — И чем же это я на них похож? — Ну, во-первых, ты, судя по всему, живёшь только ночью. Во-вторых, вчера ты снова нажрался очередной спиртосодержащей дряни, и сегодня у тебя похмелье. В-третьих, они тоже рыжие! В Осаму полетела подушка, но он увернулся, жертвуя упавшим с тумбочки стаканом. — А про заразу поподробнее? Если ты, гадина, триппер подхватил от своих проституток и мне его передал, я тебе хер отстрелю. — Фу, как некультурно! Я хотел сказать, что заразился от тебя жаждой жизни, половым ли путём, или же воздушно-капельным, я уж не знаю, а ты всё сводишь к проституткам. — Жаждой жизни? — Чуя открыл второй глаз и привстал на локте. — Ты? Ты вот сейчас серьёзно? — Ага. Смотрел сейчас на тебя, спящую царевну, и понял, что даже если человек живёт только ради парочки вот таких вот мгновений, то он, впрочем, живёт не зря. Не смотри на меня так, я сам от себя в шоке. — Я тебя сейчас придушу, сентиментальная ты гнида. И придушил. Повиснув на шее и уткнувшись подозрительно мокрым носом в забинтованную шею. — Я вот тут подумал, — загадочно улыбнувшись, сказал Дазай. — Ты уже столько лет назад пообещал мне двойное самоубийство… — Я не буду сегодня с тобой прыгать из форточки! — насупился рыжий, теряя романтический запал. — Я не об этом, красавица. Просто… Ты пообещал мне что-то настолько масштабное и важное, а я ещё нет. Поэтому… Накахара Чуя, поклявшийся мне умереть со мной, примешь ли ты мою клятву жить с тобой и ради тебя? — Чего? — не понял внезапного официоза ещё не до конца проснувшийся мафиози. Дазай отвёл взгляд, а после вообще встал и подошёл к окну. И вот тогда-то, спустя долгие три минуты тишины, насторожившемуся повелителю гравитации прямо в лоб прилетела маленькая чёрная бархатная коробочка. — Я думаю, лучше сделать это ближе к Новому Году, — словно из середины повествования продолжил детектив, не оборачиваясь. Своим спокойным голосом и расслабленной фигурой он мог обмануть кого угодно, но не напарника. Дазай нервничал, причём настолько, что не решался показывать всё лицо, а не только глаза. — Начнём новую жизнь… Хотя не думаю, что у нас с тобой может что-то кардинально поменяться. Просто будем ещё ближе, чем сейчас, подумаешь. Что, по-твоему, звучит лучше: Дазай Чуя или Накахара Осаму? Или оставим всё, как есть? Будем праздновать в Йокогаме, или ты хочешь куда-то съездить? Можем заказать круизный лайнер, или слетать в Бразилию. О, а на медовый месяц в Россию, вернём Достоевскому заслуженные пиздюли! Я договорился с одним хорошим винным домом, у нас будет лучшее шампанское и сорок видов красных и белых вин! Только на закуску обязательно будут крабы, ты уж не обессудь. Рю и Ацуши возьмём шаферами, надеюсь, они не перегрызут друг другу глотки! На первый танец молодых возьмём наше танго. Думаю, это будет символично… — Дазай наконец заткнулся и обернулся на партнёра, залипающего на открытую коробочку. — Если ты, конечно, согласен. Накахара достал кольцо из коробочки. Серебряное, со вставкой оникса по всей длине. Не самое дорогое, но красивое и аккуратное, без пафоса и излишков. — Я хотел золотое, — поспешил оправдаться Дазай, — но если бы я купил его, максимум, где мы могли бы собраться, — в кафешке под агентством. — Осаму… — Знаю, знаю, я уже восемь лет как Мудаза… Стой, что? Рыжий эспер, кажется, впервые за восемь лет, что они знакомы, назвал его по имени, и это ввергло шатена в некий экзистенциальный ступор. — Ос-саму… — Я всё ещё жду ответа, — напомнил суицидник, немного отойдя от эмоциональной встряски, хотя небольшое напряжение, уловимое только слухом идеального партнёра, в голосе осталось. — Я должен был сделать это первым, — немного обиженно, наконец, выдал Чуя. — Сделать что? Молча, Накахара полез в прикроватную тумбочку и бросил в Дазая… Что-то. При ближайшем рассмотрении это что-то оказалось такой же чёрной бархатной коробочкой, внутри которой лежало кольцо, почти полностью идентичное, только золотое. — Чуя… — пришла очередь Осаму залипать на то, как поблёскивает чёрный камень в свете торшера и угасающего солнца за окном. — Оно ведь стоит дороже, чем вся моя жизнь! — А мне вот, представляешь, не жалко! Потому что я в своё время не променял деньги на чужие принципы и могу себе позволить сделать парню предложение красивым золотым кольцом! — Я так понимаю, твой ответ — «да», — усмехнулся Дазай, опуская неведомо когда успевшие нервно подняться плечи. — Твой, вероятно, тоже. Идиоты думают одинаково. — Не принижай наш общий интеллект! У мудрецов мысли сходятся! — Или так, да. Несмотря на колкие слова в адрес «нищебродского» колечка, Чуя всё же надел его на свой безымянный палец, продолжая любоваться им, вытянув руку. Дазай же надел своё сразу же, и не мог оторвать взгляд от лохматого рыжика. А после и вовсе не удержался и притянул его в свои объятия, утыкаясь носом жениху за ухо. — Я начал ловить себя за странными мыслями, — пробурчал он. — Из разряда «умные мысли преследуют его, но он быстрее»? — хохотнул Накахара, оплетая тощее тело конечностями. — Не порть момент, заноза. Я иногда думаю, как бы мы вместе выглядели бы в старости. Ты часто работаешь с бумагами, поэтому будешь непременно ходить в очках. Стабильно раз в месяц закрашивать седину хной и силой гравитации оттягивать кожу на лице назад, чтобы были незаметны морщины. У тебя начнут болеть простреленные и раздробленные в молодости кости в ногах, поэтому ты купишь себе трость с золотым набалдашником и будешь ходить по штабу даже не хромая, а приходя домой жаться ко мне и жаловаться, что ноги устали и снова ноют на погоду. А ещё, мне кажется, к тому времени ты уже успеешь заработать цирроз печени, и пить будешь только артезианскую водичку, но с видом будто это лучшее детище южных французских виноградников. — А ты? — Хочу послушать твою версию. — Ммм… Ты будешь полностью седой. Глаза твои выцветут и их цвет из коньячного станет цветом виски со льдом. Из-за частого болтания на верёвках у тебя сядет голос, и он станет с благородной джазовой хрипотцой. Из-за того, что в молодости ты чем только не травился, тебе не будут помогать никакие таблетки, и давление ты будешь сбивать и поднимать только посредством алкоголя и кофе, язвительно посмеиваясь, глядя на меня, лакающего минералку. А томными вечерами… — Мы будем выбираться в парк и гундеть на юных «шалав» и «педерастов»! — С языка снял! — Счастливая здоровая семья, — улыбнулся Осаму, целуя Чую за ухом. — Ага, — рыжий сам расплылся в улыбке, представляя двух старых пердунов, ведущих себя наедине как пятнадцатилетние подростки. — Хочу, чтобы так и было. Можно и по-другому, но хотя бы так. Главное, чтобы было. Осаму не ответил. Не с их жизнями загадывать что-то настолько далёкое, мирное и прекрасное. Но помечтать не вредно, так ведь? — Так, с моими пожеланиями разобрались. А чего хочешь ты? Не одних же крабов? — О чём ты? Всё, что я назвал, мы хотим вместе. — Не ври. Вся твоя патетическая речь — льстивая подстилка к какому-то яростному пиздецу, который ты приготовил. Колись давай — У меня есть одно желаньице, — призадумался Дазай, — но тебе оно не понравится. — Лучше быть готовым сразу, чем терпеть твои сюрпризы. — Ты не станешь этого делать. — Опять ты за своё?! — возмутился Чуя, вырываясь из объятий, но ему не дали. — Нет. Я не буду больше предлагать тебе двойное самоубийство. Однажды ты на него уже согласился, мне хватит одного твоего обещания, и я буду ждать до тех пор, пока ты не предложишь его мне сам. — Тогда, блять, что?! — Ну… — Чуе показалось, или Мудазаяц смутился?! — Помнишь, у нас с тобой было одно дельце, когда я ещё был в Мафии… — Не томи, их у нас с тобой было ровно восемьсот тридцать два! — Шестьсот пятьдесят четвёртое. — Такое захочешь — хрен забудешь. С этого началась та поебень, которая почему-то у нас называется отношениями и которая волшебным образом привела вот к этому! — Чуя ткнул Осаму под нос руку с кольцом. — Ну, так и что же? Как ты и сказал, танго будет. Или мне тебе сматериться по французски? Так я и сейчас смогу! Me casse pas les couilles, un fils de pute! Нет? Дазай? Безэмоциональный в подавляющем большинстве случаев Дазай сейчас мимикрировал под своих возлюбленных крабов. Проще говоря, был красным, аки помидор. Но после иноязычных матюгов немного придурочно улыбнулся. — Мне очень понравилось, как ты тогда выглядел, — пробормотал он. — Чего?! — Ну, я представлял себе иногда, как у нас было бы, если бы у тебя… Если бы ты выглядел, как тогда. — То есть ты трепал грёбаннх девять лет мне нервы только потому, что тебе когда-то понравились мои сиськи, которые даже не мои?! — Нет, конечно, нет! Просто… Тебе шло платье. И каблуки. Ну, и грудь тоже. Ты её тогда даже пожамкать не дал! — обиженно воскликнул Дазай, строя из себя оскорблённую невинность. — Я надеялся наверстать упущенное. Первая брачная ночь и всё такое… Я же не прошу тебя в ЗАГС с ними идти! Только для меня. Я пойму, если ты не согласишься. — Извращенец! — издал последний возмущённый вопль мафиози и как-то грустно вздохнул: — Даже если бы я и согласился, ничего не вышло бы. Того человека, кто мог сделать это, больше нет. С такой способностью, как его, в Портовой Мафии долго не проживёшь. — Мда… Представляю себе: нападает на него вооружённый солдат, а он хлопает в ладоши, и… У солдата вырастают сиськи. И всё. Но всё-таки жаль его. Чуя промолчал. Он не будет сейчас говорить, что погиб тот, кажется, его звали Такэо, от действия Способности Кью. Он не будет говорить, что Такэо один из пятидесяти семи погибших в тот самый день. Он не будет говорить, что ему тоже жаль, что больше нет этой дебильной Способности. И уж тем более он не скажет, что жаль ему в основном потому, что ему хотелось посмотреть, как будет выглядеть под ней Дазай. — С тебя Пино Нуар за мою искалеченную психику! — Да она у тебя искалеченная, сколько я тебя знаю! — Она у меня искалеченная именно потому, что ты меня знаешь! — фыркнул Чуя, всё-таки выпутываясь из объятий и удаляясь в сторону ванной. — И всё будет так, как я хочу, понял? Я не дам тебе испортить мою свадьбу, грёбаная мумия! — Ты только посмотри на себя, Чуя, — детектив со всеми удобствами расположился на освободившейся кровати. — Ну, естественно, всё будет так, как ты захочешь! Разве могу я поступить иначе?