Проклятие красивого лица

— Почему вы не приходите больше ко мне в комнату перед сном? — спросил Тэхен как бы между делом, когда Сокджин Юрьевич ушел проводить господина Вэя к его флигелю, и их фигуры постепенно скрылись в сиреневых зимних сумерках. — Мне как-то неловко, — смутился Чимин. — Бросьте! — засмеялся Тэхен и подмигнул своим бессовестным обаятельным цыганским прищуром. — Приходите, у меня еще в запасе много интересных историй. Приходите нынче, и расскажу вам, как у меня появился ручной медведь. — Неужели, и правда, настоящий ручной медведь? — удивился Чимин и даже рот приоткрыл недоверчиво. — Вы шутите надо мной? — Я говорю истинную правду, и я бы взял его с собой в поместье, но Кимский отказал и был категоричен.       Мимолетная печаль коснулась дрогнувших ресниц Тэхена, но тут же исчезла, и взгляду его вернулся былой азарт: — Так придете?       Чимин, конечно, пришел. Он проскользнул босым по холодным половицам мезонина и юркнул в спальню к Тэхену незамеченным, хотя фон Ким почему-то до сих пор бодрствовал: в гостиной горели свечи, оттуда доносилась все та же печальная рождественская музыка.       Тэхен встретил его широкой улыбкой и откинул одеяло: — Забирайтесь ко мне, не то застудитесь.       Чимин колебался.       Ему все еще вспоминался горячий шепот Тэхена в конюшне, и от этого делалось так стыдно и так сладко, что он не мог даже сам для себя решить, чего же больше: стыда или наслаждения в этих воспоминаниях.       Однако, он уступил, и скоро горячие ноги Тэхена оплели его настывшие ступни, согревая. — Вы обещали рассказать про медведя, — напомнил Чимин, дрожа то ли от холода, то ли от волнения. — Ручного. Настоящего. Неужели такое возможно? — Каждого можно приручить, Чимин, — сказал Тэхен серьезно и повернулся к нему лицом, так, что его дыхание с едва слышным ароматом съеденных украдкой посахаренных орехов коснулось чиминова лица. — Если он хочет быть прирученным.       Чимин смотрел на него во все глаза, цепляясь взглядом за широкий неправильный рот, родинку на кончике носа и длинные мягкие ресницы, и ему снова было сладко где-то внутри, и сладость эта разливалась из-под ребер куда-то вниз живота. — А он хотел? — спросил он, сглотнув немного нервно, рвано, и тут же покраснел оттого, что Тэхен заметил это и перевел взгляд на его губы. — Он любил меня, — почти прошептал Тэхен. — Я ему нравился. Конечно же, он хотел.       Часы где-то в глубине дома пробили полночь. — Правда, — в голосе Тэхена появились хитрые нотки, — мы подружились с ним не сразу. Сначала он поцарапал меня. Ранил. Длинными когтями своими прямо в сердце.       Чимин с сомнением посмотрел на него и даже немного разозлился, подумав, что Тэхен снова смеется над ним и шутит. — Не веришь? — спросил Тэхен хрипло, вдруг перейдя на «ты», и взял Чимина за руку. — Сам посмотри. Вот здесь.       И положил ладонь Чимина себе на грудь, туда, где ночная рубашка чуть распахнулась в вороте, обнажив упругую красивую кожу и самый край темного ореола соска.       Чимин попытался одернуть руку, но Тэхен держал крепко, словно предлагая что-то нащупать, почувствовать, и пальцы нащупали едва заметный шрам, чуть выпуклый на окончаниях.       Он тронул пальцами бугорок кожи. Затем тронул еще раз смелее. А потом, и сам не понял, как это случилось, но пальцы его коснулись плотного сморщенного участка темной коричневой кожи, а затем и самого твердого как бусина соска.       Дыхание Тэхена сбилось.       Чимин поднял глаза испуганно на него и замер: во взгляде Тэхена мерцало что-то опасное, и он, кажется, даже прикрыл глаза ресницами, чтобы не выпустить это что-то наружу.       И через секунду Тэхен склонился к его лицу резко, как будто ринулся в бой, и коснулся чиминовых губ сначала легонько, а затем с таким напором, что Чимин ахнул и упал на подушку, вцепившись пальцами в ворот Тэхена и утягивая его за собой.       Он думал, что это неправильно и так не должно быть, но губы Тэхена были такими горячими и настойчивыми, что выжигали своим накалом все мысли из головы, и Чимину оставалось только температурить вместе с ними в этом бездумном, лишенном мыслей пространстве, впитывая в себя необычные, такие новые и такие сладкие ощущения.       Он не произнес ни слова, даже когда Тэхен шептал ему что-то на непонятном, наверное, цыганском гортанном языке, даже когда пальцы Тэхена аккуратно развязали тесьму на его ночной рубашке и проникли к коже, оглаживая ее шершавыми подушечками пальцев, даже когда его поцелуи перешли на шею и грудь, губы коснулись кожи там, где билось сердце, подставляясь царапинам этого напористого и такого красивого и сильного медведя.       Постепенно вся сладость, в которой нежился Чимин, вытекла из-под ребер и сконцентрировалась в самом низу живота, и он почувствовал самого себя тяжелым и грузным оттого, что не мог свободно вдохнуть, чтобы не выдохнуть со стоном. Ему было стыдно за свой стон, стыдно, что кто-то может услышать, войти, увидеть, УЗНАТЬ, но голос примешивался к дыханию помимо его воли, и он ничего не мог с собой поделать. Когда же пальцы Тэхена проникли под подол рубашки, под панталоны, Чимина вдруг встряхнуло, и он и сам не понял, как случилось, что выскочил из кровати и оказался у самого входа в комнату, испуганный и дрожащий. — Я… — захлебнулся он собственными вдохами-выдохами, — пора спать, я пойду, я должен…       Он говорил это, уже шагая босиком по коридору к своей спальне, решительно шлепая по половицам, и музыка, доносившаяся из гостиной, казалась ему увертюрой к чему-то неправильному и разрушительному в его жизни.