Проклятие красивого лица

      Намджун Алексеевич вернулся под вечер и сразу же сообщил, что на Рождество прибудет в имение лично Джиджи. Что означало, как пояснил после Кимский Сокджину Юрьевичу в беседе с глазу на глаз, что господин Вэй покинет их гостеприимный дом, поскольку появилась возможность обеспечить ему беспрепятственное путешествие за границу.       Сокджин Юрьевич погрустнел и помрачнел, но обязанности хозяина требовали его внимания, так что он постарался занять свои мысли приготовлениями к рождественскому обеду.       Господина Вэя отпускать не хотелось до рези слез в глазах, до боли под ребрами, до безысходных всхлипов. Не хотелось. И Сокджин Юрьевич был готов даже покинуть имение и сломя голову уехать вместе с ним, если бы его драгоценное божество хоть взглядом, хоть полуулыбкой дал понять, что нуждается в таком попутчике как фон Ким в своем полном опасностей путешествии.       Сокджин Юрьевич метался в собственных мыслях от одной безумной идеи к другой: то он планировал увезти господина Вэя в Петербург и снять ему меблированные квартиры, а самому жить подле, чтобы заботиться о нем, то подумывал списаться со своей теткой, жившей нынче где-то во французской провинции, и просить убежища для них обоих, то решительно намеревался признаться господину Вэю в собственных чувствах и просить его остаться. Но все это было невозможно. Господину Вэю, оказавшемуся в Российской Империи наперекор воле своего императора и российского, оставаться здесь было смертельно опасно.       Сокджин Юрьевич даже не знал, от чего он бежал и за что преследуем: господин Вэй мог оказаться беглым преступником и опасным убийцей, он мог оказаться бежавшим от кредиторов должником, он мог…       Намджун Алексеевич сообщил также, что медлить с отправлением господину Вэю никак нельзя более, поскольку в губернии, как сообщили ему на одной из почтовых станций, находилось нынче некое высокопоставленное лицо из столичной жандармерии, и опасаться того, что этому высокопоставленному лицу нужен был именно господин Вэй, стоило, безусловно.       Проворочавшись ночь на своей мягкой постели, Сокджин Юрьевич так и не решил ничего, однако, утром сочельника первым же делом отправился во флигель с завтраком для гостя. Его сопровождал молчаливый Седжинушка, следуя по тропинке с корзиной в руках, и Сокджину Юрьевичу так необходим был хотя бы чей-нибудь совет или твердое слово, чтобы либо разувериться во всех своих мечтах, либо укрепиться в них. — Вам нравится господин Вэй, Седжин? — задал он вопрос, когда поворот тропинки открыл для них обоих обзор на резное крыльцо флигеля. — Да как же может не нравиться такая красота! — медленно, нараспев ответил управляющий и понимающие сощурился. — Надеюсь, и господину Вэю у нас нравится, — предположил фон Ким, плотнее кутаясь в свой тулупчик, отороченный нежным собольим мехом.       Седжин покачал головой: — Холодно ему в наших краях-то, — покачал головой Седжин. — Того и гляди, обожгут его наши морозы, и зачахнет. Как цветок, который вы выписали прошлой осенью из Петербурга.       Сокджин Юрьевич поднял на него взгляд и натолкнулся на слишком понимающие, мудрые седжиновы глаза. — Каждому цветку — своя поляна, — не отвел взгляда все понимающий и все знающий Седжинушка. — Так-то.       Утро сочельника Тэхен встретил злым и несобранным. Вчерашнее бегство Чимина не давало ему покоя, и он, против своего обыкновения, не сомкнул до рассвета глаз, и только на утренней заре забылся ненадолго полным мучительных метаний сном. Поднявшись, он намеревался первым делом встретиться со сводным братом и объясниться.       Однако, утром нигде он Чимина не нашел. Не появился Чимин Сергеевич даже к завтраку, так что Тэхен решительно направился к нему в спальню с готовностью прижать к стенке этого трусишку и либо успокоить, либо ввести в смятение еще более. Второе, понятно, было для Тэхена более желательным. — Дак, барин еще засветло поднялися и в конюшни отбыть изволили, — весело пояснила Прасковья, со скоростью тысячерукой богини Гуань Инь наводящая порядки в мезонине к приезду гостей. — Видала, оне коня своего чистить изволили…       Тэхен отправился на конюшни, но конь Чимина Сергеевича стоял на привязи, вычищенный и накормленный, с довольной сытостью во взгляде умных черных глаз. Конюх сообщил, что Чимин Сергеевич «только что отбыли-с к дальнему флигелю», и Тэхен направился туда, однако, и там застал только господина Вэя, пьющего кофе в компании Намджуна Алексеевича и Сокджина Юрьевича. — Ищи брата у леса, он с утра собирался с дровосеками в лес за елкой направиться, — взмахнул широким рукавом в сторону темнеющей кромки дубравы Кимский.       Тэхен оглядел свой второпях накинутый поверх рубашки легкий кафтан, подумал, что в таком легком наряде к лесу идти будет неуютно, но все-таки зашагал меж сугробов по расчищенной узкой дороге.       Дровосеки, тянущие елку из леса на дрожках, оглядели его, взъерошенного и озябшего, с осуждением и сообщили, что Чимин Сергеевич с ними собирался, но в последний момент передумал, увидев, что Тэхен Сергеевич направляется к конюшням. — Он пошел туда? — уточнил Тэхен, но дровосеки отрицательно покачали головой и указали в противоположную сторону, махнув заснеженными рукавицами в сторону хлебных амбаров.       И тогда Тэхен понял, что Чимин попросту бегает от него. И это разозлило его еще больше.       У хлебных амбаров топтались дворовые, доставая из сундуков припасенные к сочельнику продукты и перенося их в хозяйский дом, и Чимина там Тэхен тоже не застал. — К сеновалу побежали-с, — учтиво сообщил повар. — Вот по этой тропочке за амбарами-с.       И пробормотал что-то насчет промокших валенок у тех, кто изволит нырять по сугробам вместо того, чтобы пользоваться расчищенными тропинками.       К сеновалу Тэхен направился, крадучись, ныряя под навесы одного амбара за другим, и сам посмеивался — так это напоминало детскую игру в прятки. И у него почти получилось застать брата врасплох, но снег скрипнул под жестким цыганским сапогом, и яркий тулупчик Чимина тут же показался с обратной стороны сеновала и начал удаляться. — Стоять! — гаркнул Тэхен Сергеевич и прибавил ходу.       Чимин вздрогнул, но шагу не сбавил, продолжая перескакивать с сугроба в сугроб как заяц. — Стой, говорю! — крикнул Тэхен громче и улыбнулся тому, как подпрыгнул над очередным сугробом брат с перепугу, — Догоню — хуже будет! — Куда уж хуже-то? — пробормотал, останавливаясь, Чимин. И, кажется, собрался было повернуться, но со стороны парадных ворот послышался лошадиный топот, и во двор въехал на рыжем жеребце Хосок Андреевич Ланской-Рогатых. Он в своем казачьем синем зипуне был чудо как хорош, контрастируя с подсвеченным утренним солнцем снегом. — А, Тэхен Сергеевич, — протянул Хосок Андреевич игриво, спускаясь с лошади. — Приветствую вас! Не легко ли вы одеты для такого студеного утра? — Ничего, — буркнул Тэхен, не сводя взгляда с застывшего все так же в снегу за амбарами Чимина. — Я горячий. — Не сомневаюсь, — захохотал Ланской. — Был бы рад прогуляться с вами как-нибудь верхом, побеседовать… — О чем именно? — уточнил грубовато Тэхен, поглядывая на красивого казака на всякий случай настороженно. — Обсудили бы… вашу горячесть, — снова захохотал Хосок Андреевич, — и мое отсутствие сомнений по этому поводу. Эх, жаль, недосуг мне сейчас. Дела, понимаете ли…       Чимин Сергеевич слушал их диалог, чуть приоткрыв даже рот, и на лице его сменялись многие разные чувства.       Ланской-Рогатых флиртовал с Тэхеном так просто и открыто, с тем самым Тэхеном, который вчера…       Чимин залился краской и опустил глаза.       Тем самым, который вчера… так целовал Чимина, чьи руки были так настойчивы и требовательны, от сбитого дыхания которого чиминово дыхание тоже сбивалось и давило грудь изнутри…       Ланской-Рогатых флиртовал с ЕГО Тэхеном.       У Чимина сжались кулаки.       И он решительно шагнул к амбарам. — Кимский, а вот и вы! — окликнул Ланской подходящего Намджуна Алексеевича, — ну что ж, я привез, как и обещал…       Пока Тэхен провожал взглядом этого шумного и настырного казака, он с улыбкой прислушивался к приближающимся по снегу шагам за спиной, а потом внезапно обернулся и резко схватил подошедшего Чимина Сергеевича за рукав. — Попался!       У того вид был, и правда, как у попавшегося в силки тетерева: перепуганный, взъерошенный, одни глазища только на абсолютно красном от смущения лице.       Тэхен Сергеевич без лишних разговор втянул его в распахнутые ворота сеновала и прижал к деревянным доскам. — Ты бегаешь от меня что ли? — Я… с чего это я… — залепетал Чимин, забился в его руках и затих, глядя, впрочем, на него во все глаза.       А потом, вспомнив хитрый прищур Ланского и взгляды его, которыми он облизывал Тэхена с ног до головы, вдруг подался вперед и сам поцеловал сводного брата, да с такой злостью и напором, что тот слегка опешил, вздрогнул, но тут же опомнился и углубил поцелуй, сгребая в охапку Чимина вместе с его тулупчиком и дрожащим, как у испуганного птенца тельцем. — Слыхал, столичные жандармы в уезде, — поглядывая пристально на Намджуна Алексеевича поверх своей чашки с кофием, проговорил Ланской, когда Сокджин Юрьевич усадил их в гостиной у камина. — Да уж, — хмыкнул Намджун Алексеевич, — наслышан. По частным делам или по… государственным? — Да кто ж их разберет, — многозначительно посмотрел на него Хосок Андреевич и замолчал. А после добавил, — Время сейчас предрождественское, располагает к самым неожиданным визитам, так что… — Имение Кимских всегда готово к гостям, правда, Сокджин Юрьевич? — также многозначительно сказал Намджун Алексеевич. — Даже к самым неожиданным, — кивнул тот задумчиво осмотрел двор сквозь покрытое изморосью окно, — А мальчиков моих не видали? Прикажите, Седжин, разыскать их, дело к обеду. — Молодые господа у сеновала беседовать изволят, — сообщил Седжин от порога. — Не думаю, что за столь пылкими поцелуями у них остается время для беседы, — хихикнул Ланской, — но пусть будет так. Намджун Алексеевич, давайте присмотрим место, откуда будет сподручнее запускать фейерверки. Скоро прибудут мастера…