Проклятие красивого лица

      Сокджин Юрьевич по просьбе Ханьгуан-цзюня распорядился накрыть им с господином Вэем ужин во флигеле. Лань Сычжуй долго обнимал своего воспитателя, и слезы все текли по его лицу, пока человек в черном не тронул его за руку, кивая в сторону выхода. Господину Вэю и Ханьгуан-цзюню нужно было остаться вдвоем. — Мы с Вэнь Нином не голодны, — смущенно отнекивался Лань Сычжуй после, но Сокджин Юрьевич настоятельно усадил их за стол, приказав Седжину накормить их и заготовить провизию в дорогу. От ночлега гости отказались: им нужно было с соблюдением всей осторожности отправляться в путь, чтобы пересечь границу с Европой, пока в России не отшумели святочные гулянья. — Все началось со смутных времен, — начал Лань Сычжуй рассказ, пока человек в черном Вэнь Нин осторожно пробовал постные блины, начиненные жареными грибами, — когда по нашей многострадальной стране прокатилась череда восстаний — народ был недоволен тем, во что превратила Великий Китай династия Цин. Император Даогуан разослал своих манчжуров во все непокорные провинции. Ханьгуан-цзюнь и господин Вэй были знакомы еще с детства, со времен учебы, когда учеников всех монашеских орденов собирали на совместное обучение в Гусу. Но гражданские войны разделили их, оставив по разные стороны баррикад. Когда отец господина Вэя возглавил восстание у нас в Гуйчжоу, все уже понимали, что силы их не равны императорской армии, поэтому восстание неминуемо будет подавлено. Но в Гуйчжоу живет гордый упрямый народ, и они решили бороться до конца. — Господин Вэй участвовал в восстании? — уточнил Намджун Алексеевич, недавно присоединившийся с мальчиками к ужину и подивившийся гостям и растерянному и заплаканному лицу Сокджина Юрьевича, но виду не подававший. — Нет, — покачал головой Лань Сычжуй, — хотя и очень рвался. Его отец запретил ему. Мои родители были убиты манчжурами еще при первых волнениях, и господин Вэй взял на себя заботу обо мне… Отец его собирался отослать нас с господином Вэем в Монголию, где мы могли бы переждать опасность. Но не успел: его схватили и казнили на глазах у целой площади. А потом схватили и господина Вэя. — А что случилось с вами? — прошептал Чимин с полными глазами слез. — Вы были еще совсем ребенком тогда, так ведь? — Я прятался у разных людей, — грустно кивнул Лань Сычжуй, — но не каждый был готов укрывать у себя ребенка бунтовщиков. Приходилось даже жить в лесу какое-то время. Там меня и нашел Вэнь Нин. Его старшая сестра была казнена вместе с отцом господина Вэя. Вместе стало легче немного, и мы даже обустроили себе жилище в пещере. Вэнь Нин научил меня охотиться, а после, когда город покинули манчжуры, я побирался на улицах, а Вэнь Нин искал мелкие заработки. Так мы и жили, пока господин Ханьгуан-цзюнь не нашел нас и не забрал к себе.       Сокджин Юрьевич мял в руках салфетку, словно боясь задать вопрос и даже более — боясь услышать на него ответ. За него этот вопрос задал Тэхен Сергеевич: — А как же господин Вэй? — Манчжурский генерал доставил господина Вэя в императорский дворец как трофей. Нет лучшего способа заслужить доверие и благосклонность Императора, чем преподнести ему в качестве подарка красивого юношу. Есть у нас в Китае такое понятие — проклятие красивого лица. Люди, родившиеся красивыми, но не принадлежащие к знатному роду, должны быть готовы к тому, что рано или поздно будут замечены и доставлены какому-нибудь вельможе в качестве подарка. Но если ты родился красивым как небожитель, ты обречен пополнить нефритовую коллекцию самого Императора. Многие склонны смиряться с такой судьбой, тем более, что, по сложившейся традиции, когда их красота начнет увядать, для них императорский двор подыщет подходящую партию, женит и отошлет от двора. Но если красота человека подобна дару небес, как у господина Вэя, Император может оставить такого мужчину при себе до конца жизни, сделав евнухом, чтобы замедлить увядание красоты. Такая красота — это проклятие. Каждый, кому выпадает счастье (или несчастье) увидеть ее, влюбляется в это лицо с самого первого мгновения. Она порабощает, и у кого-то рождает нежность или благоговение, а у кого-то — алчность и жажду обладать несмотря ни на что.       Как вы понимаете, господин Вэй — не из тех, кто смирился бы с такой судьбой. Он — сын бунтовщика, революционера, в нем кипит дух свободы.       Господин Ханьгуан-цзюнь вместе со своим старшим братом в то время учился в Европе и не знал обо всех этих событиях. Но его отец занимался внешнеполитическими связями при дворе Императора и однажды упомянул об этом в одном из писем. Конечно, он не знал о том, какие чувства связывают его сына и господина Вэя, и не ожидал, что сын, бросив все, тут же вернется в Китай.       Однако, когда Ханьгуан-цзюнь вернулся, господина Вэя при дворе уже не было. Это было время Опиумной войны, министр Линь Цзэсюй вел в то время переговоры с англичанами, и в качестве подарка пообещал им лучший драгоценный камень из сокровищницы Императора. Это было хорошим способом избавиться от строптивого юноши, который никого к себе не подпускал, терпя побои и почти постоянно пребывая в темницах при дворе, измученный, избитый, весь в ранах от пыток. И господина Вэя отправили в Нанкин. — Я слышал об Опиумной войне, — покачал головой Намджун Алексеевич, — в Петербурге было много разговоров при дворе. Больше, конечно, о тех возможностях, какие открываются для Российской Империи с ослаблением Китая. — На это рассчитывали многие и в Европе, — кивнул Лань Сычжуй. — Однако, переговоры не возымели должного действия, и когда под Нанкином обстановка накалилась, господину Вэю удалось бежать, скрываясь на корабле одной высокопоставленной особы из России, находящейся в тот момент в Нанкине по торговым делам. — И Ханьгуан-цзюнь не успел встретиться с ним? — ахнул Чимин Сергеевич. — К тому времени отец господина Ханьгуан-цзюня уже покинул императорский двор, поскольку те действия, которые предпринимали вельможи, считал разрушительными для Китая. Он удалился в Гусу, вернувшись на путь самосовершенствования, и обоих своих сыновей призвал к себе. Но Ханьгуан-цзюнь отказался. Он пытался узнать судьбу господина Вэя, но без нужных людей при дворе это представлялось очень сложным делом. Ему даже сообщили однажды, что господин Вэй погиб во время Нанкинского инцидента, но Ханьгуан-цзюнь не поверил в это: он ответил, что почувствовал бы, если бы господина Вэя не стало на этом свете.       Сокджин Юрьевич слушал, не задавая ни вопроса, и все вспоминал недавнюю встречу двух этих людей посреди заснеженного поля, и сердце сжималось все сильнее. — В конце концов Ханьгуан-цзюню удалось узнать о том, что господин Вэй покинул Китай, но он понимал, что появляться в Европе в те времена беглому пленнику китайского императора было, конечно, нельзя, и встретиться им не представлялось никакой возможности. По счастливому стечению обстоятельств та самая высокопоставленная особа из России оказалась в неких…дружеских отношениях со старшим братом Ханьгуан-цзюня, и сообщила ему о спасении одного из его соотечественников. — Джиджи? — Сокджин Юрьевич посмотрел на Кимского, и тот кивнул. — Да, Джиджи доставила его в Петербург. — Господин Ханьгуан-цзюнь надеялся, что господин Вэй может укрыться пока в России, и тут же выехал следом. — Но Российская Империя вряд ли приветствовала это, понимаю, — со вздохом покачал головой Намджун Алексеевич, — Отношения России и династии Цин только начинают налаживаться, и сейчас, когда императорский двор готовит Кульджинский трактат, Императору Николаю Павловичу не понравилось бы знать, что Россия укрывает у себя беглого любимца Императора Даогуана. — Вот, почему, несмотря на поддержку в высоких придворных кругах, нам с Вэй Ином следует покинуть Россию как можно быстрее, — проговорил Ханьгуан-цзюнь, появляясь на пороге и ведя за руку господина Вэя.       При виде припухших, исцелованных губ господина Вэя, того, как крепко держатся они за руки, как тесно прижимаются друг к другу рукавами, Сокджин Юрьевич грустно отметил про себя, что эта фарфоровая мечта всегда была мечтой чужой и недоступной. Сейчас глаза господина Вэя сияли совсем другим, незнакомым блеском, его улыбка светилась другой, невиданной ранее нежностью. И по виноватому его взгляду, брошенному мимолетом на фон Кима, Сокджин Юрьевич понял, что господин Вэй все понимал про него с самого начала.       Понимал и просил простить.       Кто знает, сколько таких, как фон Ким, подпадая под власть проклятия красивого лица, терял голову и готов был на безумства ради счастья обладать этой красотой? Кто знает, сколько на пути господина Вэя встречалось таких, которые переходили к решительным действиям? Кто знает, перед сколькими господину Вэю приходилось вот так же, безмолвно, одной лишь легкой улыбкой, просить прощения за свою красоту?       Перед Сокджином Юрьевичем стоял сейчас высокий и строгий, тоже невероятно красивый и сильный, Ханьгуан-цзюнь — единственный, кому далась эта красота в руки.       Небом было даровано это право или Тьмой?       Принесет ли этот дар ему счастье?