Предай меня

Фрейя, королева Ванахейма, Богиня Любви и Войны, никогда не повышала голос ни на своих слуг, ни на своих друзей, ни на своих врагов. Однако ее мелодичный тембр не принимал и того теплого оттенка, который так ласкает слух. Холод и высокомерие, пороки всех существ, что жили под солнцем Девяти миров, давно отравили эту женщину. Сигюн было все равно. Ей было действительно плевать, как и к кому относилась ее мать. Плевать, о чем она думала сейчас, глядя на свою блудную дочь, которая сидела - смешно даже подумать - в камере жалких смертных. Единственное, что интересовало колдунью: зачем она здесь. Кто позвал ее и с какой целью? Вероятно, Тор, что все еще надеется образумить Сигюн. Наивный мальчишка! - Довольна? - Фрейя скривилась, глядя на дочь так, будто перед ней был не живой человек, а что-то неодушевленное. Так и было. Когда-то давно Сигюн боялась разочаровать мать. Боялась, что не станет такой же властной, сильной и прекрасной. Как же это было глупо... Никто никогда превзойдет Богиню Любви. Фрейя об этом позаботится. Даже собственной дочери не позволено ее переплюнуть. - О чем речь, мама? - ее голос небрежен, спокоен и полон насмешки. Так, будто она действительно не понимает. Будто все это для нее - лишь игра. Да, мама. Это и есть игра. - О том, что ты вышла замуж за преступника и злодея, - ни один мускул не дрогнул на лице Фрейи, лишь губы, удивительно тонкие и изящные, сжались в тонкую линию. - О том, что ты вытащила его из темницы и предала Асгард. О том, что примкнула к восстанию и позволила этому безумцу короновать себя! - Ах, это... - девушка притворно вздохнула и опустила глаза. Выводить мать из себя всегда было интересным занятием. - Мне непонятны причины твоего веселья. Если в ней и было что-то живое, оно давно умерло. Так думала Сигюн, глядя на одетую в как всегда безупречно выглаженное платье мать. Статуя. Холодная и бездушная, но удивительно прекрасная. Эти волосы, светлые-светлые, совсем не похожие на темную шапку кудрей колдуньи, эти глаза, такие же льдисто-голубые, но не менее далекие, эти ямочки на щеках... Жаль, их не видно, ведь сегодня искренняя улыбка уж точно не исказит лицо Богини. - Хотя, наверное, ты своего добилась, - Фрейя прошлась вдоль стекла, что отделяло ее от дочери, и пожалела о том, что оно такое чистое и прозрачное. Видеть насмешливо искривленное лицо дочери было худшим унижением, какое только можно придумать, и девчонка это знала. Специально касалась кончиком языка разбитой губы, с которой так и не стерла кровь, хоть на миниатюрном столике и лежали нужные лекарства, подносила к лицу измазанные кровью пальцы, поигрывала наполовину оторванным воротом платья. Брошенная, но все такая же ядовитая. На мгновение в глазах Фрейи мелькнула горечь. Во что превратился ребенок с удивительно лучистой для уроженки Свартальвхейма улыбкой? Во что она его превратила? - На наш дом пал позор, какой не смыть и за десятки лет! И ради чего? - Богиня обернулась к пленнице и тут же отдалась объятиям так долго накапливаемой злости. Поздно что-то менять. - Ради твоей прихоти? Желания насолить мне? - Не весь мир вертится вокруг тебя, мама, - Сигюн наклонила голову так, что неведомо как сохранившие свой блеск кудри съехали по бархату платья на расправленные в горделивом жесте лопатки. - Тебе ли не знать, что такое любовь? Фрейя рассмеялась. Опустила отмеченные искорками подлинного веселья глаза на носки своих туфель, что виднелись из-под подола нежного платья из воздушных шелков, и наконец замолкла, все еще улыбаясь. - Не смеши меня, дочь моя, - протянула она. - Любовь? Если тебя и угораздило привязаться к этому... - тут Богиня замолкла, якобы подыскивая менее обидное слово, однако пауза эта уже была самым оскорбительным, что могла придумать хитрая Фрейя: - ... безумцу, то, уверена, это не заставило бы тебя совершить столько глупостей. Ну а Локи... Ты и сама, пожалуй, знаешь, что он не способен на чувства. - Чувства - не главное, - брюнетка отвернулась и тоже прошлась, будто разминая затекшие ноги, а на самом деле пряча от матери искорки сомнения, на которые разбились льдистые глаза. - Знаешь, митгардцы ведь нарекли меня Богиней Верности... - Верность? Если ты кому-то и верна, то только самой себе. Презрение в голосе матери вызвало внутри болезненный укол разочарования. Никогда эта женщина не перестанет видеть в ней темную альву, кровь извечных врагов ванов и асов... Иронично, ведь никто не заставлял Фрейю делить ложе с их властителем. На мгновение Сигюн захотелось разразиться истерическим хохотом. Все-таки в них с матерью можно найти некоторое сходство... - Тебе ли не знать, что верность бывает разной. Может быть, я и изменяла планам своего супруга, однако брачной клятве - никогда. - Мне бы хотелось в это верить, Сигюн. И снова. Снова эта горечь, которую хотелось голыми руками вырвать из души и бросить на ту пыльную дорогу, где уже корчились в агонии неуместные чувства. Слишком много человеческого просыпается в ней в этой камере, которая воняет смертными... Душно. Душно от одной мысли, что ее тело могло бы принадлежать другому. Душно от слов, произнесенных трикстером в темнице. Душно от презрения матери. - Ты испортила себе жизнь, дочь моя, - Фрейя вскинула голову, наконец нарушив затянувшуюся паузу. В глазах ее вспыхнул опасный огонек. - Можешь собой гордиться. Сигюн ответила на это злой улыбкой, той самой, которую мать ненавидела больше всего. Улыбкой Локи. О чем думала эта женщина, когда шла сюда? Надеялась что-то изменить? Исправить? Нет... Тут уже ничего не изменить и не исправить. Там, где поселились холод и безумие, больше нечего делать. Не помогут уговоры, клятвы, угрозы... Надо просто отступить. Оставить жертву тьмы корчиться в судорогах, умирать в собственных противоречиях, травиться этим мерзким ядом... - Я была в Асгарде и просила Одина о милости, - продолжала Фрейя. Льдисто-голубые глаза слишком резко оторвались от разглядывания пола камеры, изученного до мелочей, и впились в фигуру матери. - Он не отказал мне в этой просьбе. Поэтому сейчас ты без всяких возражений отправишься со мной в город Богов. Ты добровольно отдашь свою магию, а после навеки останешься среди целителей Альвхейма, чтобы искупить сотворенное зло помощью людям. Впервые за много дней Сигюн хотелось смеяться от души. И она смеялась в лицо матери, совсем не скрывая своего веселья. Хохот разносился эхом под сводами тюрьмы, он отбивался от стен и давил, давил, давил... Уничтожал и расплющивал последнюю надежду Фрейи избежать позора. Чем стоит отвечать на презрение, как не презрением? Я презираю тебя, мама. Презираю за то, как ты молила Одина о пощаде. Презираю за то, как униженно ты смотрела на него. Презираю за все, что ты мне сказала. Презираю за то, что ты хоть на мгновение допустила мысль, что я могу согласиться. Это - нож в собственную спину. Он предназначался не тебе, Фрейя, а твоей блудной дочери, однако вернулся бумерангом. - А если я откажусь? - Тогда ты мне больше не дочь. Слишком холодно. Слишком безразлично. У них в семье всегда было принято лицемерить. - Я лишу тебя звания принцессы Ванахейма и права на престол. Слова - как те льдинки. Они рубят все ниточки связи. Ломают мосты. Как последняя капля, что решает все. - Пятно позора будет смыто кровью. Пусть мое материнское сердце и разорвется от тоски, дом Ванадис будет чист перед Девятью мирами. - Как жаль, что я больше не Ванадис, - шепот громче крика. Острый, жестокий, бесстрастный. Фрейя смотрела на дочь и не верила. Не верила, что перед ней ее Сигюн. Когда же все пошло не так? Где потерялась ее маленькая девочка? Ответ был прост: в изумрудных глазах Лафейсона. - Полагаю, вам больше нечего здесь делать, Ваше Величество. - Сигюн... - Я королева Йотунхейма! Ей стоило больших усилий не сорваться на крик. Ярость, подавленная и запертая в широко раскрытых глазах, так и не вышла наружу. Ничего, еще будет время... - Соблюдайте приличия, леди Фрейя. Она не ответила. Сжала в кулаке подол платья и вышла вон, сверкнув золотыми украшениями в тусклом свете ламп. Улыбка сошла с лица Сигюн. На мгновение в носу защипало, и все вдруг показалось нереальным. Будто она - все еще маленькая девочка, сидящая на коленях у отца. И внутри лишь боль от разбитой коленки. И вокруг не стены темницы, а расписанные узорами залы родного замка. О, почему она так не смогла усвоить главный урок трикстера...