Пора возвращаться домой

Я лежу под кустом, дыша через раз. Мокрая холодная земля с пожухлой травой не добавляет мне ни грамма радости, и ещё в середине августа я бы неиронично взвыл от такой перспективы. Вдобавок ко всему мелкие брызги от падающих капель летят в лицо и особенно в глаза… Пять галеонов ставлю на то, что меня бы это взбесило. А сейчас ничего — лежу и помалкиваю. И вправду ко всему можно привыкнуть, вопрос только в наличии или отсутствии выхода из ситуации. Чаще, конечно, случается второе.  Вот и сейчас выбор у меня не то чтобы есть. Я лежу под кустом не из-за желания поваляться в ледяной луже или принять грязевую ванну, а потому что в доме что-то происходит. Не серьёзное, и, к счастью, происходящее в этот раз вроде бы никак не касается Гарри: если судить по тем обрывкам фраз, что я слышал, у Дурслей маленький семейный праздник в честь подписания какого-то там контракта. Странно как минимум то, что гулять вне дома в этот раз мальчика не выгоняют. Попахивает наличием пары мозговых клеток у родственничков Гарри: потому как на улице хлещет далеко не первый, но в этот раз ощутимо осенний дождь, мерзкий как распотрошённые жабы. Так что Дурсль преувеличенно вежливым тоном уведомляет Гарри, что они не хотят слухов и исключительно поэтому, а так же по доброте душевной, позволят ему остаться сегодня в доме. Но не присоединиться к празднику, разумеется — так что его почти пинками отправляют в комнату, отданную ему благодаря неусыпному контролю опеки. Ублюдки.  Впрочем, плюсов в этой ситуации больше, чем минусов: ещё неизвестно, чем они питаются, так и отравиться недолго. Да и мальчик сможет отдохнуть хоть немного от бессмысленной домашней работы. Жаль только, что у меня не выйдет провести это время с ним — Гарри не настолько глуп и безрассуден, чтобы вылезать через окно или пытаться пробраться мимо пирующих уродственников к входной двери. Я бы попытался. Но это плохой пример. К сожалению, забраться среди бела дня на подоконник второго этажа в виде собаки я тоже не могу. То есть непосредственно наблюдать, по сути, не за чем. Но и уходить из-под куста куда-то, где посуше, я тоже не планирую. Потому что происходит не только то, что я вижу глазами и слышу ушами. Школа, Орден и Азкабан натренировали мою интуицию до остроты лезвия. По крайней мере, я в этом уверен. Поэтому я осознаю, что что-то не так, вот только понятия не имею, что именно. Во всяком случае, когда праздник планировался в прошлый раз, это оказалось чьей-то то ли дурацкой шуткой, то ли хитроумной ловушкой… Вчерашний… нет, действительно, уже позавчерашний разговор со Снейпом, на самом деле, больше успокоил меня, хотя ничего дельного он не сказал. Но, по крайней мере, мне не велели собирать ноги в руки, ребёнка в охапку и в таком виде бежать пешком до албанской границы — уже хорошо, не так ли? Впрочем, он бы никогда такого не велел, но это уже детали. Во всяком случае, злиться на него я уже давным-давно перестал: это не имеет ни малейшего смысла. А вот насчёт того, что конкретно влияет на моё настроение, подозрения у меня уже появились. Я бы сказал, подозрения, граничащие с уверенностью. Вот только появились они минут двадцать назад — в процессе долгих нудных размышлений, так как ничем другим в такой обстановке заниматься не получается, — и пока ещё ни во что не оформились. Да и проверить догадку прямо сейчас я не могу — нужно дождаться ночи. Так что приходится обдумывать не просто каждый свой шаг, а даже каждую мысль настолько тщательно, чтобы работал разум, а не эмоции. А это уже непросто, и к тому же занимает львиную долю времени. Сверху раздаётся еле слышный короткий скрип, и я поднимаю голову. Это открылось окно — то единственное окно, которое меня сейчас волнует. Гарри опирается о подоконник, выглядывая наружу, насколько может, и подставляет ладони под падающие с неба крупные ледяные капли. Я его прекрасно вижу, а вот он меня, к счастью, нет. К счастью не потому, что я вдруг оказался ему не рад. Просто он будет волноваться, а я не люблю, когда обо мне волнуются. Проще уж вообще не рассказывать или не показывать реальное положение вещей. В данном случае особенно. Если ребёнок даже в самой нереалистичной теории может натворить глупостей, надо всеми силами стараться этих глупостей избегать. А если это ещё и магия, которую младшим особенно тяжело контролировать… Нет уж, пусть лучше думает, что я где-то в тёплом сухом месте, и просто наслаждается дождём. Лишнее беспокойство ещё никогда никому не приносило и грамма пользы. Вот в детстве я… Что я там делал или не делал в детстве, вспомнить мне так и не удаётся. Потому что, пока я изо всех сил вглядываюсь в створку окна, мимо моей морды мелкими шажками пробегает, возмутительно обрызгав мой нос вонючей водой из лужи, какое-то мелкое существо со светлой грязной шерстью. Я вытягиваю поджатую левую лапу, чтобы поймать его, но оказываюсь недостаточно быстрым — малявка спокойно проскальзывает прямо под лапой и мгновенно исчезает. Судя по всему, в доме: во-первых, холодно для улицы, а во-вторых, там тысяча и одна щель, через которую можно было бы попасть внутрь. Между прочим, будь я поменьше… Ладно, сейчас речь не об этом. Показалось ли мне, что это была жирная и облезлая светло-бежевая крыса? Во всяком случае, за цвет я бы не поручился из-за грязи — и это отличная маскировка, что мне только мешает, — но ведь и уличные крысы как будто редко имеют светлую шерсть? Не лучший опыт в жизни, но мне как-то приходилось есть крыс, и вроде бы все они были тёмно-серые… 

***

Дождь заканчивается только к вечеру. Но тяжёлые унылые облака никуда не уходят и продолжают ползти по небу, когда Гарри наконец выходит на улицу. На этот раз в руках у него целых четыре здоровенных пакета с мусором — видно, гулянка у кое-кого удалась на славу, — и выглядит он довольно замученным. Я к тому времени давно уже выполз из кустов, отряхнулся от грязи и даже раздобыл себе еды — ну, если быть честным, практически украл булочку с яйцом у какой-то девчонки, очень хотевшей «погладить собачку»; так что, к сожалению, я чувствую себя лучше, чем Гарри. Это надо исправлять. Он почти не радуется, когда я тыкаюсь носом ему в бедро. Или когда гоняю голубей преувеличенно громким лаем. Или когда бросаюсь в погоню за одним из них, но не замечаю грязную лужу у себя на пути — и в итоге, поскользнувшись, преодолеваю её на заднице в пышном фонтане тёмно-серых брызг. Последнее, кстати, случайно вышло. Но, даже в таком состоянии, мальчик находит силы на то, чтобы погладить и почесать меня. Мерлин, надеюсь, никто никогда не узнает о том, как я валяюсь на траве, пока мне обеими руками чешут живот — это будет информация, достойная использования в качестве шантажа. Но сейчас здесь никого нет, кроме нас. Мы сидим на ещё влажном бордюре около дороги и смотрим на то, как среди уже отдельных облаков изредка мелькает закатное солнце. — Я так хочу сбежать отсюда, Блэк, — говорит Гарри настолько тихо, что даже я едва его слышу. — Просто взять и убежать от них. Куда угодно. А я даже не могу осуждать его за такие желания. В конце концов, сам когда-то сбежал из фамильного дома — и это, пожалуй, пока было лучшим, что у меня с этим самым домом связано. Главное — не думать сейчас о том, что я бы мог помочь ему в этом. Ни за что не думать. Потому что ничем хорошим это не закончится. Поэтому я и не думаю изо всех сил. Правда, когда Гарри снова оставляет меня на повороте улицы, в этот раз я прокрадываюсь прямо к крыльцу — я недавно научился быть незаметным в этом деле — ложусь во влажную траву и слушаю. И ничего хорошего не слышу, разумеется. Сначала шорох и лёгкий стук — скорее всего, он разувается. Затем негромкий гул телевизора, в котором толком не разобрать слов, стихает, и ему на смену приходит звук шагов — как будто камни кидают на пол. Создающему эти звуки не мешало бы похудеть. — Почему так долго? — раздаётся его голос, и я невольно затаиваю дыхание. И затем слышу шлепок. И ещё один. Но Гарри молчит: отвратительно, что он настолько привык, чтобы не издавать голос. Ярость, моя невольная спутница в последнее время, закипает снова где-то в горле, но сейчас мы с ней стремимся в одном направлении. Уничтожить этого ублюдка. Я поднимаюсь на все четыре лапы, ещё толком не зная, что собираюсь сделать. Но только ступаю вперёд, как около угла дома мелькает маленький светлый комочек, и тогда чувство тревоги, не отпускающее меня с самого утра, наконец обретает смысл. Не показалось. Да здравствует гора проблем на мою голову, да побольше. Я сразу же забываю и о дискомфорте, и о том, как собирался неусыпно следить за домом. Ну уж нет. Нельзя сейчас об этом думать. Иначе снова всё упирается в то, что надо, просто необходимо связаться со Снейпом. Правда, в этот раз мне мало того что очень не хочется, так ещё и причина не так уж ясна, даже для меня самого. Мне показалось, что я видел знакомую крысу? Снейп ведь мне голову оторвёт, как пить дать. С другой стороны, он предупреждал, что я должен быть начеку почти постоянно… Не поэтому ли? Глупо, наверное. Но я почти на сто процентов уверен, что прав. Если бы это была самая обычная крыса, может, я бы и не беспокоился. Но я уже недавно видел своего старого врага на фотографии в газете, на плече у того мальчика, да ещё и Снейп как-то подозрительно напрягся, когда разглядывал мою карту… Значит, крысёныш тогда был в школе! Вот же скотина! Рано, конечно, пока думать, что Снейп мне просто соврал. Если бы существовала какая-нибудь явная опасность для меня или тем более для Гарри, Нюнчик не стал бы рисковать своей жизнью, утаивая её: всё-таки Обет — серьёзный магический контракт, и надо быть полным идиотом, чтобы проверять это заклинание на прочность. Если только Снейп, этот долбаный гений, не придумал какой-то способ, чтобы обойти Обет… Нет, это меня с ума сведёт. Надо связаться. В метафорическом смысле прижать его к стенке. Возможно, получить за это по шее. А может быть, узнать новую информацию. Или откатить наше с ним сотрудничество обратно до вражды. Хрен бы с ним. Если это Петтигрю, я должен знать. Просто обязан. На то, чтобы оббежать дома и проскользнуть, прячась за кустами, в дровяной сарай, у меня уходит не больше десяти минут. Проблема в другом: ещё слишком рано для связи. Даже солнце толком не село. Но ждать полуночи у меня никаких сил нет. Так что я обращаюсь, садясь во влажной одежде прямо на грязный деревянный пол, и изо всех сил стараюсь дышать ровно. Это непросто. Но для долгого диалога важно быть спокойным — разозлиться, разговаривая с этим человеком, я ещё тысячу раз успею. Когда я наклоняюсь над зеркалом, дурацкий медальон брата выпадает из-под одежды и легко стукается боком о раму, отзываясь странным звоном. Я нетерпеливо снимаю цепочку с шеи и выпускаю её из рук, не заботясь о том, куда именно упадёт эта штука. Не сейчас. — Северус Снейп, — наконец говорю я зеркалу, и амальгама медленно становится тёмной. Мне сейчас кажется, или обычно это происходит быстрее? Через невероятно большое количество времени темнота проясняется, и я сначала не понимаю толком, что именно вижу: каменный свод, довольно низкий и широкий, и колеблющиеся на нём тени — наверное, свеча на сквозняке. И ещё угол большого шкафа из тёмного дерева, через приоткрытую дверцу которого можно разглядеть горы каких-то склянок, помеченных этикетками. Зельевары… Чего в зеркале нет, так это самого Снейпа. То есть, того, что мне как раз и нужно от всего этого бессмысленного и небезопасного действа. Впрочем, судя по всему, зеркало просто лежит на столе. Надеюсь, он вернётся раньше, чем я загнусь от скуки пополам с нервным напряжением. Не знаю, сколько на самом деле проходит времени, но для меня оно кажется вечностью. И она заканчивается только тогда, когда до меня доносится очень слабый и неявный стук шагов, эхом отдающийся в сводах подземелья. — Уидосорос, — глухо говорит кто-то, и через мгновение я слышу звук открывающейся двери. Ага, пароль, значит — я запомню, вдруг пригодится. Вот сейчас. Сейчас он заглянет сюда, и тогда я скажу… Я ему всё выскажу! Я набираю побольше воздуха в лёгкие, чтобы не прерываться на такие мелочи, как дыхание. Никогда не любил ругаться, но тут особый случай. И пусть только попробует уйти от ответа. — Северус? — раздаётся голос, который мне не знаком, и я моментально замираю. — Ты говорил, я уже могу забрать антиликантропное зелье? Было бы неплохо… Может, будь у меня пара секунд на размышления, я бы успел что-нибудь сделать. Или успел бы, не будь я растерян, встревожен и разозлён. Но гадать, что случилось бы, бессмысленно, потому что я не успеваю — и, до сих пор не дыша, только молча смотрю, как прямо в зеркало заглядывает постаревший, осунувшийся и не слишком-то радостный Лунатик.