***
Новое утро для меня начинается с яростного крика дяди откуда-то снизу. Это не удивило бы меня — я привык. Если бы не тот факт, что от этого крика я наконец выныриваю из тяжёлого тёмного сна, подробности которого не захотел бы вспоминать. Значит, ещё даже не звенел мой будильник — дядя буквально разбудил меня. А это означает, что на часах ещё шести нет. И вот чего ему приспичило в такую рань… Обдумать варианты чего угодно я не успеваю, потому что по лестнице уже стучат тяжёлые шаги человека, не привыкшего хотя бы иногда худеть. Я в панике оглядываюсь. Тактика быть готовым к чему угодно от этой семейки сейчас подводит — у меня нет даже примерного плана действий на такой случай, ведь он не должен было произойти. Притвориться спящим или быстро натянуть на себя шорты, одёрнуть футболку и сделать вид, что давно уже встал? Чёрт, я… — У нас в доме крысы, придурок! — всё ещё кричит дядя, когда дверь распахивается от удара. — Какого хуя ты не следишь за этим? Эта тварь была прямо на моей кровати, ленивое говно! Я рефлекторно съёживаюсь, но он снова так и не опускает занесённую руку. Вот это уже странно. Правда, потом он хватает меня пятернёй за футболку, стаскивая с кровати, и практически швыряет на пол, о который я пребольно ударяюсь коленками. — Пиздуй ловить крысу, — лаконично добавляет дядя. — Пока не поймаешь, жрать не будешь. Единственное, о чём я думаю, пока смотрю на его спину за дверью — как тяжело сдержаться и не ляпнуть что-нибудь вроде «напугал». Он ведь действительно больной на голову, и, честно говоря, потакать его привычкам не стоило бы, если бы я мог выбирать. И отсутствие еды меня не страшит. Мышеловки у нас и без того расставлены в труднодоступных местах. Так что я вооружаюсь сачком из сетки и, по расписанию приготовив завтрак и убравшись после него, с серьёзным лицом обхожу дом вот уже раз в десятый, прищуриваясь на каждую тень. Крысы — это не так уж и плохо, на мой взгляд. Хуже будет не выдержать абсурда ситуации и всё-таки рассмеяться. Интересно, если бы я сбежал, как скоро я мог бы смеяться, не смотря по сторонам? Наверное, сразу же. Об этом я думаю до самого обеда, пока наконец мне не приказывают бросить заниматься ерундой и идти готовить еду. Крысу, кстати, я так ни разу и не увидел — возможно, дяде вообще показалось, зрение у него не очень. Я убираю сачок в кладовку, мою руки и покорно тащусь на кухню. Все эти действия не занимают мою голову, я давно довёл их до автоматизма. Овощи, нож, давно уже исцарапанная стеклянная форма. Половинка утки. Соусы. Разогретая духовка. Обыденные вещи начинают меня беспокоить только в тот момент, когда пачка крупы, которую я достаю из шкафа, рассыпается у меня в руках с громким шелестом и усеивает собой столешницу и пол. Не критично. Наверное. Во всяком случае, это привело бы меня в ужас ещё пару месяцев назад, но не теперь. — Да что ты за инвалид сраный? — немедленно реагирует дядя. Я не понимаю, он подслушивал, что ли? Вроде бы в гостиной орёт телевизор и такие вещи оттуда слышно не должно быть. — Надо было сдать тебя в приют. С самого начала. — И сдали бы, — беззвучно произношу я, поворачиваясь спиной и наклоняясь, чтобы вымести крупу из-под плиты. Отчего-то это кажется дяде неуважительным. Он подходит совсем близко, краснея на глазах — так что если бы я беспокоился о его здоровье, я бы заподозрил близость инфаркта, — и смешно шевелит усами, глядя на меня. — Невоспитанный ублюдок. Вообще-то я был рождён в законном браке. А вот насчёт твоего сынка есть некоторые сомнения. — Как ты вообще дожил до такого возраста с твоими-то руками из жопы. Вот только упаковка была разорвана ещё до того, как я её взял. Если что. Молчать. Главное — молчать. Это точно разозлит его ещё больше, но ведь в последнее время он не бьёт меня. Возможно, что-то поменялось. Он снова хватает меня за футболку, подтягивая так, что я слышу треск ткани. В какой-то момент висения у него в руке я физически не могу больше удерживать совок в горизонтальном положении, и он падает, рассыпая собранное обратно на пол. Ну всё. Сейчас его разорвёт от злости. — Завтра снова придут из социальной службы, — сквозь зубы проговаривает дядя, всё ещё держа меня за футболку. Кажется, она трещит ещё сильнее, если это вообще возможно. — Если что-нибудь такое повторится… Будь паинькой, уёбок. Иначе месяц не будешь есть и сидеть. Это я тебе гарантирую. Тебе ясно? Хоть бы угрозы другие придумал, ей-богу. Одно и то же. Следуя проверенному пути, я опускаю взгляд и быстро киваю. Как ни странно, это снова работает. Дядя наконец отпускает футболку и уходит в гостиную, оставляя меня наедине с совком. День проходит для меня практически моментально. Наверное, это потому, что всё время до вечера я нахожусь в состоянии излишне натянутой струны: только тронь, и она лопнет, больно ударив по пальцам. Но это ерунда. А вот последние минуты перед отбоем тянутся так медленно, будто время в самом деле остановилось. Так что до момента, пока я наконец имею возможность бесшумно взлететь по лестнице, чтобы оказаться в одиночестве, я проживаю как будто целую жизнь. Но когда я оказываюсь в своей комнате, день не заканчивается. Ещё бы. Я мог бы сказать, что он начинается заново — только ещё более тревожный и непонятный, чем был на самом деле. Впрочем, всё это перекрывает одна мысль, одно единственное решение, которое я наконец принял окончательно. Бежать. Я могу убежать. Я не был и до сих пор толком не уверен в этом выборе, в конце концов, мне тринадцать и у меня совсем нет денег и знакомых. Да и вообще никаких ценных или нужных вещей нет — Блэк ждёт меня на улице, как и много дней подряд до этого, а кроме него мне нечего здесь брать. Мог бы взять фотографии родителей на память, но они давно уничтожены, кроме одного снимка с тётей и мамой, когда они были моими ровесницами. Ладно, не об этом сейчас надо думать. На дворе осень, и скоро будет совсем холодно. Надо было убегать в августе — тогда у меня было бы больше времени. Но, может, всё просто случайно совпало именно сейчас. Одежды у меня не то чтобы много, но Дурсли вынуждены были купить мне более-менее тёплую куртку и ботинки — хоть какая-то есть польза от опеки. К счастью, они лежат в шкафу прямо здесь. Это просто прекрасно. За шкафом лежит старый спортивный мешок Дадли — его однажды выкинули из-за выцветшей на солнце ткани, но он всё ещё крепкий и даже без дыр. Мне в самый раз. Я достаю его и отряхиваю от пыли, стараясь не шуршать, и не испытываю от сборов никакого страха — только лёгкое торжество. Можно было бы и остаться, но обычно дядя исполняет свои угрозы, даже если я ничего не сделал, и они мне до смерти надоели. Но зато теперь хоть понятно, почему мне не досталось в последние два раза. Синяки — это проблемы. Это разбирательства, постоянные посещения дома. Для опеки мы всегда изображаем приличную и любящую семью: дядя — чтобы у него не было проблем с законом или на работе, ну а я — чтобы не побили. Но не в этот раз, ха. Пусть разбирается с моим исчезновением сам. Я перемещаюсь по комнате, ступая, как в лесу, с пятки на носок, чтобы не издать ни малейшего звука. Сердце колотится так, что мне кажется, будто даже дядя его точно слышит и уже знает о том, чего я ещё даже не сделал. За стеклом скрипит дерево, и этот звук заставляет меня нервно содрогнуться. Нет, так не пойдёт. Надо успокоиться. Может, даже поспать… Впрочем, сначала собраться — потому что рано утром времени будет ещё меньше. Вдох. Выдох. Дощечка в полу выщёлкивается с тихим шорохом. Я достаю оттуда по очереди разноцветные камушки, несколько монет — копил как мог, даже смешно немного — и красивую открытку с замком, криво разорванную пополам и заклеенную скотчем. Эту открытку мне подарила соседка из дома напротив на день рождения. Откуда миссис Фигг вообще знала, когда мой день рождения?.. А, неважно. Но она угадала в самую точку. С детства, когда мне было плохо или грустно, я воображал, что я на самом деле дракон. А драконы, конечно же, любят свободу, золото и старые замки. Правда, дядя, случайно увидев у меня открытку, моментально её порвал и выкинул, но это ерунда. Он может только бить и унижать меня, но ему никогда на самом деле не отнять то, что я думаю и чувствую. Никому не отнять. Значит, завтра. Я встану на час раньше, возьму рюкзак, оденусь и просто уйду. Куда — дело десятое, но, наверное, в сторону Лондона: чем больше город, тем легче в нём затеряться. Или ещё вариант --- может быть, уведу с собой Блэка и буду с ним жить в лесу. Не самый плохой вариант. Блин, а скоро же зима… Надо будет научиться разводить костёр. То есть, Блэка я в любом случае возьму с собой. Я к нему ужасно привязался, как и он ко мне, плюс в этом городке ему изначально было совсем нечего делать. Он и остался-то, я уверен, только из-за меня, и будет совсем нечестно бросать его. Мелочи из тайника ложатся на дно мешка, даже не закрывая его. Сверху в него летит та немногая одежда, которая у меня есть. На этом всё.***
Будильник звенит так же, как и в тысячу дней до этого, но сегодня я отчего-то реагирую на это иначе: его тихая трель пугает меня так, что я подскакиваю на кровати и ещё некоторое время не могу толком сообразить, где я и что здесь делаю. Мне снился лес. Лес и какая-то эфемерная тёмная ерунда… Черт с ней. Быстро плеснуть в лицо ледяной водой, чтобы проснуться, и почистить зубы. Тихо одеться. Взять мешок за шнурки, чтобы он не зашуршал в самый неподходящий момент. Уже сейчас я чувствую, как дом, и без того не слишком важный для меня, окончательно перестал считаться хоть сколько-нибудь значимым. Наверное, именно так это и работает. На улице ещё темно, но своего фонарика у меня нет. Так же, как и денег. Я мог бы взять фонарик из комода в гостиной и деньги, с которыми в обычное время пошёл бы утром в магазин, но это уже будет кражей. А я не хочу красть. Так что несколько смятых купюр остаются лежать на придверной тумбочке, а я поворачиваю дверную ручку и выхожу наружу, не испытав даже призрачного желания обернуться. На улице сумеречно, сухо, но так холодно, что я моментально начинаю дрожать, едва ступив за порог. Идея побега уже не кажется мне хорошей, но отступить значит и дальше жить с этими больными людьми. Нет уж. Я аккуратно закрываю за собой дверь на ключ и выбрасываю его в кусты у крыльца. Всё. Пути назад больше нет. Теперь меня ждут только пустые часов до восьми улицы, а дальше полная неизвестность. Я поворачиваюсь к дороге, из суеверия не открывая глаза, и на ощупь спускаюсь с крыльца. Это несложно — я так часто делаю. Да и дорога знакома до последнего камешка. Тротуар. Трава. Дорога. Мимолётное ощущение, будто прямо напротив меня кто-то стоит. — Не стану спрашивать, что ты задумал, но это в любом случае не лучшая идея, Гарри. Глаза всё-таки приходится открыть. И лучше бы я этого не делал, потому что, когда зрение возвращается ко мне, я вижу не кого иного, как Сириуса, и невольно вздыхаю. Во-первых, вряд ли я добровольно согласился бы на ещё одну встречу с этим человеком — он, вроде, не плохой, но странный как не знаю кто. А во-вторых… Блин, пять утра. Что ему вообще может быть здесь надо? — Прекрасная идея. У тебя есть возражения? — Да, есть парочка. Откуда он вообще может знать, какой у меня план. Я ведь и так каждое утро выхожу из дома, может, я просто в магазин пошёл, только пораньше? — Тогда оставь их при себе, потому что мне всё равно. Грубо. Очень грубо. Но сейчас мне всё равно: грядущая смесь свободы и отсутствия хоть каких-то планов кружит голову. — Иди домой, — со странным отчаянием в голосе просит Сириус, тревожно и внимательно оглядывая придорожные кусты на другой стороне улицы. — Пожалуйста. Сейчас тебе нельзя здесь быть. — Это ещё почему? Я перехватываю мешок, закидывая его на плечо. Когда ты всё решил, становится проще. И спорить тоже. — Я объясню тебе всё, что захочешь, но только позже. Вернись в дом. — Да не пойду я туда. Я вообще возвращаться не… Погоди, а откуда ты знаешь, где я живу? Он готов застонать от бессилия. По глазам вижу. Но мне-то что — мы с ним даже не друзья, так что слушаться я не обязан. Надоело уже слушаться. — Гарри. Я клянусь, что ты получишь все ответы, какие захочешь. Но не прямо сейчас. Вернись в дом, не заставляй меня применять силу. Я открываю рот, чтобы снова возразить — уже больше по инерции, потому что Сириус меня здорово пугает. Как и его сбившееся дыхание, до предела настороженный взгляд и плохо прикрытая рукавом короткая деревянная палка в руках. Абсурд какой-то. Но, видя, что я всё ещё сопротивляюсь, Сириус матерится сквозь зубы и… И затем что-то происходит. Какое-то резкое неуловимое, и вместе с тем пугающе странное движение, с которым Сириус опускается на колени… и начинает обрастать тёмной жёсткой шерстью. Твою же мать. От непонимания и шока я только молча открываю и закрываю рот, глядя на то, как на месте только что стоявшего передо мной человека поднимается и отряхивается, яростно посверкивая глазами, Блэк. Это что ещё, нахрен, за фокусы?