~Нефрит~
Ненавижу больницы, в них мерзко пахнет медикаментами, а ещё куча народа, и все чего-то хотят, заставляют глотать лекарства и прикасаются. Ненавижу, когда меня трогают посторонние. Но разве объяснишь это медперсоналу? Они приходят, щупают, осматривают, обрабатывают раны, перевязывают. И так каждый день. Ненавижу. Как оказалось, после аварии во время мотогонок я пролежал в коме три дня. Чёрт подери, я почти финишировал! Я мог быть первым! Но на последнем повороте мотоцикл занесло, а меня впечатало в ограждение. Со слов болтливых медсестёр я понял, что мне повезло остаться живым и почти невредимым. Могло быть намного хуже. У меня сломано два ребра, растяжение левой кисти, вывих лодыжки и многочисленные гематомы. Ничего они не понимают. В мотоспорте, если голова осталась на месте, то ты, считай, здоров. Кстати, насчёт неё, родимой. Светило медицинской науки и просто добрый доктор нацарапал мне в диагнозе генерализованную амнезию*, и теперь мне предстоит принудительный курс психотерапии. Примечание: * В случае генерализованной амнезии пациенты забывают свои личные данные и биографию, т. е., кто они, где были, с кем говорили, что они делали, говорили, думали, пережили и чувствовали. Некоторые пациенты теряют владение когда-то хорошо освоенными навыками и забывают ранее известные им сведения о мире. Генерализованная диссоциативная амнезия встречается редко; она больше распространена среди ветеранов боевых действий, людей, подвергшихся сексуальному насилию и переживающих очень сильный стресс или конфликт. Не понимают. Ничего не понимают. Какая, к чертям собачьим, амнезия? Скорее уж наоборот, но об этом я вовремя предпочёл умолчать, иначе мне бы прописали не психолога, а путёвку в дом умалишённых. Теперь придётся изображать восстановление памяти, чтоб не пугать достопочтенных докторов и не стать подопытной крысой пресловутых светил науки. Дело в том, что меня зовут Ван Ибо — и я певец, актёр, рэпер и клёвый танцор. Да, я скромный. Но вместе с восстановившимся после комы сознанием ко мне вернулась другая память. Память о давно канувших в лету событиях, со временем превратившихся в сказочную легенду. Память о своей прошлой жизни, в которой меня звали Лань Чжань. Заклинатель, второй нефрит ордена Лань, великий Ханьгуан-цзюнь. Память влилась в меня бурным потоком, оглушив не только болью и страданиями, но и счастьем. Из неизвестно откуда взявшегося прошлого на меня обрушилась чистая и всепоглощающая любовь к человеку, которого нет в этом мире уже не одну сотню лет. Долгое время я потратил на то, чтоб разделить себя-прежнего и себя-настоящего. Но память оказалась штукой странной, да ещё с юмором, иногда приходилось в самый неподходящий момент «зависать», чтоб понять, в каком времени я нахожусь. Медсёстры в такие моменты сочувствующе поглаживали по плечу или тыльной стороне ладони, выражая поддержку. После этого отделаться от них было вдвойне сложнее, я ведь вежливый, мать его, айдол. Хотя быть Лань Чжанем не лучше. Самый настоящий сноб. Ну, почти. С Вэй Ином я таким не был. Он не был. Твою мать, я правда схожу с ума. — Вэй Ин, — впервые произношу вслух. Имя царапает горло и сердце, чувствую, как оно начинает обливаться кровью от каждого звука. Бессильно сжимаю в кулаках простынь, пытаюсь держать себя в руках, но с дрожащих ресниц всё равно срывается горькая слеза, падает на ткань, расползается по ней мокрым пятном. Запрокидываю голову назад, встряхивая волосами. От несправедливости жизни хочется выть раненым волком. Небывалая тоска сжимает сердце когтистыми безжалостными лапами, и я ничего не могу с этим поделать. Ну почему так? Почему со мной? Ведь до сих пор меня ни разу не касались никакие сердечные муки и, я надеялся, никогда не коснутся. Я всегда надменно смотрел на тех, кто попусту страдает от неразделённой любви, равнодушно — на фанаток, со смехом — на воркующие пары. От всей этой романтической ерунды я был далёк настолько, что до Юпитера пешком ближе. А что теперь? Горячие слёзы чертят дорожки по щекам, изливая боль утраты любимого человека. Я потерял его сотни лет назад, а кажется, будто это случилось вчера. Невыносимо жестоко заставлять меня переживать всё заново, но память безжалостна, она снова накрывает меня и уносит удушливой волной, отбрасывая в прошлое в очередной раз.***
В Облачных Глубинах день для всех, как обычно, наступал в пять утра. Для всех, кроме двух человек, почти не спавших этой ночью. Лань Ванцзи был вымотан и истощён духовно, но продолжал вливать свои силы в тело Вэй Усяня. — Прекрати это делать, Лань Чжань, — хрипло попросил он и отвёл в сторону руку. — Всё равно не поможет. Вэй Ин согнулся пополам от кашля, из уголков рта и по подбородку потекла кровь. Он раздражённо смахнул её рукавом и поднял виноватый взгляд на Лань Чжаня, который был белее мела. — Не смотри на меня так, — горький смешок вырвался сам собой. — Я знаю, что ты скажешь. И ты был прав. Ты всегда был прав. — Молчи, — оборвал его Ванцзи, притягивая к себе и обнимая. — Не разговаривай, не надо. — Если не сейчас, то когда? Лань Чжань уложил его обратно на кровать и поцеловал в линию роста волос на лбу, убирая пальцами мешающие пряди. — Ты предупреждал меня, что тьма опасна, что она губительна для тела и сердца. До сердца ей добраться не удалось, оно твоё. Всегда было и будет твоим. А вот тело… Он вновь согнулся в кашле, а когда поднял лицо, то кровь лилась уже из всех цицяо. — Вэй Ин! — Лань Чжань тут же поднялся и заметался в поисках воды и чистой ткани. — Не надо, — слабо вздохнул Вэй Усянь. — Лучше послушай меня, я хочу успеть сказать тебе… Эти девятнадцать лет рядом с тобой были самыми лучшими и счастливыми в моей жизни. И мне жаль, что этого оказалось так мало. Прости. Мы оба давно поняли, что это тело слишком слабое, мне, можно сказать, повезло прожить столько лет. Но без тёмной силы я был бы никем. — Ты был бы жив! — возразил Ханьгуан-цзюнь, чистой тканью стирая с его лица кровавые потёки. Вэй Усянь сокрушённо качает головой, в изнеможении вздыхает. Грудь тяжело подымается и опускается, будто на ней возлежит плита в тысячу цуней. — Рано или поздно это всё равно случилось бы. Лань Чжань, ты бессмертный, а мой конец всё равно бы наступил. Так почему бы не сейчас? — ему даже удаётся улыбнуться, но не так жизнерадостно, как хотелось бы. — Лань Чжань… Голос Вэй Усяня стал тише, приходилось прилагать немало усилий, чтоб его расслышать. — Лань Чжань, — кровь снова выплёскивается из его рта, и Ванцзи тут же стирает её. — Ни о чём не сожалей. Иди только вперёд, не оглядывайся. — Тебе не нужно было ходить вчера на ночную охоту, — несвойственно быстро заговорил вдруг Лань Чжань. — Не нужно! Там были Сычжуй и Цзинъи и даже Вэнь Нин, они справились бы и без тебя. Тогда не пришлось бы использовать тёмную энергию, не пострадало бы твоё тело, внутренние органы были бы целы. — Пожалуйста, обними меня, — одними губами попросил Вэй Усянь, не сводя взгляда с искажённого горем лица Лань Чжаня. Ванцзи подался вперёд и обхватил его поперёк груди, коснулся его пылающего лба своим. Замер, прислушиваясь к неровному дыханию. — Прости, — было последнее, что услышал Лань Чжань. Наступила давящая тишина. Ванцзи с ужасом понял, что не слышит дыхания Вэй Усяня, а под ладонью больше не ощущает биения сердца. Он схватил запястье, проверил пальцами шею, в конце концов, приложил ухо к груди и на ней так и остался, не в силах оторваться. Ничего. Ни единого намёка даже на слабую пульсацию. Горячие слёзы полились из глаз и закапали на неподвижную грудь. Жизнь окончательно покинула тело Вэй Ина. Он снова потерял его. Потерял во второй раз. И теперь боль, пронзившая сердце, была в сотни раз сильнее, чем раньше, потому что он познал жизнь рядом с любимым человеком. И теперь в душе зияла дыра размером с гору Фэйлай, и ничто не могло её заполнить. Где-то раздался стук, но Ханьгуан-цзюню было всё равно, в этот момент он был далёк от всего мирского, словно погружён в глубокую медитацию. Стук повторился, на этот раз настойчивей. Затем донёсся звук открываемой двери и быстро приближающихся шагов. — Простите, Ханьгуан-цзюнь, учитель Вэй, лекарь сварил новое снадобье, возможно оно поможет… — почти вбежавший в цзинши Лань Сычжуй осёкся и ошеломлённо замер в самом центре. На одеревеневших ногах он сделал несколько шагов к постели и потрясённо рухнул на колени, не веря своим глазам. — Учитель Вэй… он… — закончить Лань Сычжуй не смог, слова застряли в горле вязким комом. Два его самых родных и близких мужчины лежали на кровати, один — мёртвый, другой — почти лишившийся рассудка. Лань Чжань так отчаянно прижимался к Вэй Ину в абсолютно безмолвном крике, что Сычжую стало страшно. Он хотел протянуть руку и коснуться Ханьгуан-цзюня, но в последний момент передумал. Лучше ему позвать Цзэу-цзюня, но встать с колен сейчас было выше его сил, поэтому он смог лишь подползти ближе и уткнуться лбом в безжизненную ладонь Вэй Усяня. — А-Юань? — казалось, Лань Ванцзи только сейчас заметил его присутствие, глядя на него воспалёнными покрасневшими глазами. — Учитель Лань, — Сычжуй дрожащими пальцами сжал остывающую руку, отказываясь её отпускать. — Когда он?.. — За несколько минут до твоего прихода, — убито проговорил Лань Чжань, совершенно не чувствуя собственного языка. Лань Юань протёр лицо рукавом от слёз, из-за которых почти ничего не видел, и всхлипнул. Он давно уже взрослый мужчина, очень редко позволявший себе слабости, но сейчас горе и боль лились из глаз сами собой, ведь он тоже во второй раз потерял родного человека, почти отца. Даже не успел с ним попрощаться. Если бы он не предложил Вэй Усяню пойти с ними на ночную охоту, ничего этого не случилось бы! Нечто булькающее вырвалось из его горла, и Сычжуй упал на пол в поклоне, вытянув руки перед собой. — Простите, Ханьгуан-зцюнь, это я виноват. Это из-за меня. Я приму любое наказание, пожалуйста… Лань Ванцзи, наконец, выпустил из рук тело Вэй Ина и сполз с кровати, становясь на колени рядом с Сычжуем. — Не надо, — едва слышно проговорил Ванцзи и притянул Лань Юаня к себе. Они держались друг за друга так, словно земля разверзнется и поглотит их, если разомкнуть объятия. Сычжуй ощущал, как дрожал всем телом Ханьгуан-цзюнь, чувствовал его боль, его отчаяние. Он сделал бы что угодно, лишь бы избавить его от страданий, но знал, что это невозможно, потому что сам испытывал то же самое. Такими их и застал Лань Сичэнь. Тогда он понял, что его брат никогда не будет прежним. После похорон Лань Ванцзи покинул Облачные глубины, не в силах оставаться в месте, где каждый угол напоминал ему о Вэй Ине. В поисках умиротворения он скитался полгода, бесцельно посещая попадающиеся на пути деревни и уничтожая нечисть. Но ничто не могло даже приглушить разъедающую его боль, преследующую многократным эхом, куда бы он ни пошёл. Сердце продолжало кровоточить, израненное и измученное непрекращающейся пыткой воспоминаниями о единственном человеке, любовь к которому продолжала пылать даже после кончины. Когда надежда на хоть какое-то избавление исчезла, Лань Ванцзи вернулся. Ещё полгода он провёл, почти всё время погружённый в медитацию. Лань Сичэнь ежедневно приходил к нему играть мелодию Успокоения, но, к прискорбию, не наблюдал никаких изменений. Он с нарастающей тревогой наблюдал, как с каждым днём угасал его брат, отказавшись от еды и питья, как всё сильнее западали потухшие от тоски глаза, как бледнели исхудавшие скулы, как скорбно сжимались губы и даже ноги ослабели настолько, что не могли удержать своего хозяина дольше нескольких минут. Лань Чжань не хотел жить, а Цзэу-цзюнь при всём желании не мог дать ему то, что нужно. Однажды Лань Хуань, как обычно, принёс чай в очередной бесполезной попытке напоить им брата, но стоило переступить порог цзинши, как ноги подломились от увиденного, поднос со всеми приборами выпал из ослабевших рук, разлетаясь вдребезги, как и душа самого Сичэня. Он едва успел ухватиться за дверной проём и не упасть на осколки, но что толку от целости физической, если его кровная половина разбита? Шаг. Под сапогом захрустели остатки фарфора, но Лань Хуаню казалось, что это ломаются его собственные кости. Ещё шаг. Тело Лань Чжаня лежало на боку, с закрытыми глазами и с загнутыми под себя ногами. Трясущимися руками Лань Сичэнь проверил пульс, которого предсказуемо не обнаружилось, и осел рядом. Ванцзи умер во время медитации, оставив его в этом мире совсем одного. Он вновь будет долго и мучительно собирать себя по кусочкам, как после гибели Мэн Яо. Единственное, на что надеялся Лань Хуань — что в следующей жизни его брат, наконец, обретёт своё счастье.***
Часто глотаю воздух, будто только что вынырнул из воды. Сердце частит от пережитого кошмара, как и предательский кардиомонитор. С раздражением отрываю дурацкий датчик, стираю текущие из глаз слёзы. Невыносимо. Слишком тяжело помнить смерть любимого человека, не менее тяжело помнить свою. И целый год между жизнью и смертью, год бесконечных воспоминаний, страданий, тоски. Я ведь и не жил тогда, то, что было со мной в то время, очень сложно назвать жизнью, скорее — жалким существованием, может даже его подобием. Есть ли человек, если душа расколота на части? Внезапно дверь открывается, и я уже готовлюсь к тому, что меня отчитают за оторванный датчик, но, оказывается, зря. — Привет, наш белый пиончик, — первым буквально вваливается в палату Сонджу. — Как тебя так угораздило? — следом протискивается Сынён, видимо, они между собой не могли решить, кто зайдёт первым. За ними Вэнь Хань и Исюань с цветами и какими-то коробками наперевес. — Чувак, это куда? А то мы тебе прям на коленочки пристроим, — угрожает Вэнь Хань, потрясая своей увесистой на вид ношей. И поскольку я от потрясения немного потерял дар речи, то коробки Исюаня валятся на мои многострадальные ноги. — У-у-у! — другие звуки мне сейчас недоступны. — Эй, я же пошутил! — Вэнь Хань легко пинает Исюаня в голень, балансируя со своими подарками на одной ноге. — Куда веник поставить? — Сонджу подхватывает расположившийся у меня между коленей букет цветов и мечется в поисках подходящей посудины. — Сюда? — машет перед носом стаканом Сынён. — Мелковат, но, думаю, сойдёт. — Так как твои дела, пиончик? — пристроив коробки под кровать, Вэнь Хань усаживается на стул рядом. — Мы уж думали, тебе крышка. Может хватит уже меня пионом называть? Будто я из клана Цзинь. Какого… Вытянув перед глазами белоснежную прядь, едва не матерюсь. Как я мог забыть о цвете собственных волос? Убожество! Надо будет перекрасить, как только выйду отсюда. Стоп! Что? Убожество?! Это слово из лексикона Лань Чжаня, а не моего! Возможно, психолог мне действительно понадобится. — Всё нормально, только по рёбрам чур не прыгать. И о танцах на какое-то время придётся забыть. Вывих. Ребята дружно охнули, а потом обступили кровать с обеих сторон и протянули руки кулаками вниз. Преодолев боль в теле, пристраиваю свой рядом и становится как-то легче. Смотрю на них — и в груди теплеет от осознания, что эти парни сейчас со мной, а не на очередной репетиции, что выгрызли из своего сумасшедшего графика кусочек времени и приехали навестить. Это приятно, что ни говори. Даже неподъёмная ноша прошлого стала немного легче. — Ничего, Ибо, мы тебе сделаем трон и будем носить по сцене, как королеву, — хихикает Сонджу, за что тут же получает кулаком в живот. — Эй! Ты вроде у нас больной с переломами. — Скажи спасибо, что не ниже, — и прицеливаюсь к его паху. — Эй-эй, полегче! Я шучу. — Ты подарки-то смотреть будешь? А то мы себе заберём. Там наверняка найдётся что-нибудь вкусненькое, — почти облизывается Сынён и тащит первую попавшуюся коробку к себе. — Это от фанатов? — От фанаток, — поправляет Сонджу. — Кажется, они скоро под окнами больницы палаточный лагерь разобьют. — Чего? — О, братан, тебе телевизор не включают, что ли? — хлопает меня по плечу Вэнь Хань. — Он мне не нужен. — А зря, там иногда мультики показывают, — шутит Сонджу и отскакивает от кровати и моего кулака. — О, моё любимое! — стонет от восхищения Сынён, занырнувший в коробку чуть ли не с головой. — Оно такое вкусное, м-м! — Сынён, ты треснешь, — заявляет Исюань, пытаясь отобрать шуршащую находку. — Не тресну! — Тогда штаны треснут. — Я на тренировках больше калорий трачу, чем в этой маленькой конфетке. — Во-первых, это не конфетка, а Эйфелева башня из шоколада, таблицы Менделеева и тонны килоджоулей, а во-вторых, я хочу сохранить твой гардероб в целости и сохранности, — Исюань подпрыгивает, пытаясь выхватить из вытянутой вверх руки лакомство. — Ибо, у нас для тебя ещё кое-что есть, — говорит Сонджу и ныряет рукой в карман широких штанин, доставая мой смартфон. — Твоя мать звонила, я сказал, что верну телефон, как только нас к тебе пустят. Подрагивающие от волнения пальцы обхватывают пластик, до сих пор я даже не вспоминал, что у меня есть родители. Становится стыдно. Зато сейчас осознаю, насколько соскучился. Ни отца, ни мать я уже несколько месяцев не видел, нас разделяют более двух тысяч километров. — Спасибо, — еле слышно благодарю и прочищаю вставший в горле ком. — Она знает, да? — Да. Организаторы гонок обязаны были сообщить родственникам. Пальцы скользят по экрану, находят нужный контакт и нажимают на маленькую иконку, фотография тут же увеличивается. На ней мать и отец обнимают меня с двух сторон, оба с блестящими от слёз глазами. Я сделал это селфи сразу после фанмитинга в Китае, когда организаторы устроили нам встречу-сюрприз с родителями. Тогда я плакал от счастья. Палец замирает над клавишей вызова, но нажать не решаюсь. Что я ей скажу? Не волноваться? Что со мной всё в порядке? Это будет ложью, а лгать матери я не хочу. Несколько секунд проходит в колебаниях, и, в конце концов, откладываю телефон на тумбочку. Не сейчас. Может быть потом. Поднимаю взгляд на почему-то притихших ребят. Они все смотрят на меня понимающе, но никто не решается как-то подбодрить, потому что не знают таких слов, которые были бы сейчас правильными. Я и сам их не знаю. — Ладно, — Сонджу хлопает меня по колену, — мы, наверное, пойдём, а ты отдыхай. Если планы не изменятся, то мы и завтра зарулим. — Надеюсь, успеете до мозгоправа, а то после него я наверняка буду похож на желе. — А я люблю желе, — Сонджу поигрывает бровями и вытягивает губы, остальные прыскают со смеху. Вот дурак. — Хорошо, что хоть здесь камер нет и некому снимать твои пошлые шуточки. — Ха, это легко исправить, парни, у кого телефон под рукой? Ловите исторический момент! — этот гад упирается одним коленом в постель и наклоняется, приближая своё лицо к моему в имитации поцелуя. Кажется, Вэнь Хань скоро лопнет от смеха, Сынён скромно тухнет в уголочке, а Исюань тихонько подвывает, держась за живот. Снимать некому. — Ну вы чего! — возмущается Сонджу. — Такой момент упустили! — Моя мать тебя за такое кастрирует, — толкаю его в плечо. — Ай! У тебя точно переломы? Сколько силищи! — У меня рёбра сломаны, а не руки. И вообще вы уходить вроде собирались. — Уже выгоняешь? — Забочусь о том, чтоб ваши мышцы не заржавели без тренировок. Я тоже не намерен тут вечность валяться, иначе потом будет тяжело нагонять. Сынён с сомнением качает головой. — Какой шустрый малый, ты минимум месяц не сможешь нормально двигаться, так что успокойся. — На мне всё как на собаке заживает. — Перелом — это тебе не ссадина, — возражает Исюань. — Да идите уже! — шутливо машу руками на выход, но взгляд в этот момент самовольно падает на телефон. И все это замечают. И всё понимают. — Уходим, уходим. — Пока, братишка. Не скучай, — они по очереди пожимают мне руку, и я остаюсь один. Настроение уже не такое отвратительное, поэтому беру телефон в руки и пытаюсь настроиться на разговор с матерью. Но состояться ему не суждено, входящий звонок наглым образом нарушает мои планы. На экране высвечивается номер менеджера. С некоторым удивлением нажимаю значок ответа. И с каждым словом в трубке изумление растёт всё сильнее. В голове сумбур, как и в ощущениях — полная каша. После короткого монолога менеджера я сказал всего одно слово, и то не был в этом уверен. Несколько минут тупо пялюсь в чёрный экран. Боже. Меня заметили и пригласили в качестве соведущего в популярное ток-шоу, которое транслируется второй по величине телевизионной сетью в Китае. Сердце сжимается от одной мысли, что я могу вернуться в родную страну. И это возможность увидеть, наконец, родителей. Быстро набираю в телефоне сообщение менеджеру «я согласен», не будучи полностью уверен, что согласился во время разговора. Я окажусь полным кретином, если упущу такую возможность. Если повезёт, то через три недели я буду на съёмках, как один из братьев DDU.