~Восстающий из пепла~
Через месяц после завершения работы над «Неукротимым» память о прошлом возвращается ко мне в полном объёме. Каждую ночь мне снятся новые отрезки былой жизни. Когда я делюсь своими познаниями с Ибо, он подтверждает их все, иногда дополняя некоторыми подробностями, известными только ему. После возвращения памяти из моей жизни уходят галлюцинации: я больше не вижу ничего из ряда вон выходящего. Сбылись мои мечты, так сказать. Однако радуюсь я недолго, потому что начинаю понимать, что меня затягивает в прошлое всё больше и больше. Совершенно неосознанно я называю Ибо Лань Чжанем и даже не замечаю этого. Поначалу я считаю это оставшейся со съёмок привычкой, однако она не проходит ни спустя два месяца, ни через три. На мне больше нет парика с постоянно лезущими в глаза длинными волосами, но я продолжаю убирать пальцами несуществующие пряди. В конце концов, доходит до того, что я перестаю отделять себя от Вэй Усяня. Однажды Ибо сказал, что он чувствовал то же самое. Но ему удалось разграничить прошлое и настоящее, а мне — нет. Я похож на бабочку, угодившую в паутину: чем больше трепыхаешься, тем сильнее запутываешься. Всё чаще я задаюсь вопросом: где мои настоящие чувства, а где — отголоски прошлого. И кого на самом деле любит Ибо — меня или Вэй Ина? Ведь когда мы встретились, он уже знал, кто я. А я? Может ли быть такое, что я выбрал его на подсознательном уровне? Что моя душа узнала в Ибо прежнего партнёра и потянулась навстречу? Тогда каков был бы мой выбор, если б у нас не было совместного прошлого? Ведь мне всегда нравились исключительно девушки… Эти вопросы каждый день раскалывали мою голову, рвали сердце и истязали душу. — Кого ты любишь? — не удержался я как-то, поинтересовавшись о наболевшем. — Тебя, — просто сказал он, положив подбородок мне на плечо. — Но кого именно: Сяо Чжаня или Вэй Усяня? — А в чём разница? Мы говорим об одном и том же человеке. Тогда я задумался, прав ли Ибо, считая эти две личности единым целым. Но размышления не дали ответов, а лишь привели меня в тупик. Я сам этого не знал. Сперва Ибо просто поправлял меня, когда я называл его Ланем, а потом начал откровенно злиться. А это значило, что ему не нравилось, когда я путал его с прошлым воплощением. Отсюда я сделал вывод, что наши личности нельзя считать цельными. Следовательно, чувства у нас тоже должны быть разными. Но как их отличить? Я очень много и долго об этом думал, пока не пришёл к выводу, что рядом с Ибо у меня ничего не получится понять. У него много работы, гораздо больше, чем у меня, но всё же при каждом удобном случае он стремится вернуться ко мне. Сердце ноет и корчится от боли, когда в голову приходит идея уехать на какое-то время. И чем дальше, тем лучше. Для нас обоих. Ибо тоже должен понять, к кому именно он питает чувства. Мы столько месяцев провели бок о бок, фактически неразлучно, и теперь при одной только мысли, что придётся оставить его, я задыхаюсь. Когда он успел стать для меня воздухом? Я будто ампутирую себе ногу, когда сообщаю о своём решении Ибо. Глаза у него почти мгновенно краснеют, но слёз, слава небесам, нет, иначе я бы этого не вынес. Он понимающе кивает на все мои объяснения, но с каждым разом голова его опускается всё ниже и ниже, будто он больше не желает даже смотреть на меня. И я понимаю. Я сам себя ненавижу за ту боль, которую причиняю моему мальчику, но и отступиться от собственных решений уже не могу. Кем становится человек без конечности? Калекой. Вот я теперь и ковыляю по аэропорту, ощущая себя инвалидом с зияющей дырой в сердце. И что толку с целого отряда сотрудников компании, окружающих меня со всех сторон, если среди них нет того единственного? Нужного. Во время фотосессий я стараюсь ни о чём не думать, покорно терплю труды визажистов и парикмахеров, одеваю всё, на что ляжет глаз дизайнера, на корню душа в себе собственного. Послушно выполняю любые просьбы фотографа. Нужно сесть? Пожалуйста. Лечь? Да не вопрос. Улыбаться естественней? Стараюсь изо всех сил. Заткнуть, запихнуть пинками вглубь непрестанно плачущее сердце и выдать то, что от меня хотят. Я хожу к морю любоваться на закат и слушать плеск волн. Песок мягкий и ещё тёплый, но у него есть одна неприятная особенность — забираться в самые неожиданные места. Учусь кататься на велосипеде, но встать на скейтборд у меня не хватает сил. Он сразу же ассоциируется с Ибо, а земля уходит из-под ног. Вопреки моим ожиданиям, вдали от него легче совсем не становится, а мысли то и дело возвращаются в недавно ушедшее лето. И каждый раз у меня щемит в груди. Мне не хватает его. Немного отпускает меня только когда я поднимаюсь в горы на Момидзи*. Но там слишком людно, поэтому сворачиваю с проторённых тропинок и ухожу вглубь леса. Я любуюсь осенью, её чудесной многогранной палитрой, расписывающей деревья в жёлто-красные оттенки, дышу свежим воздухом, а ещё прячусь от коллег. В одну из своих прогулок натыкаюсь на поваленное дерево, устраиваюсь на нём и рисую пейзажи, небо, кленовые листья и всё, на что упадёт взгляд. Но гораздо чаще моя рука оставляет на бумаге образ человека, буквально отпечатавшегося на внутренней стороне век. Он преследует меня везде, куда бы я ни шёл. В большинстве случаев рисую только глаза: радостные и грустные, внимательные и рассеянные, гневные и игривые — я помню каждое их выражение. Однако в последние дни рука сама выводит контуры лица, прямой нос, чувственные губы. Что-то во мне перемыкает, когда я пальцем растушёвываю графит по плотной бумаге. Тяжелый вздох вырывается из груди, распираемой нахлынувшими чувствами. Поднимаю взгляд к небу, стараюсь успокоить разбушевавшиеся эмоции. Выдох. Поспешно заталкиваю рисунок в пластиковую папку и откидываюсь на покрытый мхом ствол, заложив руки за голову. Примечание: * Момидзи — любование красными листьями клёна — традиционный праздник Японии. Покой. Редкий щебет птиц. Громкий звонок телефона. Отдохнул, называется. — Да? — Намечается новый проект, — без предисловий сообщает менеджер. — Кастинг — формальность, тебя хотят взять на главную роль. Я бы советовала согласиться. — Конечно, — киваю я, по-прежнему глядя в ясное небо. — Начало съёмок намечено на декабрь, но возможны изменения. — Хорошо. — Мм, — в некотором замешательстве мычит Юй Ванцинь, — Чжань, ты меня вообще слушал? — Разумеется, — вздыхаю я. — Я ведь даже не уточнила, что за проект и какие условия. — А это важно? — Нет, я, конечно, понимаю, что у тебя тонкая душевная организация, и в данный момент ты переживаешь кризис самоидентификации, однако так слепо доверять моему выбору… — Свинью подкладываешь? — О, вот это ты загнул, — фыркает она в трубку. — Мне это не выгодно, я твой менеджер, а не конкурент. — Мгм. — Что, Лань Чжань не отпускает? — сочувственно интересуется Юй Ванцинь. — Не напоминай. — Чем раньше начнёшь работать над новым проектом, тем быстрее забудешь про старый, — наставительным тоном произносит она. — Хотелось бы. Мне нужно отпустить Вэй Усяня. — Знаешь, я не раз наблюдала такое у актёров. И лучшее лекарство — переключиться на что-то другое. Уж поверь мне. — Это я уже понял. Ладно, делай всё, что считаешь нужным. Моё согласие у тебя есть. Кстати, современность или историческое? — Историческое. — А-а-м, — вырывается у меня разочарованный стон. — Бедные мои волосы! — Что тебе не нравится? Если облысеешь, мы тебе новые пересадим. — Спасибо. Мне полегчало. Ты просто прелесть. — Всегда пожалуйста, — весело отзывается Юй Ванцинь и сбрасывает вызов. Включаю камеру и фотографирую нависшую прямо надо мной ветку с живописно раскрашенными красным листьями. Сейчас они напоминают мне колышущиеся на ветру языки пламени, горячие и неукротимые, как мои чувства. Стоило услышать столь родное имя, как жар в сердце вспыхивает с новой силой. Да кого я обманываю? Он никогда и не утихал! Не было и дня, что я провёл здесь, без воспоминаний о НЁМ. Я невероятно скучаю. Нет, не так. Я невероятно страдаю без него. Но без кого именно: Ибо или всё-таки Лань Чжаня? Снов с последним у меня больше не было, а в воображении рядом со мной всегда мальчишка на скейте с ясной улыбкой и невероятной красоты тёмными глазами. Дерзкий, сообразительный, талантливый, гордый, упрямый, такой мой. Спускаюсь в город и заказываю кофе в местном кафе. Пока ожидаю свой заказ, смотрю в окно, наблюдаю за бесконечным потоком людей, неосознанно цепляясь взглядом за проходящие мимо пары. Они такие естественные, беззаботные… У нас с Ибо никогда так не будет. Мы никогда не сможем появиться вдвоём в общественном месте, держась за руки. А если хотим сохранить свою работу, то даже мечтать о таком нельзя. Но… Отказаться от него равносильно самоубийству. Разве сможет кто-то жить, если вырвать сердце из груди? Официантка оставляет передо мной чашку с кофе и вежливо откланивается, а я смотрю на сливочную пенку, украшающую напиток, размышляя о том, что она очень похожа на разбитое сердце. Мои чувства так легко умещаются в обычной кружке. Почему же они настолько сильны? Дверной колокольчик оповещает о новых посетителях — очередная влюблённая парочка, подыскивающая место для свидания. Они садятся через один столик от моего, поэтому до меня даже иногда долетают обрывки их разговора. Девушка явно смущается, при этом кокетливо строит глазки своему собеседнику, который в ответ нежно перебирает её пальцы в своей ладони. Повторить подобное мы с Ибо сможем разве что под столом, пока никто не видит. К сожалению, на Ван Ибо смотрят постоянно не только поклонницы, но и камеры. Мне придётся делить его с другими людьми, это ли не пытка? Но разве оно того не стоит? Достаточно вспомнить улыбки, адресованные одному лишь мне. Не те, которые он показывает на съёмках, а другие: искренние, полные неподдельной радости. Каждый день, каждый час, каждая минута переполнена воспоминаниями о них, и том счастье, что они дарили. Дышать становится тяжело, потому что лёгкие буквально горят от жара, поднимающегося из самого сердца. Однажды во время съёмок в Гуйчжоу мы гуляли по лесу и набрели на небольшое озеро с водопадом. От невыносимой жары я весь взмок, поэтому без раздумий сбросил сапоги и залез в оказавшуюся ледяной воду. Ибо зачем-то последовал за мной, шипя и ругаясь. А потом мы грелись на камне, любовались небом и водопадом, слушали звуки леса и щебет птиц. В какой-то момент я ощутил на своей талии его руку, пальцами другой он скользнул по моей щеке и слегка повернул. Поцелуй вышел смазанным и неуклюжим, но у меня всё равно сердце сначала подскочило, а потом с грохотом ухнуло в неизвестность. Когда Ибо отстранился, в его взгляде нежность смешалась с таким голодом, буквально разящим жаждой обладания, что я сглотнул от смущения и неловкости. Я не привык, чтобы на меня так смотрели. Глазами он проследил за движением кадыка, сглотнул сам и, медленно приблизившись, прильнул губами к шее. Теперь я знал способ вознестись на небеса, оставаясь при этом на земле. — Ты такой красивый. Неземной, — прошептал он мне на ухо и аккуратно прикусил мочку. Открываю неизвестно когда закрывшиеся сами собой глаза. Звук того самого голоса до сих пор эхом отдаётся в ушах, будто Ибо повторил свои слова, стоя за моей спиной. Но нет, я по-прежнему сижу в кафе, грея руки об чашку с полуостывшим кофе. И от следующего воспоминания она едва не оказывается у меня на брюках. Меня пробирает мурашками. Господи, как же он стонал во время секса… Чувственный, отзывчивый, в меру требовательный и внимательный. Язык его тела… Вот же! Встряхиваю головой, отбрасывая столь откровенные воспоминания, вызывающие лишь ещё большую тоску и ненужное возбуждение. Потому что тот, с кем я с радостью бы его снял, сейчас не со мной. Какой же я дурак! Разве то, как Ибо перебирал мои волосы, гладил по плечам, целовал, хватал за руки, ругался или смеялся, не было настоящим? Разве не с ним я проводил время чуть ли не каждый день с утра до ночи и с ночи до утра? А кто делал мне массаж, когда спину и плечи сводило после сидения в ледяной воде; кто таскал мне кофе и кормил своими палочками? Ибо все уши мне прожужжал о том, что я должен следить за здоровьем. И ещё так много всего... Слепой дурак! Достаю из кармана телефон, чуть не выронив его из рук. Пальцы дрожат, пока листаю фотографии в галерее, в поисках тех самых, важных снимков. Их не меньше сотни, но самые любимые получились в тот день, когда Ибо, словно очумелый, с утра до вечера признавался мне в любви и просил сфотографироваться с ним едва ли не каждые десять минут. Вот мы оба показываем на камеру сердечки, а вот Ибо совершенно по-собственнически положил ладонь на моё плечо и слегка мнёт его пальцами. В приподнятом настроении я заливаю несколько фото особо понравившихся пейзажей в Weibo, расплачиваюсь за кофе и возвращаюсь в отель. Нужно собрать вещи. На следующее утро я весь как на иголках, потому что желание увидеть Ибо не только не угасло, но стало ещё больше. А ожидание рейса превращается в настоящую пытку, ведь я приехал в аэропорт намного раньше, чем нужно. И теперь бессмысленно нарезаю круги рядом со своей сумкой. Мои сопровождающие бросают на меня непонимающие взгляды, но никак не комментируют. Даже музыка в наушниках не помогает. А мне ещё предстоит провести в пути около девяти часов, так что вернусь я не раньше шести вечера. Пока я листаю плейлист, на экране высвечивается входящий звонок. Хайкуань? Иногда я мысленно называю его Сичэнем. Было донельзя странно видеть его после восстановления памяти и гадать, знает ли он о своей прошлой жизни или нет. — Да? — отвечаю я после некоторого колебания. — Здравствуй, Чжань, — звучит как всегда спокойный низкий голос. — Надеюсь, не отвлекаю? — Нет, всё нормально. Просто жду свой рейс. — О. Так ты уже возвращаешься или летишь куда-то ещё? — Возвращаюсь. — М, а Ибо ты об этом не говорил? В этот момент меня почему-то охватывают нехорошие предчувствия. — Ещё нет. Что-то случилось? Что-то с Ибо? — Не случилось ничего непоправимого, но я действительно хочу поговорить о нём. У меня внутри как-то всё холодеет. — Эм, и как он?.. — обрываю себя на полуслове. Чёрт, ведь зарёкся же никак не связываться с ним, и сам же нарушаю собственное правило! Хотя что плохого в том, чтобы узнать, как у него дела? Но делать это через Хайкуаня… Нехорошо. Ведь теперь он для меня неразрывно связан с Ибо тонкой эфемерной нитью, пусть ненастоящего, но родства. И понятно, почему ди-ди всегда относился к нему по-особенному, с гораздо большим уважением, чем к другим коллегам. — Что? — после затянувшейся паузы напоминает о себе Хайкуань. — Как у него дела? — Мм, смотря с чем сравнивать. Честно говоря, я хотел бы поговорить с тобой с глазу на глаз, а не по телефону, но обстоятельства не позволяют встретиться. Завтра у меня рейс в Шанхай. Не нравится мне, как он уходит от прямого ответа, поэтому делаю вторую попытку. — Разве не ты сказал, что хотел поговорить об Ибо? В трубке слышится долгий вздох. — Он жил у меня несколько дней. Потому что не хотел оставаться в отеле один. Плохо спал и почти не ел, а всё время уделял работе. Несмотря на бешеную загруженность, включил в своё расписание съёмки нескольких рекламных роликов. Честно говоря, если Ибо продолжит в том же духе, то проблемы у него точно появятся. Со здоровьем. Кажется, сердце в груди сейчас устроит атомный взрыв, но прежде, чем это случается, я падаю на свободное сидение для ожидающих и с размаха всаживаю кулаком по подлокотнику. От пронзившей руку боли сквозь зубы вырывается шипение, и я прижимаю кисть к животу. — Чжань? Чжань, ты ещё тут? Ты в порядке? — раздаётся из динамика взволнованный голос. — Да. Ничего страшного. Просто немного ударился. — Я знаю, почему ты уехал и могу понять твои мотивы. Полагаю, ты принял какое-то решение, раз уже возвращаешься. — Принял. — Что ж, независимо от твоего выбора я всё же думаю, что ты должен кое-что знать. Даже если это ничего не изменит. — Поверь, я не хотел уезжать. Не хотел причинять боль. — Знаю. Раньше ты тоже был слеп, когда дело касалось чувств. Что? Что за «раньше» он имеет в виду? — Существует легенда о двух юношах, которые однажды поклялись нести людям мир и бороться со злом. Но, к сожалению, одному из них пришлось отринуть путь света и ступить во тьму. Он умер ради своих идеалов. Но его душу вернули спустя тринадцать лет. От слов Хайкуаня у меня сердце падает. — Ты сюжет «Неукротимого» пересказываешь? Я его ещё помню, — а ещё я обратил внимание, что он сказал тринадцать, а не шестнадцать. — Ты помнишь не всё, — мягко возражает он, продолжая: — После возрождения те двое юношей вместе пошли по пути самосовершенствования. Они прожили душа в душу девятнадцать лет, пока на ночной охоте не случилась беда. Тёмный путь не зря считался опасным, избравший его вновь лишился жизни. Но на этот раз его спутник не смог смириться со смертью. Целый год он жил в мучениях, скитался по чужим землям в поисках успокоения, но, в конце концов, вернулся домой нисколько не облегчив ношу. Его пытались исцелить лучшие лекари, но не существовало средства от душевной боли. Он не ел и не пил, а воля к жизни иссякла окончательно, и никто не мог её вернуть, даже приёмный сын и старший брат. Последнему выпало несчастье однажды утром найти его мёртвое тело. Мороз бежит по коже и перехватывает дыхание. Что он мне только что рассказал? — Си… Хайкуань, так ты… — Это всего лишь легенда, — прерывает он меня на полуслове. — Но ты… — снова пытаюсь я заговорить. — Я рассказал тебе историю, только историю. Какое-то время в трубке царит тишина, потому что мы оба молчим. Когда пауза затягивается, я всё же откашливаюсь и спрашиваю: — И ты позвонил только для того, чтоб рассказать её? — Да. Я знаю, что ты всё правильно поймёшь. Ещё пару минут я ошеломлённо пялюсь на табло с расписанием рейсов, не видя ни одного иероглифа. — И давно ты... Знаешь эту легенду? В трубке раздаётся невесёлый смешок. — Всю жизнь, Чжань. Всю жизнь. Тут меня кто-то настойчиво дёргает за рукав куртки, поэтому приходится повернуть голову. Помощница указывает рукой сначала на информационное табло, а затем на соответствующий гейт. — Прости, мне пора. — Конечно. Удачного полёта. До встречи. Я отупело смотрю на погасший экран. Вот это да. Сичэнь всегда был непростым человеком, но в этой жизни он, похоже, переплюнул сам себя. Разговор с ним настолько выбил меня из колеи, что я фактически пропускаю мимо сознания посадку, очнувшись от раздумий уже сидя на своём месте. Почему-то я никогда не задумывался над тем, как жил Лань Чжань после второй моей смерти. И теперь, после рассказа Хайкуаня, у меня кровь стынет в венах от одной только мысли об этом. Я стал причиной его смерти. Пальцы сжимают подлокотник до скрипа, и ассистентка, сидящая на соседнем сидении непонимающе склоняет голову. — Господин Сяо, вам плохо? — Нет, нет, всё в порядке, — стараюсь улыбнуться как можно более искренне и перемещаю руку на колено. Ибо ни разу не упоминал о своей жизни без меня, а я не спрашивал, поскольку он ясно дал понять, что не хочет об этом говорить. Я столько раз причинял ему боль в прошлой жизни и продолжаю делать то же самое сейчас. Какой человек вынесет такое? Но одно я знаю наверняка. Извлекаю из кармана телефон и нервно подрагивающими пальцами набираю сообщение: «Люблю тебя, Ибо.» Глубоко вдыхаю, прежде чем отправить с таким трудом написанные простые слова. Важные слова. Но тут я задумываюсь: а что, если он передумал? Взвесил всё как следует и понял, что такие отношения не приведут ни к чему хорошему. Или что я слишком стар для него, ведь разница в возрасте не уменьшится, как бы нам того ни хотелось. Но не проходит и минуты, как на экране высвечивается: «Ибо любит Чжаня.» Нервный смешок срывается с губ, и я зажимаю их свободной ладонью. В следующую секунду осознаю, что улыбаюсь, а пальцы вбивают в строку сообщений: «Я в самолёте.» «Жду с нетерпением.» «Где ты сейчас?» «В Чанша. На съёмках.» «Буду вечером.» Бронирую ещё один билет и выключаю телефон на время взлёта, с облегчением откидываясь на спинку кресла. Впервые за две недели я, наконец, чувствую себя настолько спокойным, потому что знаю, что меня действительно ждёт самый нужный, родной, любимый человек. Ждёт меня, а не призрака из прошлого. Ведь он, подражая моему сообщению, намеренно указал наши имена. Часы тянутся бесконечно долго, даже секунды на циферблате, кажется, стоят на месте. Такое ощущение, что время специально решило замедлить свой ход, лишь бы оттянуть подальше нашу с Ибо встречу. К несчастью, сегодня на меня ополчилось не только оно. Не успеваю сойти с самолёта в аэропорте Далянь Чжоушуйцзы, как мой телефон разражается звонком от Юй Ванцинь. — Как долетел? — У меня ещё два рейса впереди. — Два? Почему два? В моих заметках речь про один. — Да, но я собираюсь ещё лететь в Чанша. — Что? Нет-нет, никакой Чанша! Ты срочно нужен в Wajijiwa Entertainment. Подписание контракта перенесли на сегодня, — тараторит Ванцинь непререкаемым тоном, и я понимаю, что выбора у меня не остаётся. — Но я не могу. — Что значит не можешь? — по тону я понимаю, что Ванцинь начинает сердиться. — Мне действительно очень нужно лететь в Чанша. В динамике слышится удручённый вздох, и следующая фраза звучит намного мягче, будто мать увещевает ребёнка не баловаться: — Чжань, я понимаю, что у тебя проблемы в личной жизни, но агентство и так пошло тебе навстречу, позволив уехать в Японию. Я уже не говорю о том, что айдолу вообще запрещено иметь отношения. Ты должен приносить доход, а не убытки. Чувствую, как во мне поднимается волна раздражения и растёт желание послать всех лесом, но воспитание не позволяет. К тому же, Юй Ванцинь множество раз закрывала глаза на мои проступки, я не могу её подвести. — Хорошо. Я понял, — вежливо соглашаюсь. — Вот и отлично. До встречи. — Ву Ян, — обращаюсь к своей ассистентке, — отмени мой рейс до Чанша. Мы возвращаемся сразу в агентство. — Хорошо, — она тут же утыкается в свой телефон и быстро перебирает пальцами по экрану. Когда-нибудь у меня будет собственная студия, и тогда никто не будет диктовать мне свои условия. Из-за всей этой суматохи я даже забываю предупредить Ибо, что сегодня мы не сможем встретиться. А когда вспоминаю, то время уже перевалило далеко за полночь. Хочется схватиться за голову и побиться ею об стол, когда достаю поставленный на беззвучный режим во время подписания договора телефон. На экране зловеще высвечиваются несколько сообщений и пять пропущенных звонков. Разумеется, все от Ибо. Он ведь меня ждал, чёрт возьми. Зал для переговоров быстро пустеет, никто не хочет задерживаться дольше, чем того требуют обстоятельства. Когда в помещении остаюсь только я, то могу позволить себе небольшую слабость. От бессилия что-либо изменить упираюсь лбом в лежащую на столе согнутую в локте руку. Где б ещё набраться храбрости и открыть Wechat? 22.01: «Где ты?» 22.35: «Твой самолёт приземлился 2 часа назад. Я проверил» 22.39: «У тебя всё нормально?» 23.18: «Чжань?» 00.08: «Ты не приедешь?» 01.05: «Я всё ещё жду.» От последнего сообщения мне становится невыносимо стыдно и горько. Оно буквально пропитано отчаянием, от которого у меня пересыхает в горле. Сейчас на часах 01.28 ночи, а я на другом конце страны. От безысходности прикусываю костяшку указательного пальца и мычу. Неожиданно в тишине пустого помещения раздаётся скрип двери, а следом стук каблуков. — Ты всё ещё здесь? — удивлённо смотрит на меня вошедшая Юй Ванцинь. — О! Она останавливается рядом со мной и с неподдельным интересом заглядывает в лицо, слегка наклонившись. — О-о, да мы страдаем! — Ванцинь выпрямляется и лёгким движением отбрасывает назад упавшие на грудь локоны. — Сама-то почему ещё не уехала? — игнорирую её меткое замечание. — Блокнот забыла. Она обходит меня и садится на соседний стул, закинув ногу на ногу и покачивая острым носком лакированной туфли в воздухе. — Ох, молодёжь, везде-то вы проблемы ищете. Полагаю, причина всё та же? — Я обещал приехать. Она глубоко вздыхает и мученически поднимает взгляд к потолку. — И что? Покупай билет и лети. Неужели он не поймёт, если ты приедешь на день позже? — О, ты не представляешь, какой он обидчивый, — невесело усмехаюсь я, поглядывая на тёмный экран телефона, лежащего на столе. — Тогда тебе лучше поторопиться. Завтра можешь быть свободен, но послезавтра репетиция с группой. Заказывай билет, так и быть, отвезу тебя в аэропорт. — Спасибо, — с неподдельной благодарностью чуть наклоняю голову, хотя сомневаюсь, что это поможет, даже если я сяду в самолёт через минуту.***
Несмотря на многочасовые перелёты и переговоры, поспать во время рейса до Чанша мне так и не удалось. Видимо, сказалось нервное перенапряжение. И вот теперь, измотанный дорогой и нелёгким ожиданием, я стою у двери номера и боюсь в неё постучать. А вдруг Ибо ещё спит? Всё-таки на часах нет и семи. Или он вовсе не хочет меня видеть... Наконец решившись, поднимаю руку и стучу. Изо всех сил прислушиваюсь к звукам за дверью, но не улавливаю ни малейшего движения. Во второй раз от силы удара у меня начинают болеть костяшки, зато с той стороны слышатся шаги. — Да иду я, иду. Кого принесло в такую рань? — доносится до меня недовольный, но такой родной голос. Дверь открывается, и в проёме показывается голова Ибо, хлопающего заспанными глазами. Две недели. Я не видел его две недели, а кажется, что целую вечность. Сердце радостно подпрыгивает и несётся вскачь, когда я отмечаю взъерошенные волосы и красный отпечаток на щеке. Он что, на руке спал? Постепенно в его взгляде появляется ясность, а сонливость стремительно сменяется раздражением. — Приехал? — фыркает он, прищурившись. — Зачем? — Прости, я опоздал, — мой голос звучит так жалобно, что самому становится тошно. — Пфф! — кривит он презрительно губы. — Опоздать можно на пять минут, полчаса или даже два, но не на… Сколько там прошло? Десять? — Ибо, давай поговорим… — Мы этим и занимаемся, — грубо обрывает он меня. — Но не в коридоре же, — приглушённо говорю я, жестом показывая на пространство вокруг. Ибо хмурится, поджимает губы, а потом делает шаг в сторону, пропуская внутрь. — Что-то я вчера не заметил такого рвения попасть в мой номер. — Прости, я правда хотел сразу же приехать к тебе, — бросаю на пол дорожную сумку и поворачиваю голову в сторону Ибо. И ошеломлённо таращусь на него, не в силах вымолвить ни слова, потому что невзирая на беспорядочно торчащие в стороны волосы, он одет как на концерт. Чёрные строгие брюки, белая, немного помятая рубашка и расшитый серебряной нитью тёмный жилет. Он что, для меня так вырядился? И, по всей видимости, действительно уснул в ожидании. — Чего пялишься? — он вызывающе вскидывает подбородок и проскальзывает мимо меня в одну из дверей, видимо, в ванную комнату. Всё ещё не вполне придя в себя, снимаю куртку и вешаю в небольшой шкафчик. Не так я себе представлял нашу встречу. Ох, не так. — Гостиная прямо по коридору, — кричит Ибо из-за закрытой двери, и я плетусь в указанном направлении. С трудом найдя на ощупь переключатель, включаю свет и остолбенело замираю, осматривая комнату. Похоже, тут как минимум проходили военные действия: по полу всюду разбросаны свечи, под небольшим круглым столиком у дивана валяется металлический поднос, а рядом два бокала. Хорошо, что у ковра оказался длинный ворс, смягчивший падение, иначе тут было бы полно осколков. На столе осталась стоять невскрытая бутылка вина в небольшом ведре, наполненном водой. Видимо, раньше это был лёд. Осторожно поднимаю с пола бокалы и ставлю их на стол. Мне стыдно и неловко, от того, что Ибо так старательно готовился к нашей встрече, а я… Я исполнял свой долг перед агентством. А смогу ли я хоть когда-нибудь иметь свободу в своих действиях? Wajijiwa Entertainment связывает меня по рукам и ногам, даже сегодняшним днём я обязан Ванцинь. Пальцы скользят по ножке бокала, ощущая холод хрусталя. — Я не знаю, какие слова будут сейчас правильными, — шёпотом сообщаю своему искажённому отражению в отполированной чаше. — Если нечего сказать, зачем тогда приехал? От резкого голоса Ибо я чуть не подпрыгиваю на диване. Он стоит в дверном проёме весь подтянутый, с расчёсанными волосами, перекрашенными в насыщенный каштановый цвет, глаза сверкают отражённым светом люстры, походя на два раскалённых угля. Невероятно красивый и до крайности гордый. — Прости. Знаю, что ты обижен, но я действительно не мог приехать. Вчера состоялось подписание контракта на съёмки в новом проекте. Меня буквально сняли с рейса до Чанша. — Работа важнее, — обманчиво спокойно кивает Ибо, а потом срывается на крик: — Я звонил, я писал, но ты даже строчки в ответ не прислал! — Я виноват! На время совещания оставил телефон в беззвучном режиме, а когда мы закончили, была уже глубокая ночь! — я тоже повышаю голос и поднимаюсь на ноги, сделав пару шагов в направлении Ибо. — Из Пекина сразу рванул сюда, потому что хотел увидеть и сказать в глаза то, о чём писал. Хватаю его чуть выше локтей и слегка сжимаю пальцы. — Хочу сказать, что люблю тебя. И только попробуй вырваться, — притягиваю к себе ошарашенного Ибо и ловлю его губы своими. Одной рукой обвиваю его за талию, а пальцами другой зарываюсь в мягкие волосы на затылке, не позволяя отстраниться, если у него вдруг появится такая идея. Но вырываться Ибо не торопится, наоборот, после минутного замешательства он фурией набрасывается на меня, целуя и кусая в ответ с такой яростью, что начинает кружиться голова. Широкие ладони мнут на моей спине свитер, по очереди забираясь под него, чтоб провести ногтями по коже. Ибо то ласково, почти невесомо втягивает в рот мою нижнюю губу, то остервенело врывается языком внутрь, доставая почти до нёба. — Прости, я так скучал, — выдыхаю ему прямо в рот в перерыве между глотком воздуха и очередным поцелуем. — Я думал о тебе всё время, каждый день. Внезапно Ибо поднимает руки и ловит ладонями моё лицо, встаёт на цыпочки и заглядывает в глаза. — Ты похудел, — хрипло произносит он, а затем проводит большими пальцами под нижними веками. — И синяки под глазами. Усмехаюсь и сжимаю его ладони в своих руках. — Кажется, я не спал сутки. Или больше, не знаю, — легкомысленно пожимаю плечами и любуюсь до дрожи любимыми чертами лица. — А ел ты когда? — Не помню. Может быть утром. — Утром? Когда? — М, вчера… — Чего? — возмущенно цокает языком Ибо. — Ты ненормальный? От знакомого ругательства в груди становится легче и теплее, будто кто-то заботливо укутал в мягкий шарф. Ибо вдруг толкает меня на диван, а сам пулей вылетает из гостиной. Вскоре до меня доносится звон посуды. Он там завтрак решил сделать, что ли? Сначала мне хочется пойти помочь, зная, какими сомнительными навыками обладает Ибо в приготовлении пищи, но, подумав, остаюсь смирно сидеть на диване. Ведь так приятно знать, что о тебе заботится любимый человек. Поднимаю с пола одну из свечей и кручу в пальцах — привычка, от которой я до сих пор не избавился. Минут через десять он возвращается, держа в руках две тарелки, источающие пар и приятный аромат. — Это должно было стать нашим ужином. Жареный рис с курицей, — Ибо ставит тарелки на стол и кладёт сверху палочки. — Прости. — Ой, хватит уже извиняться, — Ибо закатывает глаза. — А это тоже было для меня? — поднимаю свечу к глазам и прокручиваю вокруг оси. Ибо закусывает нижнюю губу и смотрит на восковой цилиндрик, как на личного врага. — Уже не важно, — он опускает взгляд и делает вид, что содержимое тарелки интересует его больше всего на свете. — Ладно. Пусть тогда здесь постоит, — устраиваю свечу в центре стола и приступаю к своей порции риса. — Как в Японии? — вдруг спрашивает Ибо. — Плохо. — Почему? — Там не было тебя, — стараюсь не вкладывать в ответ то отчаяние, что преследовало меня на протяжении всего пребывания вдали от Ибо, но, кажется, ничего не выходит. Он перестаёт жевать, тяжело сглатывает и переводит взгляд на меня. — Не поступай так больше, — произносит он тихо. — Это жестоко. — Я знаю, я мудак. Прости. Ибо с громким хлопком кладёт палочки на стол, резко поднимается и выходит из-за стола. Одним движением сгребает меня за грудки и тянет на себя, вынуждая встать на ноги. — Если извинишься ещё раз, то я тебя ударю! — со злостью выпаливает Ибо мне в лицо. — Каждое твоё «прости» напоминает о том, как ты поступил, а я предпочитаю думать о том, что ты вернулся! Вернулся ко мне! — Прости, — вырывается совершенно машинально, а в следующую секунду плечо пронзает болью и меня относит к стене. — Какого чёрта, ты даже на ногах стоять не можешь, — взволнованно бормочет Ибо, тут же оказываясь рядом. — Идём. — Куда? — Спать, куда же ещё, — он мягко кладёт ладонь мне на спину и подталкивает в сторону коридора. — Но уже утро. — И кто-то не спал сутки. — Разве тебе не нужно работать? — Вечером. До шести я свободен. Раздевшись и сложив вещи аккуратной стопкой, сажусь на край широкой кровати. — Знаешь, я так боялся, что ты найдёшь кого-то другого. — Кого, например? — Ибо зашторивает окна и забирается под одеяло. — Девушку? Парня? — С ума сошёл? — возмущённо фыркает он, а потом перехватывает меня поперёк груди и тянет под своё одеяло. — Знаешь, что я загадал на день рождения? — Мм? — Терпеть тебя до восьмидесяти лет, — торжественно объявляет Ибо и целует меня в кончик носа. — А что потом? — А потом ты от меня никуда не денешься. Так что у тебя нет выбора. — Да, похоже, у меня действительно нет выбора. Я усмехаюсь ему в подмышку и кладу руку на впалый живот. Ибо поворачивает голову, дыханием шевеля волосы на макушке. Наконец я могу спокойно поспать, потому что только теперь, слушая равномерное дыхание рядом, ощущая, как вздымается грудная клетка, чувствую себя словно дома. Ибо сдвигается чуть ниже, скользя губами ото лба к виску, немного задерживается на нём, будто в раздумьях, после чего прижимается сильнее. — Ты мой сон, — едва шевеля языком, бормочу я и закрываю глаза.