Заметки Главредности

Намджун Алексеевич искренне недоумевал, зачем в Летнем саду посадили розовые кусты вдоль дорожек. Это недальновидно. Это неудобно. Это больно, в конце концов. Вдруг бы какому-нибудь почтенному члену общества захотелось там уединиться, а тут эти шипы. Недоглядели, не подумали, не учли. Надо будет обращение генерал-губернатору написать и замечание сделать. Намджун мысленно поставил галочку в списке неотложных дел, вынул колючку из ладони и в который раз расправил на земле свой сюртук, на котором Сокджин Юрьевич изволил стоять коленями, повернувшись к нему филеем. Филей был обтянут шелковыми панталонами по последней моде и взволнованно подрагивал. В любой другой ситуации Намджун радовался бы подобному положению дел, но... – Сейчас, сейчас, дарлинг, уже почти! Почти! Вон они, вон идут, видишь? … Но они сидели в засаде, схоронившись в душных розовых кустах, и вели наблюдение за первым официальным свиданием Чиминушки и этого пресловутого низкорослого поручика. Сокджин Юрьевич был человеком деятельным и, проиграв битву, всё равно старался выиграть войну. Любой ценой. В данный момент в жертву милитаристским планам супружника были принесены усы Намджуна Алексеевича, которые знатно поредели в процессе обустраивания обзорной точки, и его сюртук, потому что коленки Сокджина Юрьевича – это святое вот уже двадцать лет. Итак, они залегли на дно в шикарном кусте голландской помпонеллы (а может быть это был "Жорж Данжан" – садоводство никогда не было сильной стороной Кимского), наблюдая за происходящим (хотя, по мнению самого Намджуна Алексеевича, не происходило ровным счётом ничего), чтобы, цитируя Сокджина: «предотвратить мерзкие посягательства на нашего Чимина со стороны этого (здесь непереводимый немецкий мат из которого Намджун Алексеевич может вычленить только "жареные колбаски" и "пивную кружку ему в…")». В том, что посягательства будут, Сокджин не сомневался и, по правде, Намджун Алексеевич не был с ним согласен; не выглядел этот сушеный сморчок опасным для Чиминушки. Но раз его душенька так решил… – Смотри, смотри, дарлинг, они идут под ручку! Ужасно! Найн! Остановить! – Смотри, смотри, дарлинг, он пытается его поцеловать! Ах, он аспид! Коварный соблазнитель невинных душ! Намджун немного прополз вперёд и прижался щекой к щеке Сокджина (исключительно для лучшего обзора). – Так это же наш Чимин к нему ластится, душенька! – Конечно! А Минский уворачивается! Коварный соблазнитель! Знает, что недоступного желается пуще всего! Люцифер!!! – и Сокджин ломанулся было сквозь кусты, наплевав на возможность публичного скандала. – Да стой же ты! – Намджун Алексеевич рванул Сокджина на себя. Рванул за ту часть, которая была ближе всего, а потому часть шелковых панталон мужа остались у него в руке. – Ой, – прошелестел Намджун, – перед глазами мелькнула заветная ямочка на пояснице и кусочек алебастровой мякоти ниже. Намджун сглотнул. Сокджин услышал треск и лёгкое касание вечерней летней прохлады к заветным местам. Медленно обернулся. Учитывая любовь Намджуна Алексеевича к утехам в неположенных для этого местах, а тем паче – на свежем воздухе, сейчас фон Киму следовало быть очень осторожным. *** Чимин вздрогнул, крепче прижался к тощему плечу кавалера и постарался незаметно ускорить шаг. Ему было неуютно в этой части парка, в кустах что-то шуршало и то и дело ухало совой или пищало летучей мышью. Юнги выпятил грудь: – Не бойся, мон шери, это, скорее всего, лишь коты, в крайнем случае, городские крысы. Ах, ну какой ты милый, сейчас я их прогоню! Стой тут и не тревожься, твой рыцарь с тобой! Подходя ближе к подозрительным кустам, Юнги все прямее держал спину и всё крепче сжимал свои рыцарские ягодицы, поскольку в кустах, судя по всему, сидело что-то огромное. Хоть бы не медведь. Хотя откуда взяться медведю в Летнем саду? Юнги крепче сжал эфес шпаги и раздвинул кусты одной рукой… Не завизжать, как институтка, было весьма затруднительно – кусты явили ему фон Кима, с извечной, словно он с ней родился, печатью невозмутимости на лице и сумасшедшим прогибом спины, словно у восточной танцовщицы. Будущий тёщ (Юнги не смел надеяться, но всё же) сладострастно покусывал пальцы Намджуна Алексеевича, который сливался с кустами позади него, не прекращая при этом вполне однозначных движений. «И даже прическа у него не попортилась…», – икнув, невольно заметил Юнги Владимирович. – Черт с Вами, поручик, – дыхание, в отличие от причёски, у фон Кима очень даже сбивалось, – Свадьба через полгода, только ветки на место верните и свалите… то есть удалитесь побыстрее. К Чимину Юнги возвращался воодушевлённый и счастливый. Но глаза всё же немного пекло…