Он увидел её выходящей из гостиницы, в которой встречался с друзьями. Один на днях отбывал послом в Японию, другой во цвете лет принимал постриг и Сынхён пришёл попрощаться одновременно с обоими, как-никак лучшие друзья, считай, братья.
Точнее, сначала он увидел её человека. Яшка подпирал колесо кареты, недовольно зыркая по сторонам. Сынхён слишком хорошо знал, что от сударыни своей разлюбезной Яков не отходит ни на шаг, сторожит, как волкодав отару. Значит, она где-то здесь.
Увидев вышедшего из гостиницы Чхвесского, Яшка вздохнул, выпустив огромное облако пара, и недовольно закатил глаза; ненадолго, правда, всё-таки не абы кто перед ним, не захудалый коллежский регистраторишка, а надворный советник.
– Добрейший вечерочек, вашевысблагродие! – в голосе Яшки Сынхёну почудилась эдакая ядовитость, несмотря на то, что тот подобострастно содрал шапку с головы. Шут.
– Приветствую. Шапку-то надень, уши отморозишь… Где она, Яков?
– Дык кто? – нет, этот стервец определённо издевался.
– Дык хозяйка твоя! – передразнил Сынхён закипая.
– И зачем же это я вам понадобилась, Сынхён Топович? – раздался голос из-за спины.
Она. Как всегда бесшумно, словно призрак какой. Сынхён вдохнул и развернулся.
– Здравствуй, Джиджи. Как поживаешь? Как самочувствие папеньки?
Маленькая. Какая же она маленькая. Если он подойдёт поближе – перья её новомодной шляпки будут щекотать ему нос.
– Спасибо, неплохо. Но, пожалуй, передавать ему, что вы справлялись о его здоровье, я не буду.
– Воля ваша, сударыня. А позволь ещё поинтересоваться, не сочти за наглость, что это фрейлина Её августейшего Величества делает в столь поздний час в столь странном для неё месте?
Лицо девушки побелело. Другой бы сказал, что от испуга, но Сынхён не первый год её знает. Джидресса зла.
– Нечего стоять здесь столбом и радовать чужие уши. Если желаете поговорить – прошу в карету. Начинается метель, я подвезу вас. К управлению, как я полагаю?
Яшка распахнул перед ними дверцы экипажа, а после запрыгнул на облучок и схватился за вожжи.
Лошади, тихонько пофыркивая, тронулись.
– Следишь за мной? – Внутри кареты она резко перестала ему «выкать». – Какая честь, ты занимаешься этим лично, других филёров не нашлось?
Джиджи раздражённо снимала перчатки, освобождая по одному тонкому пальцу, а потом отбросила их на соседнее сидение. Сынхён молча проводил их полёт глазами, потом вернулся взглядом к нервным рукам, что в спешке развязывали ленты меховой ротонды, полы которой, разойдясь, показали пурпурный корсаж дорожного платья, расшитый серебром. Злилась она красиво. Она всё делала красиво, даже дышала, словно доведение до идеала всего, чего она могла коснуться, было целью её существования.
В сумраке кареты Сынхён видел, как глубоко она дышит, как трепещет мушка на груди, что поднималась из корсажа при каждом вдохе, как пальцы до белизны на костяшках сжимают подол платья.
Она не рассчитывала его здесь увидеть. Она не была готова. В его собственной груди, сжатой портупеей, так ощутимо заныло. Смотреть на Джидрессу всегда было сродни удару штыком в сердце. И он послушно подставляется под эти редкие удары вот уже который год.
Плавно придвинувшись, он скользнул замерзшими ладонями по ткани корсажа, пальцами ощущая колкость серебряных лепестков пионов на нём, прижал к себе Джиджи и замер, осторожно вдыхая едва уловимый цветочный аромат с изгиба её тонкой шеи, как опиумный курильщик после долгого воздержания. Сынхён мимолётно прикрыл глаза, фиксируя это мгновение в памяти, не смея надеяться, что она сделала так же. После отстранился и уронил буйную голову ей на колени, развалившись на сидении спиной. Ехать так было не очень удобно, но таким образом у девушки была возможность перебирать его волосы, гладить его гладко выбритое лицо, нежно касаться морщинок в уголках глаз и кончиков ресниц. Молча смотреть в глаза. Надеяться, что эта поездка никогда не закончится. Поверить в это, на секунду закрыв глаза.
Над его лбом метрономом раскачивался вычурный кулон на длинной серебряной цепочке. Миниатюрный кинжал с отравленным лезвием, скрытый в столь изящных ножнах, что никто вовек не догадается. Он сам подарил его Джиджи.
– Дай-ка я расскажу, что ты тут делала, – произнёс он, совершенно не отрывая взгляда от её губ, настолько картинно правильных, что им впору принадлежать кукле, а не человеку. – А ты, уж будь добра, меня поправь, если что не так: ты встречалась тут с одним господином, глядя на которого я бы сказал, что ты наверное пропала в его глазах, как наивная гимназистка, невинное дитя, вследствие чего духовно пала, и у вас была в гостинице интимная встреча. Это если бы я тебя не знал… А я тебя, Джиджи, знаю не первый год.
Сынхён поднялся с её колен и уже совсем другим голосом, растерявшим всю свою добродушную иронию, продолжил:
– И поэтому спрашиваю – когда это ты успела выйти на мсье Тэмина и каким образом тебе удалось его купить?
Джиджи отстранила его; закатила глаза и совсем невесомо толкнула руками в грудь. Поди прочь. Как бы ни хотелось сжать её изо всех сил и встряхнуть, он не в силах перейти обозначенную ею черту и никогда не был. Её границы он чувствовал порой лучше, чем она сама. Девушка отвернулась к окошку, лицо её превратилось в восковую маску:
– Тебя не должно интересовать, что происходит в моей личной, я повторюсь, Сынхён, личной жизни. С каких пор Третьему отделению Канцелярии Его Императорского Величества есть дело до того, с кем проводит досуг рядовая фрейлина?
– Как-то ты сегодня скучно врёшь, мадемуазель рядовая фрейлина. Без огонька, без искорки.
Всё вокруг становится ненастоящим и неправильным – как обычно, когда она оказывалась рядом. Дурной сон, морок. Вот они разговаривают, дискутируют, соблюдают этикет, изображают жизнь. К чему всё это, зачем этот политес, если в правильной реальности он мог бы заставить её тихонько хныкать ему на ушко, пока он, пробравшись сквозь шёлк и бархат ласкал её, заставляя раз за разом сводить колени, сжимая бёдра от истомы в попытке то ли избежать прикосновений, то ли усилить их. Заставляя звать его. Проклинать его. Умолять его. Целовать её шею, нежить бьющуюся жилку губами и радостно ощущать, как её ладонь ложится поверх его руки. И вот тогда это была бы правда. Тогда, когда он мог свободно к ней прикасаться.
Сынхён, не удержавшись от попытки приблизить и ощутить реальность происходящего, нагнулся и напоследок слизнул мушку с её груди. Выровнялся, с силой провел руками по лицу, сбрасывая наваждение её парфюма. Оправил мундир, зачесал волосы, стал вновь чиновником VII класса Сынхёном Топовичем. Всё-таки у него допрос сейчас. Возможно, самый важный допрос в жизни.
– Не хочешь говорить? Тогда я сам. Итак, мсье Тэмин – антрепренёр одной небезызвестной тебе балетной труппы, а значит, он также приближенная особа к некоему господину С., который служит в этой труппе ведущим танцором. Также, не открою для тебя секрет, что упомянутый господин С. – некогда приближенное лицо к Его императорскому Величеству, батюшке нашему вседержителю Чжихуну Чоновичу… А посему позволь спросить, Джиджи, – малейшие намёки на эмоции из голоса надворного советника испарились, оставив за собой сухую деловитость, – что мсье Тэмин передал тебе? Письма от Него или письма Ему? Письма от господина С. много шума не наделают, мало ли экзальтированных личностей путают монаршую вежливость с чем-то большим и живут в мире фантазий. Так что, предполагаю, что в твоём милом ридикюле – собственноручные письма Чжихуна. И это смерть, Джиджи, ты носишь с собою смерть… Джиджи смотрела на него так, словно он – последний кат в государстве и сейчас же потянет её за руку в управление и кинет в холодную. Словно не он, Сынхён, вытащил её тогда несколько лет назад сухой из воды, когда она попалась со своим наивным донесением во Францию. Словно не он, ни на минуту не сомневаясь, положил под колеса фемиды свою карьеру и дал позорно переломить ей хребет, чтобы спасти от ссылки, а то и смерти девушку, которую он знал один день. Сейчас он был бы уже действительным советником, на два ранга выше, потому что он умён, осторожен и предан своему делу. И вместе с тем, сейчас он бы не имел возможности дышать пионами рядом с ней, и вряд ли что-то иное имело значение. Он уничтожил улики, получил выговор, понижение и благодарный, подсоленный слезами, поцелуй испуганной, замученной ужасами застенков девушки, ставшей разменной монетой в амбициозный играх сильных мира сего.
Их дальнейшие редкие встречи заряжали его силой на самые авантюрные операции, желание забрать её в свое поместье с политического игрового поля двигало вперёд, заставляя не подниматься, а подскакивать из постели каждое утро. Он не клялся ей в любви, она жалела для него нежных слов, но у него на груди тяжелел медальон с портретом и прядью волос. Этого было достаточно. Он свято верил в то, что всё творившееся, кипевшее между ними – было не только из благодарности к его поступку.
И вот теперь она смотрит на него так?
– Ты работаешь по приказу Максимова, да? – торопливо продолжил Сынхён. Только не смотри так, не убивай. – Он ведь единственный, кто знает о твоей прежней «деятельности». Чем он грозился? Сибирью? Казнью отца?
Фигурки в воображаемом Сынхёном кукольном театре стали на свои места: Чанмин Восходович - действительный тайный советник Его Императорского величества, имел беспрецедентное влияние на Императора. Позиции свои вот уже десять лет не сдавал и крепко держал поводья дворцовых интриг. И в советах для Чжихуна Чоновича – был последней инстанцией. До тех пор, пока не появилась Чжинхвана…
Ну что ж, не самый плохой способ расстроить так быстро наладившиеся отношения венценосной пары.
– Ничего-то ты не знаешь, Сынхён Топович, – она поджала губы, которые Сынхён сегодня так и не поцеловал. И пытаться не стоило, она бы не позволила. Выдержки в Джиджи было поболее чем в нём.
– Чего не знаю? Чего? Я говорил тебе, что вытащу тебя? Говорил, чтобы ты забросила эти подковёрные шпионские игры и интриги? Просто дай мне время. А он будет использовать тебя, пока ты будешь ему нужна, а потом устранит!
Метель за окном экипажа совсем разыгралась. То и дело было слышно, как на крышу падали целые комья снега.
– Вытащишь меня? – Джиджи всплеснула руками в притворном ажиотаже и тут же вернула прежнее спокойствие облику. – Вытащишь, как кутёнка из воды? Спасёшь? Нет уж, Сынхён, я сама себя спасу! И если к тому моменту медальон всё ещё будет здесь, – она приложила ладонь к его груди там, где висел её подарок, – я буду с тобой до конца моих дней.
Она посмотрела на его губы, а потом, словно проведя молниеносный внутренний диалог, поцеловала его в лоб.
– Дыши, Сынхён, когда ты злишься, ты забываешь дышать. Выходи, мы приехали.
Словно в подтверждение её слов сверху раздалось громкое «Тпр-ру-у, залётные! Приехали, баре!».
Сынхён вышел из кареты, развернулся и, не закрывая дверь, долго, пристально смотрел ей в глаза. Ветер и снег задувал внутрь экипажа, но она сидела, не двигаясь и не запахивая ротонду. Ему хотелось палить в воздух, разбить кому-нибудь лицо или витрину ближайшей лавки, но он только молча стоял и дышал.
В этот момент она словно почувствовала, что он на грани. Переступить черту, поступить как хочется, разорвать эти призрачные, связывающие их нити. И она улыбнулась ему. Улыбнулась той самой редкой настоящей улыбкой, когда обнажались десна над рядом мелких жемчужных зубов.
– Я спасу себя сама! Сама! Ты мне веришь, Сынхён? Трогай, Яков!
И дверь захлопнулась.
Сынхён смотрел вслед удаляющемуся экипажу, в котором он оставил чернобурую шапку, и снег теперь преждевременной сединой ложился ему прямо на голову. Он мог бы кликнуть служебного извозчика, в три минуты догнать экипаж. Отнять письма, уберегая её горячую голову от плахи, но – «Ты мне веришь, Сынхён?»...
***
Джиджи ехала в карете, наблюдая из окошка, как снег засыпает столицу, прикрывая все её грехи и грязь. Так красиво. Небесные палаты, райские кущи, а не филиал ада на земле, коим столица и является. Джидресса думала о том, как важно правильно выбрать сторону. Чанмин Восходович – влиятельнейшая личность, великолепный стратег, но… но мудрости и расчётливости подобной той, что присуща Чжинхване во дворце ещё не видали. Она была значительно моложе Джидрессы, но напоминала ей себя. Молодая волчица. Джиджи выбрала сторону и поставила всё на кон. Она долго ждала удобного случая, и Максимов сам дал ей в руки орудие против себя. Сам факт существования этих писем был её шансом стать из рядовой, никому не известной фрейлины – доверенным лицом. И тогда уж Максимову её не достать.
И когда случай представился – молодая императрица не разочаровала её. Узнав о том, что у Чжихуна был многолетний адюльтер, она не закатила Чжихуну ни единого скандала. Чжинхвана даже не подала виду о том, что в курсе его прошлого. Всё, что её интересовало – существуют ли доказательства интрижки и как скоро Джиджи сможет их достать. Так она убивала двух зайцев сразу – оберегала репутацию супруга, свой брак и свою гордость от кулуарных сплетен, и оставляла себе козырь в рукаве на случай… Так, на всякий случай.
Ведь пока их отношения были довольно неплохи, и Чжихун всё больше и больше прислушивался к ней, а вдвоём они всегда будут сильнее, чем поодиночке.
***
Утром третьего дня дворцовым курьером Сынхёну Топовичу было доставлено письмо, которое гласило
«Гранд-фрейлина Её императорского Величества Джидресса ле Квон просит вернуть серебряный медальон, кой был дарован Вашему высокоблагородию по случаю памятной даты знакомства, дабы вручить вышеозначенный предмет на память батюшке, который с благословения отца-императора отбывает на родину во Францию. Мадемуазель ле Квон надеется на ваше понимание и помощь, поскольку… зачем тебе медальон, Сынхён, если я теперь могу быть с тобой до тех пор, пока…»
Письмо дочитано не было, поскольку адресат выскочил из дома небритый и в одном жилете и бог его знает, что там дальше с ними произошло…
Fin
