Заметки Главредности

Хичоль открыл глаза. Первое, что он увидел, это длинная нитка паутины, что свисала с засмоленного бревенчатого потолка прямо над ним. Паутина мерно раскачивалась в ритм пульсации его головной боли. – Merde… Пахло капустой и сосисками, одним словом, детством. С чего бы вдруг, если должно было пахнуть круассанами и духами? Последнее, что помнит Хичоль – какое волшебное шампанское подавали на балу. Бал был во дворце. Дворец был в Париже. Париж во Французской империи, где не пахло свиными сосисками и капустой. Хи огляделся. Обветшалая комната с довольно скудной меблировкой. Похоже на захудалый придорожный постоялый двор. И чёрт подери, если это он и есть. Дверь без стука отворилась, в комнату зашёл человек. И если довольно мутное, словно похмельное, зрение ещё могло подвести Хичоля, то это сухое тихое «Жаным…» он бы не перепутал никогда… Сколько раз за последние полгода он сбегал от этого шепота, прятался от него, как еретик от инквизиции, понимая, что сгорит, но изо дня в день тот настигал его и громом звучал в нишах бальных зал, дворцовых альковах и его собственных, Хичолевых снах. *** Эта история началась полгода назад, когда при королевском дворе объявилась призанятнейшая диковинка – иностранный дипломат. Всяческими иноземцами: послами, делегатами, представителями и прочей нечистью, высший свет было не удивить, но этот был настолько экстравагантен и необычен, что первые месяцы во дворце только и было разговоров, что о Шивоне Улиханове. Красив он был, как Аполлон, если бы у Аполлона мог быть настолько дикий разрез глаз, галантен и отменно танцевал – а большего в эпоху преклонения перед красотой и искусством для быстрого успеха при дворе и не требовалось. Улиханов (или же «Уллиханье», как сподобились произносить его фамилию на приёмах) был родом из Казахского Ханства, откуда прибыл с миссией и посланием для Его Величества. Чёрные густые брови, военная выправка, которая должна бы наводить тень на его чисто дипломатическое прошлое и совершенно бесовское обаяние. Шивону приписывали все самые громкие романы высшего света, словно общение со смуглым красавцем было новым веянием, данью моде и своего рода подтверждением престижа и статуса, однако, правдой ли была хотя бы половина из них, остаётся загадкой. Хичоль (привычное уху имя, которое он носил до переезда во Францию – фрау Хи – пришлось забыть) служил при дворе уже четыре года, не спеша приглядывал себе выгодную партию на радость рарá и успел основательно закрепить за собой репутацию человека очаровательного, но легкомысленного и при этом крайне острого на язык. Эти дворовые болонки просто мечтали быть записанными в его бальную книгу, хотя бы один раз, но также опасались попасть под огонь его прямолинейности, щедро политой сарказмом. Его Величество обожал остроты своего немецкого протеже, а значит, при дворе Хичолю позволялось немногим более чем остальным. Чего только стоило его иронические замечания о лысине кардинала. Любой другой человек уже горел бы на костре точно так же, как горели щёки Его Преосвященства Сонмина І от такой шутки. Для Хичоля костра не развели, хотя, давайте будем честны, он бы просто пожарил на этом костре свои любимые сосиски со свиным шпиком. Когда Улиханов появился при дворе в начале лета – Хичоль коротал дни тем, что развлекал короля рассказами о своих извечно заикающихся поклонниках и дико скучал: ни тебе грандиозного праздника, ни тебе приятного скандальчика или развеселой сплетни, никаких скрытых беременностей, тайных венчаний или неожиданно объявившихся внебрачных детей. Версаль словно спал, утомлённый жаркими днями. Шивон «разбудил» и дворец и самого Хичоля. Тот расправил плечи, кружевные манжеты на рукавах камзола и крылья у своей любви к забавам, и стал наблюдать. Тем временем Его императорское величество как раз решил выехать в летний дворец на охоту. Его двор, естественно, должен был поехать с ним. Хичоль любил эти пасторальные развлечения примерно так же, как процедуру кровопускания или настойку от расстройств по рецептам их дворцового лекаря мсье Рёука – маленького, похожего на паучка человечка, который цепко держал здоровье высшего света Франции в своих руках, параллельно занимаясь профилактикой заговоров и интриг во дворце – если вы ему не понравитесь, то есть покажетесь больными суетными мыслями антивенценосного характера – он запихает в вас столько отвара из чудной травы сены и суданской розы*, что помыслы ваши очистятся от скверны и покинут маетную голову оставив лишь одну: «Господи, спаси». Так что во всём виновата слишком умиротворенная и скучная для Хичоля атмосфера летней резиденции короля. Она, она, негодница, привела к последующим событиям. *** На одной из прогулок у реки, когда сонму дворцовой свиты полагалось совершать променад и вдыхать ароматы розовых кустов, Хи поспорил с парочкой подозрительно неразлучных придворных Итыком де Энжели и Канином ля Бурбон, что завоевать сердце экзотичного дипломата для него не составит никакого труда и он сделает это за день. Спорили по крупному и выставили на кон самое дорогое – мсье Итык и мсье Канин по паре семейных драгоценных реликвий, а сам Хичоль – кота. Схема была проста и отработана до блеска сильнее, чем блестели волосы Хичоля в лучах солнечного света. Un. Привлечь к себе внимание. Deux. Раззадорить, смутить, спутать думы, так сказать, показать коготки. Trois. Когда противник будет ожидать очередной порции яда – предстать пред ним мягкой кошечкой. Quatre. Забрать поверженного Шивона с потрохами. Итак, наступил день «Х», и Хичоль мысленно расправил воображаемое жабо (невоображаемое расправил тоже) и пошёл в наступление. Дабы форсировать события Хичоль объединил первые два пункта плана. К обеду подали перепелов. Завтрак Хи пропустил, просидев в библиотеке всё утро. Теперь он был голоден и зол – идеальное состояние для сражения. – Скажите, любезный мсье Вшивон, как вам французская кухня? – максимально любезно, не очень громко, но так, чтобы услышали в с е, произнёс Хи. В первую очередь Его Величество. – Вам, наверняка не доводилось пробовать таких яств? Что едят у Вас в степи? Травы? Коней? О, я не могу представить, quelle horreur, чтобы мне подали к столу мою Дейзи! Я вам рассказывал про мою Дейзи, Ваше Высочество? Милейшая девочка, арабской породы, рарá подарил мне её на шестнадцатилетие, и первое, что она сделала – это укусила меня, ха-ха-ха! – за столом засмеялись, король довольно приподнял уголок рта. – Я… – подал голос Шивон, и надо отдать ему должное, на его лице не дрогнул ни один мускул. – Ох, мсье, не надо не рассказывайте, молю вас, это sujet horrible, не стоит! – Хичоль перебил его и замахал на него рукой. После медленно и аккуратно расправил кружевной рукав и вернул свое внимание тарелке. Прекратившиеся за столом разговоры, смех и звон хрусталя сигналили об успешности плана Хичоля. Шивон оторопел. Парика он не носил, а потому всем было прекрасно видно, как заалели его уши. Всё шло по плану. После обеда, когда король совершал променад у пруда, а соответственно вся его свита променадилась за ним следом, Хи перешёл к следующему пункту плана и попытался разыграть редко используемую, за ненадобностью такой тяжёлой артиллерии, карту: «Ах, посмотрите же, посмотрите, я мучительно снедаем любовью. Но я такой колючий, потому что очень стесняюсь и боюсь этого незнакомого мне доселе чувства». Шивон так удачно шёл по дорожке один, Хичоль нагнал его и, тихонько, практически заикаясь, словно это не он два часа назад за обедом демонстрировал чудеса красноречия, начал блеять Шивону что-то про «вы нравитесь моей подруге, а скажите свободно ли ваше сердце, я про-о-осто интересуюсь». Ресницами хлопал, глазки вниз опускал да локончик на палец наматывал. Реакция Шивона неожиданно отличалась от стандартной (хватание за сердце, бряканье в ноги, обнимание святейших Хичолевых коленей и мольбы о снисхождении и поцелуе). Шивон спокойно выслушал речь Хи, даже не изменившись в своём мерзком прекрасном лице (а ведь Хи трепетал ресницами как райская колибри, человек ли вообще этот дикарь?!), потом остановился, осмотрелся по сторонам и, не заметив вокруг никого постороннего, утянул Хичоля за локоть под ветви плакучей ивы. Внутренне Хи восторженно верещал, потому что страсть как любил решительных мужчин, чтобы не робели и не блеяли пред ним, но вслух только тихое «Ах, ах, что вы делаете! Что о нас подумают!». Только их скрыли ивовые ветви и Хичоль уже собрался сдаться в плен и нежным цветком опасть на грудь победителя, как Шивон отстранил его от себя, но, не рассчитав силы, (Дикарь! Варвар! Казах!) приложил Хичоля спиной об ствол дерева так, что с парика Хичоля поднялось облачко ароматной пудры. Хичоль понял, что просто не будет. Он приосанился, поправил съехавший парик и поднял влажные оленьи глаза на Шивона. Вздохнул. Ещё раз вздохнул. Облизал губы. Шивон наблюдал за этим спектаклем с отстранённым любопытством, но, вместе с тем казалось, что меж его бровей сейчас начнут сверкать молнии. – Я не ваша игрушка, жаным, – его французский был ужасен, но уверенность и какое-то глубинное, монолитное спокойствие, которое излучал Шивон, не давали обращать на это внимание. – Я живой человек, воин, аристократ, если хотите, хотя я знаю, что для вас это смешно, но мой род, уж поверьте, древнее вашего. Не вздумайте играть со мной, если нет в вашем сердце ко мне ничего, не лгите. Хотя не уверен, что человек из августейшей свиты способен на искренность. Вы все пропитаны ложью как пирожное ромом. Хотя, порой, наблюдая за вами, мне казалось, что вы ещё не совсем пропали – когда король просит вас спеть, когда любуетесь искусством, когда общаетесь с дофином… Но что же я вижу сейчас? Забавляетесь? То, что Хичоль вспыхнул на эти слова маковым цветом, было неожиданно в первую очередь для него самого. Устыдился, не смея поднять глаз на Шивона, и краснея так, что видно, наверное, было даже сквозь слой пудры. Шивон, расценив это как признание вины за шалость – решительно откланялся. Хи остался стоять под деревом, мучительно пережевывая последнее слово, которое обычно всегда оставалось за ним, а теперь невысказанное, неприятно кислило на губах. Потом дождался пока щёки вернутся к приличествующему для придворного его Величества цвету и двинулся на шум и раскаты смеха играющих у воды, ничем не выдавая мимолетный душевной сумятицы. Стыдить он его вздумал! Вот ещё! Пожил бы тут, послушали бы как запел! Претит ему дворец, видите ли. Ну так пусть уезжает! Улиханов всего лишь новая забава короля, решившего с чего-то вдруг завязать торговые отношения с неведомой далекой Казахстанией, или как там звали родину этого невозможного человека, который считает, что никто не заметит, что под маской дипломата, скрывается настоящий дикарь. Нога, как назло, подвернулась два раза, что злило Хи невероятно. Хоть бы Он не увидел. *** С того момента события развивались стремительно и по нарастающей. Шивон, какого бы хладнокровного варвара он из себя не корчил, на Хичоля глядел. У Хичоля от этих взглядов внутри всё полыхало, как от тех индийских специй, что так уважал королевский повар – мастер Шиндони, который к Хичолю испытывал очень нежные отеческие чувства, что не мешало ему меж тем испытывать на нём свои экспериментальные блюда. А нельзя было, решительно нельзя! Фрау Хи, представитель древнего немецкого рода с родословной древнее самой великой германской империи; завсегдатай всех светских мероприятий Парижа, с тех пор, как перебрался в развеселую Францию; муза художников и поэтов, будущее семьи… инвестиции отца. А Улиханов…. Их союз был бы нонсенсом, скандалом, вязкой сплетней и темой для разговорчиков и похихикиваний слуг и господ. Хичоль не собирался так неудачно разыграть свои карты. Papá бы не пережил. «О, Хичоли, ты уже думаешь о "союзе"», – сам себя увещевал Хичоль. – «Ты серьёзно?!» Перед Шивоном Улихановым чувственно трепетала вся французская знать, что уж говорить о слабовольном, воспитанном в праздности и не привыкшем в чём-то себе отказывать Хичоле. Он таял, он поддавался, он сдавался и выбрасывал белый флаг, как только эта военщина настигала его на светских раутах, приглашая на тур вальса. Ситуация бесила Хичоля невероятно и доводила расчетливого и рационального аристократа до яростной истерики. Он не хотел замуж за Улиханова. Но и ни за кого другого раз уж не за него. Ах, папенькины планы на авантажный брак рассеивались как туман, нужно было что-то делать и взять себя в руки. А потом пришли сны. Во снах Шивон молчал и касался его так, что Хичоль подрывался с постели с бешено колотящимся сердцем, влажным лбом и не менее влажными штанами. Никогда в жизни ни один смазливый негодяй не смел ему сниться и тревожить Хичолев сон. Если Шивону это удалось – это означало только одно… Хичоль решительно шагал по дворцу, громко впечатывая в паркет каблуки туфель. От него сквозило таким гневом, что лакеи и мажордомы, попадавшиеся ему на пути, испуганно жались к стенам. Дойдя до комнат, которые занимал Шивон, Хичоль поудобнее перехватил огромную вазу, которую он держал в руках, и постучал в дверь. Ногой. Дверь открыл, к сожалению, не сам треклятый сын степи, а его слуга. Тот не успел и рта открыть, как Хичоль ворвался в покои и с криком «получай треклятый колдун!» – окатил Шивона, мирно читающего книгу у камина, святой водой из вазы. Святую воду он свистнул в церкви при дворце. Нет, моральной диллемы он здесь не видел. Лакей Улиханова благоразумно ретировался. Шивон медленно поднялся, рубашка на груди намокла, и вид казах имел очень религиозный. В том смысле, что хотелось перекреститься. – Позвольте поинтересоваться, мсье Хи, что это на вас нашло? Хи смотрел, как капля воды стекает с крепкого подбородка Шивона ему на шею, а потом теряется на груди и там становится ещё святее. Очень хотелось сглотнуть, но во рту было сухо. Прямо как в его снах. – Я знаю, что ты тёмный колдун! Ты наложил на меня чары! Я даже не догадывался об этом, но ты выдал себя!!! Ты стал приходить во сне! Со мной такого никогда не было! Ты колдун! Уличённый в колдовстве Шивон, почему-то даже не побледнел перед угрозой святой инквизицией. Он мягко и погибельно улыбнулся, и приблизился к Хичолю, нежно касаясь костяшками пальцев его щеки. – Прелестно… всё-таки порой ты такой невинный, жаным. Если я тебе снюсь, это не значит, что я колдун. Хичоль застыл, как заяц перед сеттером. – Что же ещё это может значить, тёмное ты создание? – прошептал Хичоль, слабея коленями. Шивон не ответил, но объяснил вполне доходчиво. Это был лучший поцелуй в жизни карамельной лужи, которая ещё мгновение назад была придворной особой Его Величества, фрау Хи, Хичолем І Невероятным, погибелью мужских сердец и прочая и прочая… *** Сдача позиций со стороны нашего героя казахскому захватчику меж тем никак не облегчила Хичолю жизнь, которая с того момента зациклилась между четырьмя точками: служба при дворе – скучнейшие беседы с одобренными папенькой кандидатами в мужья – крепкие руки Улиханова и жаркие обещания увезти из Франции, от долга и обязанностей настолько далеко, как только Хичоль может себе представить – мокрые шальные сны, в которых Хичолю было всё равно кто он и насколько выгодно он должен выйти замуж. А ещё Шивон писал ему – искренние, вовсе не пошлые письма, полные заботы к нему, и с желанием вразумить, объяснить, что Хичоль может не жить под гнётом долга. Что жизнь при дворе сожрёт его, ведь он, на самом деле, не такое лживое, жеманное существо, как большинство дворцовой свиты короля, и что ум его светел и уж явно больше, чем у королевских пуделей. И Хичолю стоит только разрешить. В них он рассказывал о своей родине и о странах, в которых успел побывать. Назначенный Шивону камердинер Йесон ля Торти приносил эти письма с лицом отстранённым и немного удивлённым (собственно, с таким лицом он и жил), словно он случайно нашёл письмо на дороге и, надо же, как-то оказался у дверей в комнаты Хичоля. Впервые, это было буквально на следующий день после неудачной попытки экзорцизма со стороны Хичоля. – Вам письмо? – Мне? – Вам? – Ну если вы пришли ко мне, значит письмо мне? – Думаете?.... Хм… – мсье ля Торти погрузился в раздумья над судьбой письма. – Пожалуй, да, пожалуй, это вам… – Оно от мсье Улиханова? – Думаете? «Агрррр», – совершенно неделикатно рыкнул Хичоль, выхватил письмо и захлопнул дверь перед носом камердинера, прищемив дверным полотном подол своей ночной рубашки. Распахнул дверь снова, выдернул подол. Йесон всё так же стоял за дверью. Хичоль даже присмотрелся, не уснул ли он. – Что-то ещё? – Хичоль соблюдал приличия из последних сил, которые сжирало нетерпение и любопытство. – Что? – У вас ко мне, мсье Йесон, что-то ещё? Йесон пожал плечами: – Красивая дверь. Итальянская работа… – А-а-а, – протянул Хичоль и медленно отступил вглубь комнаты, пока он тоже не застыл, любуясь дверями, вдруг это заразно. – Ну, не стану вам мешать, наслаждайтесь. Доброго вечера… «И вам…», – прошелестело в закрывающуюся дверь. *** Лето заканчивалось, двор вернулся в Версаль, а Улиханов должен был вскоре завершить дипломатическую миссию во Франции и двинуться дальше. Куда-то. Хичолю совершенно не интересно куда конкретно. Он никуда с ним все равно не поедет и Шивон это знает. Даже несмотря на то, что прошлой ночью, пьяный и голый Хичоль скакал у него по кровати выкрикивая по алфавиту все известные ему города и страны, которые он хотел бы увидеть в жизни, прежде чем осядет в холоднющем родовом замке какого-нибудь отвратительного, но крайне авантажного по мнению papá супруга, и жизнь его на том закончится. Шивон сидел в изголовье кровати, презрев одежду или хотя бы простыни, блестел на него глазами и испариной на груди. – Ты сейчас как прекрасный сильный Құлыншақ. Тебе нельзя в холодный замок, ты погибнешь. Тебе свобода нужна, не нужно быть особо умным, чтобы видеть это. – М! Мадрид! Москва! – Хичоль устал скакать и рухнул на кровать под бок Шивона, отбросив в сторону подушку. – Майорка! Шивон, как славно звучит «Майорка»! *** Они не попрощались. Хичоль не открыл дверь, когда Шивон пришёл проститься перед отъездом, и ни на мгновение не прервал упражнения в фехтовании, пока тот тихо говорил с ним сквозь дверь. Хичоль не мог позволить себе горевать больше суток. Это могли заметить, он не должен был быть уязвим. А вот пьяным быть мог. Уж если горевать, так горевать с размахом. За день Хичоль обколесил все злачные места Парижа и на бал к старому другу, также немцу, Хансу Гени явился уже в изрядном подпитии. Там, найдя утешения в объятиях одной небезызвестной вдовы, которая вот уже который год утешает всех несчастных влюбленных, то бишь нахлеставшись Veuve Clicquot, его посетила отличная мысль, что выбрасывать кого-либо из головы нужно с высоты, и пошёл на балкон. Так мирное течение вечера было перервано истошным «Ну и где ты? А? Где? Merde! Ты обещал отвезти меня в любую точку этого проклятого мира! Ну и где же ты?! Я решил! Я хочу на Майорку, Putain! Ты такой же, как и все они, пустобрёх, ça me fait chier!» Его, конечно, утянули с балкона, и никакие истошные вопли про «me casse pas les couilles!» не помогли. Потом он выпил ещё шампанского, потом ему показалось, что он увидел в зале знакомые глаза, потом он ничего не помнил и пришёл в себя там, где мы и нашли наших героев в начале этой удивительной истории. *** – Ты меня украл! – подушка, набитая соломой, полетела в голову Улиханова, в полёте теряя свои соломенные внутренности. – Украл как скот, как козу, как несчастную курицу! Вот твои понятия о чести? Вот чего стоят твои хваленые слова про самоуважение и отказ от лжи?! C’est un fils de pute! Шивон стоял посреди обветшалого номера с тем же величием и спокойствием, с которым он обычно присутствовал в залах Версаля. Даже соломенная труха на плечах его не портила – Украл. Если под «украл» ты подразумеваешь «увёз наконец-то из этого змеиного гнезда», то да. Украл, Хи. Успокойся, не швыряйся вещами, жаным, ты так поранишься. – Где мы, дьявольское ты отродье?! – Мы в Германии, – когда Шивон говорил, он медленно приближался к Хичолю, когда замолкал – останавливался. – Я уважаю и тебя, и себя. Если ты отвергнешь меня, я переправлю тебя к родителям, делай со своей жизнью, что хочешь. Но я надеюсь, что вдали от ядовитого воздуха Версаля твоя голова немного прояснится. – До Германии несколько недель пути, о чём ты, как мы тут могли оказаться? – Ты не хочешь этого знать, поверь мне. Кумыса? Твоя голова, наверное, очень болит сейчас, он немного поможет. Хичоль сидел на краю кровати и жадно пил незнакомый, кислый напиток лишь изредка прерываясь на то, чтобы пробубнить «Tu es connard» себе под нос. Шивон осторожно присел рядом и обнял за плечи. Поцеловал в волосы, вдохнув их аромат, и изрядно поморщился. – Я не смогу без тебя, Хи… Не смогу. Если бы ты только знал. – С отцом моим поговоришь? – Конечно… – Любишь меня? – Хи как-то совсем без злобы посмотрел ему в глаза. Вздохнул. – Люблю. А…. а ты? – И я. Мен сені жақсы көремін. Очень. Но потом не ной.