***
Они познакомились на приёме у Кужунёвых, на который Чживона, в деловой среде – Роберта, пригласили практически сразу по прибытии в столицу. Он приехал из США наводить связи для семейного деревообрабатывающего бизнеса, и Кужунев старший, как владелец нескольких лесозаготовительных предприятий, очень его в этом плане интересовал как потенциальный партнёр или хотя бы как посредник. Семья была богата, бал ослеплял роскошью и количеством прелестных дам. Чживон, голова которого была занята исключительно деловыми вопросами, всё же невольно расправил плечи. Старшая дочь вышеупомянутого семейства была более чем во вкусе молодого человека – изящная, миниатюрная прелестница Чжинхвана, пшеничный шёлк волос, милейшая улыбка, сладчайший голосок. Чживон вот уже почти неразумно поддался моменту, там, на балу, но в какой-то момент, когда они кружилась в полонезе, к Чживону пришло осознание. Её глаза. В глазах Чжинхваны был весь лёд Антарктики и пламя всех вулканов одновременно. Осознание того, что он не то, что птица не её полёта, а даже не муравей на её пути, больно кольнуло по самолюбию. Женечка была её полной противоположностью. С очень белой кожей, прямыми как стрелы, чёрными смоляными бровями, алыми, полными гранатового сока губами, ей больше престало быть грузинской княжной, чем столичной штучкой. Но вряд ли бывают княжны такого шедеврального роста. Высокая, нескладная, вся какая-то «излишне» – излишне громкая, излишне впечатлительная, излишне порывистая в движениях и словах. Эта её чрезмерность словно поглощала всю её миловидность, оставляя на виду лишь начертанное большими буквами поперёк лба "нелепость". А эти брови? Это же моветон, как сказала бы его бабуля. Больше всего она напоминала не юную девицу на выданье, а порывистого жеребёнка, который ещё не разобрался как управлять всеми четырьмя ногами одновременно. В тот вечер, после краткого знакомства (их представил друг другу батюшка девицы) Чживон то и дело ловил на себе восторженные взгляды Женечки, которые она, в силу возраста, вероятно, и лишённая природной изысканности, даже не пыталась скрывать. Нужно было пригласить её на танец. Это «удовольствие» было отложено на после, всё-таки вальсировать с партнёршей, которая на полголовы выше тебя, Чживон, считавший себя эстетом, не спешил. Поэтому, сначала вальс с Чжинхваной, потом менуэт с Ханбиной. О-о-о, Ханбина… Чживон непроизвольно улыбнулся. Эта изящная фигурка, эти бесконечно грустные огромные глаза, этот тихий голос… Всё в Ханбине пробуждало у противоположного пола рыцарские инстинкты. Не то чтобы Чживон планировал привозить из России невесту, но Ханбину бы мать, а в их семье последнее слово всегда было за ней, одобрила однозначно. Ханбина не засмеялась бы над его стандартной шуткой так громко, что на них стали оборачиваться. Ханбина бы не раздавила в ладони бокал с шампанским от радости, если бы он пригласил её на тур вальса, как это сделала Женечка. Ханбина бы не стала смахивать шампанское с безнадёжно испорченного платья повторяя «да подумаешь, ничего страшного» портя его ещё сильнее, но уже кровью из пораненной ладони. То ещё было зрелище. Вальс, конечно, не случился. После того бала стало ясно, что вышеупомянутая сударыня, абсолютно невинное и непосредственное дитя, потому что нафантазировала себе совсем уж невесть что на его счёт. А потом начались письма.***
Первое письмо от леди Кужунёвой пришло три дня спустя после знакомства. Его в гостиницу к Джейвонду принесла Чанушка, дворовая девка Кужуневых. Она как раз втолковывала местному портье, кому именно нужно отдать письмо, когда Чживон шёл мимо и услышал свое имя. Подойдя ближе, он поздоровался и представился. – Здравствуйте, барин, – звонко ответила приятная, вся какая-то картинная, щекастая девка. Она глядела на него во все глаза, словно пыталась запомнить все подробности. – А это вам велено передать, – и она протянула Джейвонду аккуратный небольшой конверт. – What is this? От кого это? – удивился Чживон. – Зыс из фром май мистресс! – неожиданно бойко зарядила девушка и добавила, – но не велено говорить, барин! Выпорют меня, коли скажу! – Хорошо. А ты сама чьих будешь? Звать тебя как? – Дык Чанушка меня кличут! Это все знают, у Кужуневых я служу. Чживон хмыкнул. Кужунёвы. Либо стоящая перед ним девушка непроходимо глупа, либо автор письма, а Чживону не трудно было догадаться, кем он является, позаботился о том, чтобы сохранить приличия и мнимую анонимность. Чживон принял решение проигнорировать содержимое письма и не отвечать на него, ещё в тот момент, когда только вскрывал конверт, поднявшись к себе в номер. Ему это совершенно ни к чему. Если бы речь шла о Чжинхване, он бы несомненно задумался, но Женечка…Нет уж, увольте. А в том, что письмо было от младшей дочери семейства Кужунёвых, сомнений не было – внутри обнаружилась надушенная розовая бумага исписанная стихами – Шекспир вперемешку с чем-то из русской поэзии, засушенные лепестки роз и маленький акварельный портрет самого Чживона. Милая пошлость. Чжинхвана слишком majestic для этого. А бумага паршивая – всё не хотела гореть, и её краешек ещё долго тлел в камине опустевшей комнаты.***
Письма стали приходить регулярно, раз в три дня – по прежнему полные поэзии, акварельных набросков, милых историй о повседневной жизни или о том, что, как девушке казалось, будет интересно Чживону как иностранцу. Истории, впрочем, не несли в себе какой-то особо личной информации об отправителе, но вместе с тем, Чживону почему-то запомнилось, что девушка любит собак и боится до смерти высоты и лошадей. На письма он не отвечал, это могло выглядеть как заинтересованность и давать ложную надежду на ответные чувства. О том, почему он изначально позволил девушке писать ему вместо того, чтобы сразу расставить все точки над «і» и прервать поток лирической корреспонденции, Чживон думать не желал, предпочитая пустить всё на самотёк.***
В начале мая Чживон уже крепко закрепился в деловой среде Петербурга, заключил пару перспективных контрактов и стал частым, но желанным гостем в доме Кужунёвых. Последние пару дней он гостил у них в летней резиденции под Петербургом, наслаждался пасторальными картинами, национальной кухней и свежим воздухом. Удовольствие его было полным ещё и потому, что ни Женечки, ни её сестры в поместье не было. Они остались в городе, по причинам Чживону неизвестным. После полудня Чживон, решил прокатиться на скакуне, что так расхваливал за обедом хозяин дома и объехать округу. Вокруг буянил май, всё было залито солнцем и зеленью. Вдали блеснуло лезвие реки. Подъехав к берегу Чживон спешился и повел коня под уздцы через мост. И, dear god, ну сколько можно – на мосту он снова встретил эту девчонку. Откуда она взялась? Говорили ли слуги что-нибудь о её приезде? Чживон не помнил. Девушка, высунув язык от усердия и ссутулив спину, восторженно крутила педали байсикла – новомодного дорогостоящего транспортного средства, смотрела на дорогу под передним колесом и совершенно не замечала Чживона. Смешная. – Good evening, миссис Юджиния! Женечка заметила человека на обочине и даже не сразу узнала его. Потом, поняв, что молодой всадник – это мистер Джейвонд, не смогла сдержать эмоций. Вот была бы она столь же нежной, как Ханбина – лишилась бы чувств от неожиданной радости. Женечка понимала, что все её эмоции, которые приличной девушке следует скрывать – сейчас на её лице, но ничего не могла с этим поделать: брови взмыли вверх, рот разъехался в неудержимой лягушачьей улыбке, щёки залились румянцем. Чживон смотрел, как ураган из щенячьего восторга по имени Евгения несясь на него, достиг середины моста, а потом потерял управление и выпустил руль из рук. Он не успел не то что предпринять хоть что-то, он не успел даже дёрнуться в её сторону. Женечка слетела в воду вместе с байсиклом, подняв кучу брызг. «Lady in trouble!», – вопило у него в голове почему-то маминым голосом и Чживон бросился за ней, лихорадочно сдирая с себя сюртук и сапоги. Быстро намокающие тяжёлые юбки тянули Женечку на дно. Батюшка лично учил её плавать в этой реке, и она помнит, что течение здесь быстрое и дно коварное. Нельзя, нельзя утонуть: маменька расстроится и Чжинхвана плакать, наверное, будет. А папенька будет очень недоволен. Паника затапливала девушку быстрее, чем вода. «Не бойся, не бойся, ты не должна бояться, будь храброй», – но самовнушение не помогало и самообладание покидало её тело вместе с кислородом. Женечка лихорадочно пыталась отстегнуть хотя бы часть юбок. Получалось плохо. Она чудом вынырнула, сделала большой глоток воздуха, даже не тратя силы на то, чтобы закричать, и снова ушла под воду. Никто не поможет. Никто не придёт. Она почувствовала, что рядом с ней в воду упало что-то большое и тяжёлое. Или поднялось со дна? Она уже не понимала, где верх, а где – низ и куда ей плыть. За руку больно схватили, потянули, а потом вытолкнули на поверхность и уложили на воду спиной. – Swim! Swim!!! – Крики доносились до неё как сквозь ватный ком. Глоток воздуха такой долгожданный, что болезненный. Ещё один. Ещё. Грудь перестало давить толщей воды. Неужели спасётся? Девушка пыталась расслабиться и дать реке себя удержать. Голова мутная. Ничего не слышно, в ушах вода. Тут раздался задушенный вскрик и даже не видя ничего вокруг, она поняла, что её спаситель ушёл под воду. Мелькнула рука, вытянувшаяся к ней, чтобы ухватиться за сомнительную опору, но в последний момент ладонь сжалась в кулак и окончательно скрылась под водой. Чтобы узнать перстень, и осознать, кто её спаситель, ушла секунда. – Чживо-о-он! – к черту то, что она выбилась из сил, к черту то, что она в неудобном платье, которое мешало ей плыть. К черту. Она. Должна. Его. Спасти. Женечка нырнула и постаралась схватить за руку тонущего. Получилось только за волосы. Не важно. Она тянула его изо всех сил. За волосы, потом, отбиваясь от его рук и собственной паники, за воротник. Гребла не чувствуя ни рук ни ног. Гребла, словно животное, которое хочет спасти своего детёныша. Чживон, наглотавшись воды и потерявшись в пространстве, то отбивался, то пытался плыть ко дну. – Плывите! Миленький мой, хороший, ну же, плывите, я не вытяну вас одна! Ну пожалуйста! – Она так раздражающе кричала. Чживону хотелось поморщиться и спрятаться от этого крика в толще воды, но это единственное, что держало его в сознании. Судорога отпустила ногу так же внезапно, как и схватила. Он старался понемногу плыть сам, помогая и Женечке, которая к тому моменту совершенно выбилась из сил. Они буквально выползли на песчаную отмель, и долго откашливали воду и пережитый ужас. Понимая, что девушка совсем без сил и, скорее всего, в шоке, Чживон прислонил её к себе плечом и плюнув на этикет, приобнял за плечи. Обоих трясло. Женечка молчала и, кажется, почти не дышала. Опасаясь, как бы с ней не приключилась истерика, Чживон лихорадочно придумывал, чтобы такого ей сказать, чтобы вовлечь в разговор, отвлечь или может вывести из шока, или что там ещё можно предпринять. В дамских нервах Чживон не разбирался; то что он сам в таком же шоке, как и девушка, на ум не приходило. Поглаживая её по руке, с нажимом проводя ладонью от плеча до острого холодного локтя, он отчего-то не нашёл о чем спросить, кроме: – И далась же вам, Женечка, моя скромная персона. Неужто… неужто так привязаны? Чживону кажется, что она его не слышит – слишком остекленевший взгляд, замерший в одной точке, но девушка все же отреагировала: дёрнулась и отстранилась, уставившись на него огромными глазами с расплескавшейся в них чернотой зрачков. На фоне смертельной бедности лица ещё сильнее стала выделяться родинка на шее. И ещё одна – на щеке, ближе к уголку бледно-розовых бескровных губ. «Бледная какая, надо срочно добраться домой, заболеет ещё», – пронеслось в голове Чживона, и тут же, неконтролируемо: – «глаза – диво как хороши, надо же». – Я ведь знаю, что это вы писали мне письма. Чанушка ваша – прелестная девушка, да только секреты держать – это не про её честь, тут вы всё верно рассудили, – Чживон поднялся и теперь пытался отряхнуть ил и песок со штанов и отжать от воды рубаху, не снимая её. – Но простите мне моё любопытство, леди, – он старается говорить тихо, вкрадчиво, и девушка немного прикрывает глаза, словно голос его завораживает, – почему именно я? Вы из богатой именитой семьи, родители подберут вам достойного жениха, в любом случае, – Женечка вспыхнула некрасивыми красными пятнами, которые растеклись по нежным щекам как капли крови в молоке и так же быстро растворились и Чживон пожалел, что обозначил этот «любой случай». – Не думаю, что они отпустили бы свою дочь за тридевять земель… Так что… Что в имени тебе моём, Женечка? – Чживон перешёл на «ты», в конце концов, совместное утопление должно сближать. Женечка сидела прямо, словно проглотила палку, но руки её при этом безвольно висели плетьми, а ладони фарфоровыми осколками лежали на песке. Она была похожа на огромную куклу, в которой сломался механизм в результате слишком жестокой игры. Длинные ноги облепили юбки, бледные ступни просвечивали сквозь мокрую ткань чудом уцелевших чулок. И Чживон находил в этом неуместную чувственность, винил себя за непотребные мысли и старался не смотреть, в первую очередь – он джентльмен, но смотрел, поскольку, в довесок ко всему, не в силах был побороть откуда-то проснувшееся любопытство и жалость. Пытаясь подбодрить девушку, он присел перед ней на колени, штаны всё равно было не спасти, и мягко накрыл своей ладонью её ледяные пальцы. – У Чанушки есть старший брат Чонопка, – неожиданно заговорила Женечка. Голос у неё хрипловатый и тихий, видимо впоследствии крика и надрывного кашля. – Чонопка служит моему дяде. Дядя дипломат, а потому уехал год назад к вам в Америку. И Чонопка с ним. Чживон не понимает взаимосвязи, но молчит и не перебивает. – Чонопка часто пишет сестре, они оба грамоте обучены, а она порой читает мне эти письма – интересно же узнать, как люди в мире живут, – речь девушки была абсолютно безэмоциональна, словно она читала заученные до автоматизма слова молитвы. – Он часто упоминал, что уж больно некрасивые девушки там, и не по сердцу ему совершенно. Когда вы приехали, я подумала, что, возможно, это мой шанс найти семейное счастие. Может быть, в сравнении с теми девушками, к которым вы привыкли – у меня есть возможность… – Она вдруг кривовато улыбается и закусывает губу так сильно, что, кажется, вот-вот и пойдёт кровь. У Чживона льдом обжигает вдоль позвоночника. Она переводит на него взгляд, который он не выдерживает дольше пары секунд, – Я ведь, не так уж и дурна собой, господи… Я не хочу замуж за того, кого найдёт мне отец. Хочу, чтобы любили меня, а не его состояние. Чтобы любовь, как в сказке, как в романах, до безумия. Если бы вы только полюбили меня – я бы уехала с вами, не задумываясь. Простите… Я не учла, что в сравнении с местными девушками, а уж с собственной сестрой и подавно – шансов у меня всё также нет. Даже если мне подпилить обе ноги, чтобы я не задевала головой потолки, как часто шутит папа… Чживон не знал, как реагировать на столь открытое и честное признание. Он растерянно шарил глазами по лицу Женечки в попытке найти хоть какую-то подсказку. На её голове справа не хватало одной ленты. Видимо, её унесло водой, потому что вместо неё там в волосах запуталась водоросль. Чживон протянул руку и аккуратно вытянул влажную зелёную ветвь. Женечка посмотрела на неё, горько скривилась и, уткнувшись в ладони лицом, бесшумно залилась слезами. У Чживона ощутимо потяжелело слева в груди, словно повис там, вместо сердца, камень на тонкой нитке и вот-вот оборвётся. Видимо, он всё-таки сегодня слишком перенервничал. После, когда они немного пришли в себя, Чживон нашёл коня, который не ушёл далеко, и довёз Женечку до огромной раскидистой липы, что росла за усадьбой. Он должен был защищать честь леди, а её репутации не пошло бы на пользу, если бы дворовые увидели её в мокром платье на коне гостя. Оставив Женечку, он тот час же приказал отыскать Чанушку и, обрисовав ей ситуацию, отправил к хозяйке с сухой одеждой. Сам же, переодевшись и отужинав, распрощался с хозяевами гостеприимного дома и отбыл в Петербург. Женечка попрощаться не вышла. Чживон трясся в экипаже, безнадёжно сражаясь со сном. Его немного мутило, непонятно от чего: то ли от местных дорог, то ли от воды, которой он вдоволь сегодня нахлебался. Голова была тяжёлая и плохо соображавшая, иначе откуда в ней могла мелькнуть мысль о том, что было бы любопытно посмотреть на реакцию маменьки, если бы он привёз домой эту корабельную сосну с возмутительными бровями.***
Две недели спустя, уже в Петербурге, Чанушка снова пришла в дом Чживона, чтобы передать ему письмо. Он вскрыл конверт, жестом приказывая Чанушке сесть. Это снова писала Женечка. Она писала: «примите мои искренние извинения…». Она писала: «простите мне мою неуклюжесть, что чуть не погубила Вас…». Она писала: «я бы не пережила Вас ни на минуту…». Она писала: «забудьте всё, что я Вам тогда сказала». Дочитав, Чживон бросил на Чанушку пытливый взгляд, словно прикидывал, можно ли ей доверять. Потом подошёл к каминной полке, взял с неё небольшую коробочку и стал нервно мять её в руках, не поднимая на Чанушку головы. – Эй, барин, вы там часом не заснули? Коли дело есть – то говорите. А так просто здесь я столбычить не буду – работы по уши. – This... – Чживон протянул ей коробочку, – передай ей, своей хозяйке, она ленту потеряла недавно. Вот, новая от меня, в качестве компенсации. Лицо Чанушки приобрело какое-то каменное, монументальное выражение. – Да я смотрю, вы барин совсем бессердечный, – нахмурилась она. – Вы зачем девке голову морочить вздумали? Неча её жалеть, только хуже сделаете. Ничего, она у нас сильная, ласточка наша, погрустит да и забудет вас. А вы, коли ничего к ней не чувствуете сурьёзного, то и не отсвечивайте! Чживон, отчитанный дворовой девкой по первое число, почувствовал себя совсем паскудно. Повертел в руках коробочку и, не зная, куда её деть, сунул в карман. После этого стало ещё хуже.***
Деловые вопросы были решены. Чживону не стыдно было возвращаться к отцу: семейный бизнес, благодаря ему, получил новые крупные сделки и взаимовыгодные знакомства, а сам Чживон доказал свою зрелость, самостоятельность и деловую хватку. Последние дни перед отъездом Женечка то и дело спонтанно приходила ему на ум. То он жалел её, несуразную бедняжку; то восхищался тому, как она умело скрывала душевную боль за маской веселья и беззаботности; то почему-то вспоминал тонкие ладони, которые держались за уздцы его лошади, когда они возвращались от реки и Женечка сидела перед ним. Ладони были изящные, с тонкими пальцами, правда, рядом с его вовсе не выглядели миниатюрными. Он тогда еле сдержался, чтобы не соединить их ладони и не сравнить, чья длиннее. Так и не подаренную ленту он почему-то всё время забывал выбросить. На светских мероприятиях они больше не пересекались. Под зданием его гостиницы Женечка тоже больше не прогуливалась. Один раз, проезжая в экипаже вдоль набережной, он увидел Чжинхвану, её старшую сестру, прогуливающуюся по тротуару с Ханбиной и невесть почему разволновался, а потом ехал домой с осадком разочарования на сердце. За день до отъезда он заехал попрощаться с семейством Кужунёвых. Всё-таки отец Женечки выступал активным посредником в делах Чживона и много ему помогал, не безвозмездно, конечно, но отношения у них сложились приятельские и доверительные. Обижать такого человека отъездом по-английски Чживону не хотелось бы. Было время ужина и его, конечно же, пригласили за стол. Когда Женечка спустилась к столу, её было трудно узнать. Это был не привычный вихрь из вьющихся волос, улыбок, восклицаний и кружев. Она тихо вошла, тихо поздоровалась, поцеловала отца в щёку и до конца ужина смотрела в свою тарелку. Лента в кармане Чживона обжигала ему бедро. После ужина, душевно попрощавшись, он уговорил Женечку провести его до кареты под совершенно бредовым предлогом, который между тем совершенно устроил отца девушки. Она идти не хотела, но и привлекать к ситуации внимание, упорствуя в своём отказе, было бы слишком. Они шли к воротам совершенно молча, лишь изредка шурша гравием под ногами. Вокруг успокаивающе звенели первые, а от того, наверное, особенно громкие цикады, и Чживон убедил себя, что поводов робеть у него нет, а джентльмен должен оставаться джентльменом до конца. – Я… хотел бы принести вам свои извинения за тот случай на реке. Извинения и благодарности, раз уж на то пошло. Вы всё-таки меня спасли тогда. – Зачем вы так? – грустно прошелестела Женечка. Даже тише, чем звучал гравий под её ногами. Она опять на мгновение прикусила губу, словно сдержала невольный болезненный стон и теперь нежная мякоть нижней губы снова неравномерно заливалась алым. Чживону было хорошо видно, его глаза как раз находились на уровне её губ. – Не благодарят за такое, сударь. – Нет, благодарят! Спасибо вам и у меня тут вот, – он достал из кармана примятую коробку и протянул Женечке, – презент. Вам. Вы чудесная, я, правда, так считаю и хочу, чтобы вы знали об этом. И… я рад, что мы познакомились с вами. Они уже переходили на ты, но сейчас, именно в этот момент, это было бы слишком. Чживона несло куда-то не туда. Явно не туда, куда он сам бы предпочёл. И уж точно не туда, куда предпочла бы его мама. – Позвольте… поцеловать вашу руку на прощание? Рука была такой горячей. И такой нежной, что у Чживона опять схватило сердце. Наверное, слишком низко и слишком резко наклонился к руке. Дурацкий местный климат. По приезду домой нужно обязательно пригласить их семейного врача для обследования. – Как скоро вы уезжаете из страны, мистер Джейвонд? – Завтра. – Как жаль… Мы с вами так и не станцевали на балу. Поднявшийся ветер выхватил невесомый локон волос из её незамысловатой причёски и это почему-то лишало душевного равновесия. – Это же поправимо, не так ли? Они танцевали в пахнущих цветущими липами сумерках, и Женя казалась такой взрослой, такой грациозной и неуловимо женственной. Словно вместе с неуверенностью и показной громкостью в реке с неё смыло ещё что-то, что мужскому разуму не объяснимо. Её волосы пахли полынью. А кожа на виске, там, где билась жилка, почему-то яблоком...***
На следующий день, стоя неподалёку от трапа парохода, который должен был отвезти на родину, в царство демократии и свобод, его утомлённую империальными реалиями душеньку, Чживон наблюдал, как по трапу медленно и степенно поднимаются пассажиры: толстые и худые, с громкоголосыми семьями и элегантно одинокие, с огромным количеством багажа или же с парой потрёпанных чемоданов. И до того ему вдруг стало интересно, что сам на трап он вошёл одним из последних. Пора было уезжать. Ему необходимо было уехать. Эта поездка имела чисто рабочий характер и таковой и должна была остаться до конца. Вот только... Глаза у неё и, правда, невероятные.