Заметки Главредности

Дверь в ванную комнату распахивается одновременно с тем, как глупая горничная подливает в ванну слишком много кипятка. Чжинхвана морщится и шипит, но, увидев вошедшую, не может сдержать улыбки, которая выходит довольно кислой и вовсе не величественной. — Поди прочь, неразумное дитя, — Джидресса забирает из рук перепуганной служанки кувшин и споро выпроваживает её. — Я останусь при Её Величестве, передай чтобы не беспокоили до особого распоряжения. — Ещё минуту и твою госпожу сварили бы заживо, — смеётся Чжинхвана. Она опирается о края ванны и встаёт, вода водопадом стекает с её волос, струится вниз по обычно бледной, но сейчас нежно порозовевшей, подобно сердцевине морской раковины, коже. — Помоги же мне, — она протягивает руку в ожидании опоры. Джидресса улыбается, но не трогается с места, опершись бёдрами о туалетный столик и сложив руки на груди. — Живо! — Чжинхвана нетерпеливо притопывает ногой рискуя поскользнуться. Она и рада бы изобразить гнев, но к скулам подло приливает кровь, а губы разъезжаются в улыбке, — ну же, Джиджи, мне холодно! Джидресса показательно вздыхает, закатывая глаза, но тянется за льняной, заранее нагретой, простынёй и помогает девушке выбраться из ванны. Осторожно вытирает распаренное в горячей воде тело и неспешно, прядь за прядью просушивает копну белокурых волос, от воды потемневших и взявшихся лёгкими кольцами. Встав за спиной послушно вытянувшей руки над головой императрицы, Джидресса накидывает на неё сорочку и, не удержавшись, неслышно прикасается к её пахнущей цветочным мёдом шее. Развернувшись, Чжинхвана медленно проводит маленькими ладонями по рукам Джидрессы, начиная от тонкого кружева на запястьях, вверх, огибая острые локти, затянутые в парчу, к открытым плечам, ещё выше, замерев на секунду на тонкой шее, и вдруг хватает Джиджи за нос. — Вы самая нерасторопная из всех моих фрейлин, госпожа лe Квон! Как вы умудрились стать гранд-фрейлиной? — она делает страшные глаза и, отступая, хохочет. — Это страшный секрет, Ваше Величество, но у меня есть связи при дворе, — роняет в ответ Джидресса, даже не поведя бровью. У неё всегда лучше получается не проявлять эмоций. Чжинхвану же спасает то, что ей, обычно, нечего проявлять. Не дожидаясь дальнейшей помощи, она набрасывает халат и выходит в опочивальню. На низком кофейном столике у камина разложена кипа бумаг. Время снимать маски ещё не пришло, но ещё немного, выгрызть себе ещё кроху авторитета и уважения во дворце, и Чжинхвана сможет приказать оборудовать себе нормальный кабинет, а пока она рискнула лишь маленькой библиотекой, тут же компенсировав ту — отдельной вышивальной и дополнительной оранжереей. Чжинхвана не выносит цветы. Светлокожая, в серебристом пеньюаре поверх сорочки, она кажется маленьким пятном света в тёмно-багряном интерьере комнаты, освещённом лишь огнём камина и парой канделябров. Девушка тащит громоздкое кресло ближе к столику и забирается в него с ногами, обняв колени. — Джиджи, как славно, что ты вернулась раньше срока, больше не отпущу тебя ни к каким родственникам, так и знай! — грозится в шутку, за которой прячется своя доля правды, и тут же, стоит фрейлине подойти ближе, тянет её за руку на себя. — Мне нужна твоя помощь, смотри! — и маленький полированный ноготок тычет в разложенную поверх остальных бумаг карту столицы. Джидресса присаживается на подлокотник кресла и склоняется над столом. — Это уже завершённый проект нового моста в столице, который намедни подсунули Его Величеству, — Чжинхвана постукивает пальцами по столу, — только не спрашивай, откуда он у меня, пожалуйста. Джидресса одобряюще хмыкает. — Так вот, посмотри, где эти бестолочи предлагают поставить мост — это же нерационально! Джиджи, убери руку с моей спины, будь так добра, мы говорим о серьёзных вещах… Так вот, до центральных дорог, считай, несколько вёрст и… — Руку не уберу, а рациональность в таком расположении есть — дороговизна строительства, часть которой осядет у кого-то в мошне, — Джидресса отстраняет бумаги и утыкается носом в белокурую макушку, — ты так славно пахнешь. Я соскучилась, Нани. — Я сильнее. Обхватив Чжинхвану за щёки, девушка приподнимает её голову, внимательно рассматривая лицо. — У Вашего Величества и так полон рот забот о делах государственных, где уж вам помнить про какую-то фрейлину! — Дерзишь! — Ничуть! — Ну вот опять! — Чжинхвана отстраняется и подбоченившись становится в кресле на колени. Так она хоть немного выше, — это вызов? — Если вам угодно, — в голосе Джидрессы довольство и предвкушение. — Дуэль. Её пальцы мимолётно и нежно оглаживают овал лица Чжинхваны, касаются упрямого подбородка, полных губ, маленького круглого носа и дрожащих ресниц, чтобы после крепко сжать волосы на затылке, заставив послушно выгнуть беззащитную шею. — Но перед началом поединка я обязана спросить, — тёплое дыхание, коснувшееся уха, заставляет его загореться, — намерены ли мы решить дело миром? В ответ Чжинхвана смотрит прямо в глаза и скалится по-волчьи. Её слова, как пушечные ядра, в щепки разносят башню самообладания оппонента. – Сие совершенно невозможно. Чжинхвана так любит момент, когда шнуровка из корсажа Джидрессы выскальзывает из последней петли. Та вдыхает во всю грудь, судорожно поводит плечами, разгоняя кровь, и тянется обнять. Каким бы ни было её настроение, каждый раз — это сама нежность и чувственность. Словно в ней просыпается кто-то другой, кто-то более мягкий. Более послушный. В такие моменты жар, растекающийся по венам Чжинхваны, смешивается с каким-то неопределимым, тянущим чувством. Это похоже на голод. Это похоже на жажду. Это похоже на яд, медленно забирающий возможность дышать. Что-то подобное она чувствует лишь в одном месте — в Большом тронном зале. Джидресса выше, но тоньше. Угловатая, на первый взгляд, словно мальчишка-паж, а на самом деле — стебель экзотического цветка, на котором не заметишь шипов, пока не схватишь его рукой. Раздеть её и зацеловать до темноты в глазах, проводя ладонями от живота до обострившейся нежными пиками груди, посылая тепло и прогоняя нервные мурашки. Усадить в кресло и, упав перед ней на колени, придвинуть за ягодицы к самому краю. Убедиться, что тонкие пальцы фрейлины уже вцепились в подлокотники кресла в предвкушении — вот поистине царская церемония. Закинуть тонкую щиколотку себе на плечо и придвинуться, вначале медленно поцеловав мягкий живот, опускаясь губами все ниже, пока судорожный вздох и, словно бы, отсутствие какого-либо выдоха не подскажет, что Чжинхвана у цели. Джиджи разочаровывающе быстро, словно боится потерять и секунду их общего времени, взлетает по закручивающейся внутри бесконечной спирали к вершине. Чжинхвана чувствует, как она начинает мелко вздрагивать, гладит её дрожащие бёдра и наслаждается усиливающейся пульсацией под немеющими губами. В её руках стихия, разряд молнии высоко в небесах, волна, которая сносит на своём пути любые преграды, вырвавшийся на свободу, после плутания в городских переулках ветер. — Нани! Чжинхвана улыбается. Ей тяжело дышать от разлитого в воздухе напряжения, и она прижимается щекой к чуть влажному бедру, словно в поиске успокоения. Наблюдает сквозь вуаль пушистых ресниц, как Джиджи медленно приходит в себя, откидывает волосы от вспотевшего лба и плавно протягивается, всё ещё сладко вздрагивая от малейшего прикосновения воздуха к коже. Чжинхвана смотрит на нее неотрывно и ведёт обжигающей рукой от щиколотки вверх и, поймав в ответ не менее распалённый взгляд, кусает нежную кожу над коленом, которое Джиджи словно забыла спустить с её плеча. Всё меняется слишком быстро, Джидресса встаёт и утягивает девушку на кровать, лишая воли и растворяя в своей жажде обладания. Так, наверное, и сходят с ума. Когда не чувствуешь, куда целуешь, не понимаешь, открыты ли глаза или ты видишь всё сердцем, и то, задыхаясь, горишь каждым сантиметром кожи исходя в пепел, то словно дрожишь от невыносимого холода где-то внутри. Холода, который может прогнать только одно. Ближе, ещё ближе. Они резонируют, словно отражая желания друг друга, доводя их до предела, и в этом шторме Джидресса чувствует, осязает, что Чжинхвана не может сорваться, никак не может отпустить себя настолько, чтобы переступить за грань. — Моя девочка… — она целует её в заполошно пульсирующий висок, осторожно разворачивая и прижимая к себе спиной. Оплетает ногами. Одна рука змеёй скользит по груди и ложится на сердце. — Моя маленькая отважная девочка, которая возложила на себя слишком много, да? В голове муть, все слышится словно через толщу воды, но Чжинхвана улавливает этот покровительственный тон, его смысл, и дёргается в попытке освободиться. — Чш-ш-ш, тише, Нани, — горячий шёпот Джидрессы опаляет лицо. Чжинхвана пьёт его, дышит им жадно, словно опьянённый в опиумной курильне. Она чувствует, как между ног вновь проскальзывает рука, и этого уже, правда, слишком. Чувствительность её сейчас на той грани, когда наслаждение сливается в одну манящую топь с болезненностью. — Тебе приходится о стольком думать, не так ли? — это, однозначно, какое-то ведьмовство. В голове всё плывёт. — Столько всего бояться… И при этом ты находишь в себе силы рисковать и целовать, и отдаваться мне снова и снова так, маленькая императрица, словно за вами не следят и день и ночь сотни глаз. — Отпусти, — Чжинхвану начинает колотить, но всё, на что её хватает, это жалкий вздох. Её прижимают крепче и целуют в изгиб плеча. — Представляешь, что с тобой сделают, если только узнают? Узнают, как ты становишься на свои круглые коленки передо мной, даже не позаботившись о подушке? Ммм… Император, хотя бы догадывается, насколько ты талантлива? Чжинхвана дрожит и дёргается, это похоже больше на бесовскую одержимость, чем на сладострастие. — Что если они узнают? — голос Джидрессы срывается на рык, — узнают прямо сейчас, ведь я, похоже, не закрыла дверь, Ваше Величество? И они, все эти люди, которыми ты так мечтаешь повелевать, войдут и увидят тебя такой? — Джидресса длинно лижет её в шею и сжимает зубы на мочке полыхающего уха. Чжинхвана сжимается всем телом, как от удара в живот, а потом её беззвучно выгибает и трясёт в объятиях Джидрессы, до тех пор, пока, ослабев, она не откидывается на подушки. Маленькая слезинка, вырвавшаяся из под ресниц, поймана губами Джиджи. Чжинхвана смотрит ей в лицо, а потом, охнув, несётся к двери, с каждым шагом рискуя упасть, запутавшись в простынях, в которые она пытается укутаться на ходу. Хватается за ключ в дверном замке и дрожащей рукой пытается повернуть его до упора, но не удаётся. Дверь заперта. Простыни с шорохом опадают под ноги. Чжинхвана ещё какое-то время стоит у двери, упершись в неё руками и опустив голову. Джидресса любуется, как отсветы от камина играют на её спине, раскрашивая розовыми и оранжевыми мазками света, и ей жаль, что облако волос, пусть даже ненадолго, закрыло любимое лицо. — Ты просто негодяйка… — задушено произносит Чжинхвана, и плечи девушки начинают трястись. Джидресса вскакивает с постели, но не успевает сделать и шагу, как та оборачивается и идёт в постель. На её лице улыбка. Чжинхвана лежит, примостив голову Джидрессе в район солнечного сплетения, положив под подбородок левую ладонь, чтобы не давить там, где острые ребра и без того грозятся прорвать тонкую кожу. Их ноги переплетены. Тела вплавлены друг в друга, как подтаявший воск вплавляется в хитросплетения вензелей на резном подсвечнике и застывает там намертво, пока его не срежут острым ножом. Задумавшись о чем-то своём, она водит пальцем по воображаемой спирали на груди Джиджи. Начиная от маленькой родинки у подмышечной впадины, всё выше и выше и выше, пока не касается пика тёмного острого соска, а потом путешествие начинается сначала. Так проходят минуты, и Джидресса чувствует, как у неё начинают слипаться глаза. — Нани… Молчание в ответ. Погладить венценосную голову, отвести со лба упавший локон и легонько постучать по лбу кончиками пальцев. — Тук-тук, Нани, что там происходит? Чжинхвана наконец-то фокусируется на обнимающей её девушке, приподнимается на локтях и тягуче-жарко проезжается всем телом вверх, многообещающе прижимаясь горячей кожей. Медлит мгновение, словно прицеливаясь, склоняется и сладко целует в губы. Стоит обоим вновь начать задыхаться, как она откатывается в сторону, раскинув руки и ноги. Глядя в лепной потолок, Чжинхвана произносит: — Меня беспокоит престолонаследник. Джидресса поворачивается к ней и ложится на бок, подперев голову рукой. Её растрепавшаяся иссиня-черная коса перекинута через плечо на грудь. Чжинхвана тянется одной рукой и слегка касается её кончика, словно изначально хотела дёрнуть, но шаловливое настроение пропадает. Джидресса ловит её пальцы и прижимает к постели. — Опять между нами третий в кровати, — притворно вздыхает она, — на этот раз он, хотя бы, более юн. Чжинхвана морщит свой чудный носик, и Джидресса произносит уже более серьёзно: – Если ты примешь то решение, которое напрашивается само в данной ситуации, ты знаешь, что я все устрою. И уж поверь, смогу заткнуть слишком догадливые рты при дворе. Чжинхвана садится, опершись спиной о ворох подушек и поджав под себя за колени. Волосы укрывают её золотым водопадом, словно леди Годиву из заморских сказок. — При дворе? Неважно, что будут думать при дворе, если вся империя будет смотреть на меня, даже если это свершится случайно и не по моей воле. Ты заткнешь рты миллионам? Смогут ли они полюбить убийцу юного, подававшего надежды юноши так, как должны полюбить? Смогу ли я достичь нашей цели без этой любви? — Ты усложняешь. — О, поверь мне, это я ещё упрощаю. Самое досадное, что Сехун… Неплох? Глуп только пока, в силу возраста. Наивный идеалист, но… — Но? — Слишком быстро учится. Проснувшись от тихого шороха платья по паркету, Чжинхвана сонно смотрит, как Джидресса упорно ищет свою последнюю потерянную шпильку. — Брось, Джиджи, завтра слуги найдут. — Вот именно. Да, конечно, то, что фрейлина дотемна скрашивает часы бессонницы своей императрицы неудивительно. Удивительно, что фрейлина при этом растрёпана. Уже идя к выходу, Джидресса, бросив быстрый взгляд на секретер, подходит и обновляет свечи в канделябре, зажав кучку оплавленных огарков в ладони. Стоит взяться за ручку двери, как Чжинхвана каплей жидкого золота стекает с кровати, догоняет и прижимается тёплым телом к спине, обхватив руками. — Минутку постой… У Джидрессы открытые плечи в глубоком вырезе корсажа, и она кожей чувствует, как выше лопаток прижимается мягкая щека, разливая горячее по позвонкам, которые, ещё миг, и выгнутся наружу гребнями в чёрной безнадёжной чешуе. Это больнее чем острый край резной ручки, что до крови впивается в ладонь. Ровно через минуту руки, как и тепло, исчезают. — Иди. Джидресса вновь сжимает пальцы на ручке двери. Не оборачиваясь, произносит: — Насчёт цесаревича не волнуйся, есть у меня на примете один знаток поэзии и романтических душ, который должен мне немалую услугу. — Достаточно надёжный и достаточно коварный? — Хуже. Благородный глупец. После ухода гранд-фрейлины Чжинхвана ещё какое-то время стоит у камина схватившись одной рукой за раскалённую каминную решётку, до тех пор, пока боль наконец-то становится невыносимой. А герои пируют под сенью Королевских дубовых палат, Похваляясь за чашею хмельной, Что добудут таинственный клад, И не поздней Рождества.