All the Young Dudes

Трибуны на поле для квиддича в воскресенье были одним из немногих мест в Хогвартсе, гарантировавших немного тишины и покоя. Римус приходил сюда каждую неделю со своего дня рождения, чтобы застать конец спартанских тренировок Джеймса и полетать одному после. Однако прихромав на трибуны тем утром, он увидел, что сегодня здесь не один. — Привет, Лили, — удивлённо улыбнулся Римус. — Что ты здесь делаешь? Лили быстро обернулась, моргнула и резко выдохнула, сложив губы в форме буквы «о», будто больше никого не ожидала здесь увидеть. Она нервно метнула взгляд на поле, затем снова на Римуса и смущённо улыбнулась: — Привет! Эм-м… Просто смотрю, как Марлс тренируется. Моральная поддержка и всё такое. — А, точно. Можно к тебе присоединиться? Она улыбнулась и подвинула свою сумку, будто чтобы освободить для него место, хотя скамейки были абсолютно пусты. Какое-то время они сидели молча, наблюдая за тренировкой. Джеймс занимался с охотниками и вратарями, так что сегодня присутствовала только половина команды. Римус мимолётно вспомнил о нововведении Джеймса с подобными «узконаправленными тренировками», которые принесли облегчение остальной команде Гриффиндора, ведь означали, что не нужно тренироваться каждый день всем — только Джеймсу. — Эм-м… Лили, — через какое-то время сказал Римус. — Ты знала, что Марлин не тренируется сегодня? Она опустила взгляд на колени, рыжие волосы занавесили лицо. — Да, — прошептала она. — Значит, ты здесь, чтобы посмотреть на…? — Не заставляй меня говорить это, Римус, — её голос звучал убито. Она подняла голову и заправила волосы за уши. — Давай, вперёд, начинай. — Что?! — Римусу стало смешно. Староста Лили Эванс краснеет от стыда. Сириус был бы в восторге. — Смейся надо мной, дразни меня, скажи, что я полная дура… — вздохнула она, глядя на поле. — Я уже знаю. — Я не считаю тебя дурой только из-за того, что тебе нравится Джеймс, — засмеялся Римус, игриво её пихая. — Но… ты должна признать, что это немного смешно спустя столько времени. — Уф, я знаю, — простонала она. — Я, чёрт возьми, не могу в это поверить. — А он знает? — Нет! — она в ужасе на него уставилась. — Я тогда точно умру! — Почему?! — Римус снова засмеялся. — Ты же не думаешь, что он серьёзно тебе откажет? Именно на это он и надеется уже пять лет! — Вот именно! — воскликнула она, эмоционально взмахнув руками, чтобы продемонстрировать своё негодование. — Он хотел этого целую вечность, а я хочу этого только… эм-м… ну, вообще-то, не так уж и давно… но точно даже не близко так долго. Если я соглашусь сейчас, для меня это будет слишком. Я могу разбить его сердце. Она закусила губу, не отрывая взгляда от того, как Джеймс летает, свистит и экспрессивно указывает на обручи ворот. — Можешь, — согласился Римус. — Но я думаю, что Джеймс Поттер почтёт за честь, если его сердце будет разбито тобой. Она фыркнула. — Римус, серьёзно, это звучит ничуть не лучше. Я не какая-то… не знаю, идеальная «девушка мечты», которая просто впорхнёт в его жизнь и превратит все её отстойные моменты в прекрасные. Это же не сказка. Я не сказка. Я очень бесячая. Я просто невозможная по утрам — спроси Мэри, — и я ненавижу проигрывать в спорах, и кричу, когда злюсь, и у меня течёт из носа, когда я реву. Я ни черта не знаю о квиддиче, и узнавать не хочу. — И что? — улыбнулся Римус. — Уверен, что он всё это знает. А если не знает, то ничего с ним не будет, когда узнает. Да и вообще, ты, что, думаешь Джеймс идеальный? Я знаю, как пахнут его носки. Лили засмеялась: — Спасибо, Римус. — Скажешь ему? Она сморщила свой веснушчатый носик: — Не-а. Сначала хочу ещё немного об этом подумать. — Собираешься просто часами смотреть, как он летает? Она засмеялась и пихнула его. — Если захочу! Его легко заметить, что я могу сказать? — она показала язык и вернулась к тренировке. Римус улыбнулся и выдавил из себя единственный стоящий совет, который у него был: — Не затягивай надолго. Чем дольше ждёшь, тем потом будет труднее. Лили с любопытством на него посмотрела, и Римус моментально пожалел, что вообще что-то сказал. — О, да? — сказала она. — Ты ни с того ни с сего вдруг начал разбираться в вопросах любви? — Не-а, — убедительно, как он надеялся, засмеялся он. — Я просто много читаю. *** ‘I could have given you all of my heart, But there’s someone who’s torn it apart. And he’s taken nearly all that I have got, But if you want I’ll try to love again… Я могла бы отдать тебе всё своё сердце, Но есть кое-кто, кто разорвал его на части. И он забрал почти всё, что у меня было, Но если ты хочешь, я могу попытаться полюбить заново… — Блэк, в следующий раз, когда соберёшься разбить чьё-нибудь сердце, можешь сделать это не в экзаменационный период? — простонала Лили, когда Сириус зашёл в общую комнату, и все радио, проигрыватели и патефоны в радиусе двадцати метров взорвались трагическим голосом П.П. Арнольд. Baby I’ll try to love again, but I know… The first cut is the deepest… Малыш, я попытаюсь полюбить снова, но я знаю… Первый порез — самый глубокий… — А мне-то что с этим сделать?! — взорвался Сириус, проходя по комнате и выключая каждый динамик в зоне видимости. Это была болезненная, затянувшаяся мелодрама, но Сириус и Эммелин наконец расстались. И, по всей видимости, никто не имел права так обращаться с Эммелин Вэнс, поэтому в качестве мести она наложила на него очень сложное проклятие, из-за чего каждый раз, когда он заходил в комнату, начинала играть песня о расставании. Обычно это проклятие распространялось на музыкальные плееры, но иногда, когда больше ничего не было в округе, портреты тоже начинали взрываться песнями. — Просто извинись перед ней и сними уже это чёртово заклинание! — ответила Лили. Cuz when it comes to being lucky, he’s cursed, when it comes to lovin’ me, he’s worst… Когда дело доходит до везения, он проклят, Когда дело доходит до любви ко мне, он хуже всех… — Мне не за что извиняться! — с яростью огрызнулся он. — Силенсио! Силенсио-Силенсио-СИЛЕНСИО! Музыка наконец замолкла. Кто знает, как надолго. Римус не вмешивался, он мог только ухудшить ситуацию, да и Сириус ходил на взводе всю неделю. — Нужно отдать ей должное, — поддразнила Мэри, — она креативно к этому подошла, — она сидела на Марлин, лежавшей на ковре на животе, пока Мэри заплетала её длинные светлые волосы в косу. Каждый раз, когда она доплетала косу, она распускала её, ласково расчёсывала волосы и начинала заново. Иногда Римус думал, что вообще не понимает девчонок. И всё же Марлин, которая обычно ненавидела, когда за ней ухаживают, похоже, наслаждалась этим и выглядела довольно мирно. — О да, давай, вставайте на её сторону, все вы. Чёртовы женщины, — Сириус упал в кресло напротив Лили и скрючился в нём, глядя на огонь. — У кого-нибудь есть сигареты? У Римуса были, но он ничего не сказал. — Я не удивлена, что она тебя бросила, — ухмыльнулась Мэри. — В последнее время ты совершенно невыносимый придурок. Я ещё легко от тебя отделалась, — она шутливо ему подмигнула, и он перестал так сильно хмуриться. — Ты меня любишь на самом деле, — пробормотал он. — Давайте поговорим о чём-нибудь ещё, — сказала Марлин с пола. — Не об экзаменах или чёртовых отношениях. Поттер, как там обстоят дела с нашей затеей с кемпингом? — Всё готово — вам, ребята, надо только объявиться, — ухмыльнулся Джеймс. — Со своими палатками, естественно. — Папа сказал, мне можно взять наши с условием, что я их не сломаю, — сказала Лили. — Две двухместные. — Удобно, — с сарказмом сказал Сириус. — Учитывая, что нас семь. — Восемь, — влез Питер. — Джеймс сказал, что я могу взять Доркас. Римус внутренне застонал после этих слов. Не то чтобы ему не нравилась Доркас; Доркас классная. Но он ждал летних каникул со своими ближайшими друзьями, без всяких левых людей. Спасибо вселенной, что Мэри не собиралась брать с собой своего последнего парня. Хотя с Мэри всё менялось слишком быстро, чтобы строить какие-то долгосрочные планы. — Ну, я, вообще-то, надеялась, что вы, мальчики, возьмёте свои собственные палатки, — ответила Лили, бросая на Сириуса холодный взгляд. — Мама писала в последнем письме, что в нашей деревне есть магазин для магловского кемпинга, — быстро сказал Джеймс, как всегда играя роль миротворца. — Так мы все пойдём и купим себе палатки, когда вернёмся домой. Ты же точно приедешь этим летом, да, Лунатик? — Да, это ничего? — взволнованно спросил Римус. У него всё ещё не было плана Б. Может, Джеймс разрешит ему после забрать одну палатку. Боже, что за депрессивная мысль. — Конечно, — великодушно улыбнулся Джеймс, потирая ладони. — Это лето будет офигенным. — А как мы доберёмся до Корнуолла? — спросила Марлин. — Телепортируемся? — Если все сдадим, то да. Они все виновато посмотрели на Питера. Он до сих пор не смог никуда переместиться так, чтобы не расщепить себя. — Я правда пытаюсь, — стыдливо сказал он. — Могу поехать на «Ночном Рыцаре». — Всё будет нормально, — радостно сказал Джеймс. — Обещаю. Самое лучшее лето. *** Mother You had me But I never had you I wanted you You didn’t want me Мама, Я был у тебя, Но тебя у меня никогда не было. Я хотел тебя. Ты меня не хотела Пятница, 24-е июня, 1977 год. И вообще, подумал Римус, уходя с последнего в этом семестре экзамена — письменного, по уходу за магическими существами — спасибо вселенной за нескончаемый оптимизм Джеймса. В последнее время они все выезжали только на нём. Экзамены оказались точно такими же, как и всегда — может, разве что немного легче, по крайней мере, когда дело касалось практической магии. К счастью, никто не ожидал от них Патронуса в этом году. Хотя было что-то успокаивающее в этом расписании, и в крайних сроках сдачи, и упражнениях на время. Это всё было совершенно обыденным и здравым и не поощряло никакой независимой мысли. Римус всегда был благодарен за возможность выключить мозг. Особенно установив себе свой собственный крайний срок. Как только его экзамены закончатся (а сегодня был именно тот день), он откроет свою коробку из-под обуви. Она лежала под его кроватью уже почти три месяца, и он даже взгляда на неё не бросил. Что бы там ни было, оно будет разрушительным, он знал это. Пусть даже там будут какие-то скучные заметки от Надзирательницы, его старые школьные тетради или что-то другое, он знал, что одна лишь мысль обо всей этой ситуации с приютом в конце концов утащит его на самое дно. Он говорил себе, что это очень здравомысляще и зрело, ведь ему нужна свежая голова для экзаменов. Но сейчас был уже конец июня, и ему больше ничего не оставалось. Естественно, ему всегда было, что делать — подготовка к сдаче КОТОВ начнётся по-серьёзному только в следующем году, но ему необходимо было начать заранее. Ходили разговоры о вечеринке в честь окончания учебного года, можно начать готовиться к ней. И ещё очень нужно перечитать записи с уроков целительства мадам Помфри, он трагически отставал по теме синяков. Сперва он пообедал. Неприятные вещи обычно легче встречать на полный желудок. После обеда в расписании значились экзамены по магловедению и прорицанию — Джеймс с Сириусом пойдут их сдавать. — Лунатик, для чего нужны шары с горячим воздухом? Я всё ещё не понимаю… — спросил Джеймс с отчаянием во взгляде. — Всё будет нормально, — сказала Лили, наливая себе тыквенный сок. — После продвинутой трансфигурации магловедение должно казаться тебе лёгким. — Вау, спасибо, Эванс, — заулыбался Джеймс. Все посмотрели на Лили, которая вспыхнула и вернулась к своему обеду. — Я до сих пор так ничего и не увидел в кристальном шаре, — глубоко вздохнул Питер. — Скажи ей, что видишь Грима, — радостно сказал Сириус. — Лично я так и сделаю. — Почему Грима? — У меня просто есть ощущение, что она реально может увидеть его завтра днём около двух часов, — ухмыльнулся Сириус. Джеймс и Питер засмеялись к большому недоумению девчонок. Римус простоял около Большого зала со своими друзьями так долго, как только мог, пока все не ушли на экзамен. Никому не помешает, если он отложит это ещё на несколько минут… Но в конце концов, настало время посмотреть в лицо неизбежному. Всё-таки чем раньше он это сделает, тем больше времени у него будет наедине с собой, чтобы всё обдумать. Даже если это окажется пустяком; даже если всего лишь придётся справляться с очередным разочарованием. У него была книга на примете и полный доступ к коллекции пластинок Сириуса, так что этот день не может быть совершенно неприятным. Он закрыл занавески вокруг своей кровати, хоть и был совершенно один в комнате. Сдул пыль с крышки коробки и закашлялся. — Скурджифай, — кашлянул он, направив палочку на одеяло, чтобы избавиться от противной серой пыли. Теперь пути назад уже нет. И быстро, будто сорвав пластырь, он открыл крышку. На первый взгляд всё выглядело совершенно безобидно. Всё внутри было плоским — предположительно, документы, спрятанные в аккуратные коричневые конверты разных размеров, относительно старые и новые. Документы на поступление в приют — Римус Джон Люпин, 5 лет и 3 месяца, дата поступления — 07.12.1965. Отзывы от учителей из его начальной школы, все оценки —двойки. «Не проявляет никаких способностей к обучению, — было написано в одном, — Не приспособлен к обучению. Пригоден к неквалифицированному труду». Грёбаные суки. Его свидетельство о рождении. Оно было магловским — видимо, его мать лежала не в госпитале Святого Мунго. Римус узнал, что из всех возможных мест он родился в роддоме Бристоля. Его мать звали Хоуп, а отец был отмечен как безработный. Всё это Римус просмотрел с прилежностью и терпением, словно какой-то архивариус, разбирающий документы, относящиеся к древней истории, а не к его собственной жизни. Но затем он наткнулся на фотографии. Они были чёрно-белыми. Магловскими, неподвижными. На одной был изображён пухлый ребёнок, одетый в белый вязаный свитер с пуговицами в форме кроликов. Римус предположил, что это был он сам, на обратной стороне не было подписи, лишь печать из фотостудии. Ещё была другая фотография, которую, должно быть, сделали, когда его отдали в приют. На ней он мог отдалённо узнать черты своего лица — тёмный опасливый взгляд и сердито искажённый рот. Он смотрел куда-то вверх — предположительно на того, кто делал фото — и выглядел напуганным. Последняя фотография была самой плохой. На ней была семья, которой он не помнил. На ней был Лайелл, высокий, худой и долговязый, взъерошенные волосы и маленькие очки в роговой оправе. Он улыбался — Римус никогда не представлял его улыбающимся. Рядом с ним в кресле с цветочным принтом сидела невысокая молодая женщина. У неё были безупречно белые, платиновые, волосы, уложенные в настоящую «бабетту» шестидесятых, с начёсом, и на ней был красивый топ без рукавов, подчёркивающий привлекательную фигуру. Её нос был немного длинноват и приплюснут, но лицо было приятным. На её коленях сидел маленький мальчик. Он смеялся, его лицо было освещено радостью. Она смотрела на него, и её рот был открыт — что она говорила? Римус отложил фотографию, чувствуя головокружение. Он осознал, что всё это время задерживал дыхание, и выдохнул. Остался лишь один конверт. Почерк на нём принадлежал не Надзирательнице. Хотя на нём не было сургучной печати, так что, возможно, она видела содержимое. Может, поэтому и не отдала ему. Снова взяв себя в руки и приготовившись к худшему, Римус достал из конверта письмо. Оно было аккуратно сложено втрое, написано на хорошей бумаге с цветочными узорами по краям. Почерк тоже был красивым. Мой милый мальчик! Я знаю, что у меня нет права оставлять тебе это письмо. Наверняка ты получишь его только через несколько лет — если вообще получишь. Надеюсь, что всё-таки получишь, и что, получив его, ты будешь достаточно взрослым. И всё же я не жду прощения. Я не могу придумать, что тебе сказать. Как объясниться? Ты был моим прекрасным бесценным мальчиком с момента своего рождения. Нет — с момента, когда я почувствовала, как ты двигаешься внутри меня. Мы с твоим отцом очень сильно любили друг друга, и когда родился ты, наше счастье усилилось в тысячу раз. Ты был любим, мой маленький Римус, я молюсь, чтобы ты этого не забыл. Но сейчас ты очень маленький, и я слышала, что иногда забыть — самый лёгкий путь. Когда произошла эта трагедия, я пообещала тебе, что сделаю всё возможное, чтобы всё исправить. У меня была глупая уверенность, что одной моей любви к тебе будет достаточно. Затем, когда Лайелл оставил нас обоих, я пыталась ради тебя. Клянусь, что пыталась. Но я никогда не была особо умной девушкой, и никогда не была такой сильной и практичной, как твой отец. Тебе нужно было так много всего, а у меня было так мало. Понимаешь, у меня больше не было семьи, когда я вышла за него, мне сказали, что я должна сделать выбор. Мои родители не принимали его, и даже после его смерти я знала, что они не примут тебя. Не могу передать, как я сожалею, что вынуждена тебя отпустить. В своём сердце я знаю, что это самый безопасный выбор и, в конце концов, самый лучший для тебя. Я знаю, что никогда тебя не забуду, и знаю, что всегда буду мечтать увидеть тебя снова. Я молюсь, что, когда время придёт, тебе не будет слишком трудно меня найти. Со всей моей любовью, Хоуп Дженкинс Римус положил письмо обратно в конверт и закрыл коробку. Он бросил её под кровать, заполз под тяжёлое одеяло и свернулся калачиком, как делал раньше в приюте. Ему казалось, что внутри него открылась дыра, большая засасывающая пустота. Слёзы обожгли его глаза, и, раз уж он был один, он не стал их сдерживать. *** Суббота, 2-е июля, 1977 год. Он никогда особо не думал о своей матери. По крайней мере, после того, как приехал в Хогвартс, в котором, казалось, было так много Лайелла и всех его достижений и ошибок. Очевидно, лучше было бы иметь мать, чем не иметь, но он не знал, что именно в жизни потерял так рано. В Надзирательнице не было материнских чувств, но ей платили не за то, чтобы она любила мальчишек, за которыми присматривала. Это окно в жизнь Хоуп — в его собственную жизнь — ужаснуло Римуса, и он жалел, что вообще прочитал это дурацкое письмо. И всё же он прочитал его не один раз. Он читал его каждую ночь до конца учебного года, словно мог, прочитав слово «любим», по-настоящему его почувствовать. Он не мог. Мародёры остались в Хогвартсе на два лишних дня ради Римуса. Первое летнее полнолуние выпадало на 1-е июля, и было гораздо удобнее (даже не говоря о том, что безопаснее для Поттеров), если Римус проведёт его в Воющей Хижине. Ну, он должен был быть в Воющей Хижине, но, естественно, Хвост, Бродяга и Сохатый были другого мнения. Разделавшись с экзаменами и предвкушая летние каникулы, они провели одно из самых лучших полнолуний за очень долгое время. И всё же мадам Помфри настояла, чтобы Римус получил привычный отдых после, и вырубила его сильным снотворным зельем, чтобы убедиться, что он проспит всё утро. — Из-за путешествия с помощью дымолётного порошка тебя может затошнить, даже когда ты хорошо себя чувствуешь, — предостерегла она. — Бережёного бог бережёт. Они должны были улететь этим вечером через камин в кабинете Макгонагалл. Римус проснулся после обеда и увидел, что не один. — Привет, Лунатик, — тихо сказал Сириус со своего стула около постели. Его глаза были тёмными, и он выглядел так, будто тоже дремал. — Привет, — ответил Римус, потянулся и сел прямо. — Ты должен быть в кровати, ты ужасно выглядишь. — Заткнись, я великолепно выгляжу, — ответил Сириус с зевком. — В любом случае, Джеймс переворачивает комнату вверх дном в попытках собраться, так что я всё равно бы не смог поспать. Есть хочешь? — Как всегда. — Хорошо, я должен тебя накормить, — он указал рукой на тарелку на прикроватном столике, на которой было полно фруктов и сэндвичей. Римус взял яблоко и жадно в него впился. Какое-то время они оба молчали, Сириус забросил в рот пару виноградин. С марта они отточили искусство пустых разговоров перед своими друзьями, используя как можно меньше зрительного контакта и личной информации. Можно было бы назвать это дружбой, если не знать, что было до этого. — Мне немного стыдно, — неожиданно сказал Сириус, глядя на свою обувь. — М? — Мне немного стыдно за то, как я с тобой говорил тогда, несколько месяцев назад. Насчёт твоего друга, э-э… Кристофера? — Да, — Римус догрыз яблоко до черенка, положил его на столик и потянулся за сэндвичем. Сыр и солёные огурцы. — Ты немного нагрубил, но ничего страшного. Я не особо много об этом думал. — Оу, это хорошо, — кивнул Сириус. Он посмотрел на Римуса, затем быстро перевёл взгляд куда-то за окно. — Я думал, может… Думал, что он мог быть причиной того, почему ты решил прекратить. Римусу не нужно было спрашивать, что он имел в виду. Сириус изъяснялся весьма понятно. — Нет, — сказал Римус, подбирая слова очень осторожно. — Это не имеет к нему никакого отношения. Я говорил тебе, он мой друг, и это всё. Сириус храбро кивнул: — Да, я верю тебе. Я верю. Он всё ещё не понимает, с грустью осознал Римус. Он до сих пор не знает, почему они не могут продолжить делать то, что делали раньше. Глупый, прекрасный, невозможный человек. — Слушай, Сириус, — начал он так же осторожно, — я просто… у меня был довольно дерьмовый год, честно говоря. Может, у меня дерьмовая жизнь, я не знаю. Сейчас в моей жизни происходит много такого, что я не могу контролировать. Так что я считаю… если есть что-то, что делает меня несчастным, и что я могу контролировать, то… — О, ясно. Понимаю. — Да? — Я ни за что не хочу делать тебя несчастным, Лунатик. Это не то, что я имел в виду, подумал Римус. Это не то, что я хотел сказать. Но у него больше не было энергии. У него больше не было ресурсов. И так сойдёт, по крайней мере, до тех пор, когда всё не перестанет быть таким болезненным. — Я, что, слышу там голоса? — мадам Помфри появилась из-за больничных занавесок, весёлая и раскрасневшаяся. — Ну вот! Ты выглядишь гораздо лучше! С нетерпением ждёте летних каникул, мальчики?