All the Young Dudes

Times at a distance, times without touch, Greed forms the habit of asking to much, Followed at bedtime by builders and bells, Wait 'til the doldrums which nothing dispels. Idly, mentally, doubtful and dread — Who runs with the beans shall go stale with the bread. Let me lie fallow in dormant dismay Tell me tomorrow, don't bother today. Fucking ada! Fucking ada! Fucking ada! Fucking ada! Tried like a good 'un, did it all wrong Thought that the hard way was taking to long To late for regret or chemical change; Yesterday's targets have gone out of range. Failure enfolds me with clammy green arms, Damn the excursions and blast the alarms, For the rest of what's natural I'll lay on the ground; Tell me tomorrow if I'm still around. FUCKING ADA, FUCKING ADA! Времена на расстоянии, времена без прикосновения, Жадность формирует привычку просить слишком много, За которой в ночи следуют строители и колокола, Дождись депрессии, которую ничто не рассеет. Праздно, мысленно, с сомнениями и ужасом — Кто носится с бобами, получит чёрствый хлеб. Позволь мне лежать заброшенным в спящем унынии, Расскажи мне завтра, не утруждайся сегодня. Блядь, не может быть! Блядь, не может быть! Блядь, не может быть! Блядь, не может быть! Пытался поступить правильно, получилось как всегда, Думал, что трудный путь займёт слишком много времени, Слишком поздно для сожалений или химических изменений; Вчерашние цели теперь вне досягаемости. Неудача укутывает меня своими липкими зелёными руками, К чёрту экскурсии, взорвать все будильники, До конца естественной жизни я буду лежать на земле; Расскажи мне завтра, если я до сих пор буду жив. БЛЯДЬ, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! БЛЯДЬ, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! Новогодний день 1982 года. *БУМ-БУМ-БУМ-БУМ-БУМ-БУМ* Кто-то долбил в дверь. Это длилось уже какое-то время и, похоже, не собиралось прекращаться. Если уж на то пошло, стуки стали лишь громче. Римус открыл глаза. Его горло пересохло, голова просто раскалывалась. Вообще-то, у него болело всё тело; он уже пару недель спал на диване. Или месяцев? Да какая разница. Это было неудобно, но он не мог заставить себя зайти в спальню. Всё равно большинство ночей он был слишком пьян, чтобы двигаться. Большинство дней он был слишком пьян. У него больше не было похмелья, лишь перерывы между бутылками. Его молодой сосед был не против время от времени бегать за алкоголем для него в ближайший магазин, он наверняка уже накопил целое состояние на сдаче. Оглушительный стук продолжался. — Римус?! — раздался приглушённый голос из-за двери, и кто бы там ни был на другой стороне, он продолжил долбить в дверь. — Отъебись, — закричал Римус, и по его горлу словно прошлись наждачной бумагой. Он дотянулся до ближайшей бутылки на полу и сделал глоток. Он практически закашлялся от жгучего виски, но сумел проглотить практически всё, спасибо вселенной. Он не мог себе позволить потратить ни капли забытья. — Римус? Впусти меня! Это был Грант. Теперь он узнал его голос — может, запах тоже, но органы чувств в последнее время были в полном раздрае, после… нет, нет, нет, нет… Он свернулся в клубок и спрятал голову под диванные подушки. Он не мог ни с кем разговаривать. Он не мог никого видеть. Ему просто нужно остаться одному, пить и забыть. Пожалуйста. — Отъебись! — зарыдал он, крича на дверь. — Оставь меня в покое! — Нет! — закричал Грант в ответ и забарабанил в дверь ещё сильнее, неустанное оглушительное *бум-бум-бум*. Он на самом деле пытался выломать дверь, что за идиот. Римус подумал было просто наложить заглушающие чары. Но не был уверен, что сможет найти свою палочку. Он снова перевернулся и поднялся на ноги. По всему полу были разбросаны бутылки и банки, и они звенели и перекатывались под ногами, пока он пробирался к двери. Руки и ноги будто налились свинцом. Какой сегодня день? Сегодня холодно. Он растёр руки, подходя к двери и содрогаясь всем телом от прохлады. Он оставил где-то в квартире открытым окно и забыл закрыть. Ну и ладно. Дверь по-прежнему пытались вынести снаружи, и дерево могло сломаться, если это не остановить. — Что?! — заорал он, распахивая её. Грант уставился на него, распахнув глаза, с поднятым в воздух кулаком. Его щёки раскраснелись от криков, он тяжело дышал. Он смерил Римуса взглядом с головы до ног. — Господи боже, — выдохнул он, грубо пихая его локтем, вламываясь внутрь. — Что случилось? Я уже несколько дней пытаюсь до тебя дозвониться, что у тебя с телефоном? — Нет связи, — ответил Римус, медленно возвращаясь к своему гнезду на диване, где было хотя бы тепло. Он спрятал холодные ступни под себя и снова поднял бутылку. — Какого хуя здесь происходит? — Грант осмотрел бардак в квартире, затем снова посмотрел на Римуса. — …Боже, он же не бросил тебя, нет? Римус поднял на него взгляд и больше не смог сдерживаться. Он начал рыдать. Он поставил локти на колени и уронил голову в руки, истеря как ребёнок. — Дерьмо, — Грант поспешно сел рядом с ним, не обращая внимания на пустые банки, вонючие подушки и одеяла. — Я со своим длинным языком! Прости меня! Я не хотел… — он без лишней мысли прижал Римуса к себе, и это наверняка было отвратительно, потому что Римус помнил, что не мылся уже целую вечность, он лишь пил и рыдал долгими днями, и днями, и днями, но Грант всё равно крепко его обнимал. — Больше никого нет, — сказал Римус, когда снова смог говорить. — Я один. — Вот же блядь, — прокомментировал Грант. — Ты не один. Римус зарыдал ещё сильнее. *** Не проходило ни единого дня — и ни единого дня не пройдёт ещё долгие годы — чтобы Римус не думал о Сириусе и не страдал. Это была абстрактная и жестокая пытка, и Римус смирился с тем, что его ждёт жизнь, полная безграничного несчастья. Куда бы он ни смотрел, всё было наполнено мыслями и воспоминаниями о друзьях, обо всём том, что они никогда не смогут сделать и о том, что он не делал уже какое-то время. Он пришёл на похороны — совместные для Лили и Джеймса, после которых следовали поминки Питера. Римус сидел на заднем ряду и ушёл сразу после официальной части, чтобы ни у кого не было шанса поговорить с ним. Он приходил в ужас от одной мысли, что кто-то может спросить его о Сириусе — может спросить о том, что он знает. Или скажет ему что-то, чего он знать не хочет. Так что Римус не остался, чтобы вспомнить или «отпраздновать» жизни своих друзей (серьёзно, что за омерзительная идея). Он вернулся домой один и напился. Он напивался каждый день ещё долгое время. Он остался в этой квартире в Сохо — насчёт этого у него не было выбора, ни денег, ни семьи. Ни друзей. Орден распустили, и те, у кого до сих пор оставались жизни, стоящие того, чтобы их прожить, не хотели его знать. Он не мог найти никакой работы в волшебном мире — всё равно никогда не чувствовав этот мир своим домом — и решил его покинуть. После того, как он узнал из «Ежедневного пророка» о трагической судьбе Долгопупсов, он перестал читать газеты. Он не стал заново подсоединяться к дымолётной связи, он вообще не использовал магию, кроме самых необходимых ситуаций. Он никогда не ходил в Косой переулок и во всех отношениях жил жизнью обычного магла. Мэри отправляла ему открытки с Ямайки, Тринидада, Сент-Люсии — у неё, по всей видимости, были родственники по всем Карибам. Она постоянно извинялась перед ним. Римус не понимал, за что: они оба потеряли одно и то же. По крайней мере, она переживала достаточно, чтобы продолжать писать ему. Дамблдор, вообще-то, попытался связаться с ним пару раз, но Римус намеренно игнорировал все его попытки. Он был просто в ярости на этого старика, который, если спросить Римуса, даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь. Который швырнул их всех в самое пекло войны, таких молодых и глупых, и смотрел, как они умирают один за другим, даже не моргнув глазом. Даже малыша Гарри быстро сплавили в какой-то анонимный уголок Суррея. Мародёры с тем же успехом могли вообще никогда не существовать. Было бы лучше, если бы так оно и было. Какое-то время Римус просто гадал, когда это закончится. Спустя довольно продолжительное время он осознал, что это не закончится никогда, и поэтому просто пытался притупить боль. Может, это было и эгоистично, но что ещё ему оставалось, кроме эгоизма? Он принёс уже достаточно жертв. В ноябре, когда пришло время первого полнолуния после того невыносимого Хэллоуина, Римус был вынужден покинуть квартиру. Он телепортировался обратно в лес, в котором жил со стаей Сивого в 79-м году. Это было лучше, чем клетка. Он не будет сидеть взаперти, он не позволит этому случиться. Поэтому он ушёл, трансформировался и бродил по лесу в одиночку, воя, охотясь и рыча. В первый раз это было облегчением, но волку было одиноко. Во второй раз он отправился в леса Шварцвальда. Он не собрался жить среди оборотней, он просто использовал их в качестве запасного плана. Они мало что знали о войне, кроме того, что она закончилась. В первый раз Кастор сразу же почувствовал боль Римуса. Они не говорили об этом — потому что в этом не было необходимости. Они попросту трансформировались и разобрались с этим как волки. Римус решил, что то, что происходит, когда они не в человеческом обличье, не считается, пока никому не вредит. Это было своего рода освобождением и единственным облегчением, которое Римус испытывал в эти самые тёмные месяцы после потери. По утрам после полнолуний Римус каждый раз оставался чуть дольше, просто чтобы быть рядом с ними. У него больше ничего не осталось, так что он отбросил любые притворства относительно своего превосходства в том, что касалось стаи, и со временем Кастор наконец получил, что хотел. Римус не мог больше отрицать своё влечение к нему, да и, в конце концов, кому ему было хранить верность? Он теперь, что, должен соблюдать целибат до конца жизни, просто потому что его первая любовь разбила ему сердце? И между ними с Кастором не было никакой любви. Лишь животная нужда, звериные инстинкты. Это было хорошо, но это было лишь очередным способом забыть. И Римус всегда возвращался в Лондон, с ноющим телом, по-прежнему неудовлетворённый. В человеческом мире Грант после того первого раза так и продолжал регулярно его навещать. Он сделал себе второй ключ и заскакивал проверить Римуса между лекциями и сменами в пабе. Он был одновременно и помощью, и препятствием, когда приносил бутылки магловского алкоголя и другие субстанции — всё, чего бы Римус ни попросил. Его вышвырнули из его съёмной комнаты за домогательство (неправда, настаивал он — хозяйка квартиры просто точила на него зуб), и теперь Грант скакал по кроватям своих парней и диванам друзей. Иногда он даже оставался с Римусом на пару ночей, и Римус не возражал, в этом не было ничего такого. Его вообще ничего особо не волновало, пока у него была выпивка. Ему нужно было быть пьяным. До того, как война закончилась, это было способом снять стресс, поднять настроение. Теперь же это и было его настроением; единственным, которое он мог вынести. Именно Грант говорил с ним, пинал его, стаскивал с дивана и запихивал в душ, когда это было необходимо. Он даже стирал его вещи и покупал продукты на остатки истощившихся накоплений Римуса. Римус же, в свою очередь, вёл себя просто отвратительно. Он бросал язвительные комментарии, метал оскорбления во все стороны. Но Грант не обращал на это никакого внимания и всё равно продолжал возвращаться. — Ты возвращаешься, только потому что ты буквально бездомный, — огрызнулся Римус однажды вечером со своего дивана, пока Грант собирал вокруг него мусор. Римус не мог выносить звенящий звук, который издавала каждая бутылка. — Ага, — беспечно ответил Грант, продолжая уборку. — Именно в этом всё и дело, Римус, старина. И это никак не связано с тем фактом, что я люблю твою кретинскую задницу. Римус презрительно фыркнул. Грант не знал, о чём говорил. Люблю! Теперь Римус знал правду. Он знал, что «люблю» было просто словом, которое люди говорили, чтобы сделать тебя слабым — чтобы держать тебя послушным. Никогда снова. Никогда, никогда, никогда. Что было чудом, так это то, что Грант ни разу не спросил о том, что случилось. Даже когда Римус начал проявлять признаки улучшения, начал сам вставать с дивана и одеваться, не требуя долгих часов упрашиваний перед этим, даже когда он начал выходить из дома. Грант никогда не спрашивал, почему. Римус знал, что он бормотал в пьяном ступоре, выливая боль и ярость из-за Сириуса, и Джеймса, и Лили, и бедного, бедного Питера, и Сириуса, и Сириуса, и Сириуса… Понимал ли Грант хотя бы половину из этого, или говорил ли Римус слишком много — он никогда не знал. Но Грант всё равно продолжал возвращаться. — Я буду возвращаться, пока тебе это нужно, — солнечно говорил он со своим неразборчивым акцентом, когда хозяйничал в квартире. — Мы, отбросы из приюта, должны держаться вместе, ведь так? Римус ему не верил. Грант хорошо к нему относится, но это не продлится долго. Никто не остаётся рядом навсегда.