Любовные письма (Love Letters)

Примечания переводчика. Миля - древнегреческая мера длины, равнялась 15/2 стадиям (1,388 км). Крон (Кронос, др. гр. Κρόνος) - верховное божествов древнегреческой мифологии , по иному мнению титан, младший сын первого бога Урана (неба) и богини-демиурга Геи (земли). Первоначально — бог земледелия, позднее, в эллинистический период, отождествлялся с богом, персонифицирующим время, Хроносом. Период верховенства Крона считался золотым веком. Отец старших богов - Зевса, Аида, Геры, Гестии, Деметры, Посейдона и кентавра Хирона. Оскоплён Зевсом, от его последнего семени из морской пены родилась Афродита.

***

      Почему так много великих философов, кажется, смотрят на физическую любовь свысока? Почему они ценят ее столь низко по сравнению с любовью духовной? Я не понимаю, не могу понять этого! Почему желание должно разрушить любовь, если два человека равно желают друг друга? Если они глубоко любят друг друга?       Ахилл любил Патрокла и был любим в ответ. Даже то, что они в общей палатке спали с женщинами, не стало между ними! Орест любил Пилада; Аполлон любил Гиацинта; даже всемогущий Зевс любил Ганимеда! И Геракл… Скольких юношей, скольких женщин он любил? И все же, когда он умер, то был причислен к богам. Неужели же мы мудрее богов?       Афродита, богиня любви – древняя и вечно юная, последняя дочь самого Крона, отца Зевса! Почему мы поклоняемся ей, почему поклоняемся ее сыну Эроту, если физическая любовь так постыдна? Разве неизменная девственница Афина лучше, чем любовница Афродита? Я знаю, что Афина поддерживала греков против троянцев и защищала Ахилла; я знаю, что моя семья всегда поклонялась ей как покровительнице славных Афин, но с сегодняшнего дня я буду поклоняться Афродите и Эросу! Я буду молиться им! Молиться, чтобы они раскрыли твои глаза, и ум, и сердце навстречу мне и всем секретам моей любви, которыми я жажду поделиться с тобой…       Он лежал без сна, наблюдая, как ранние лучи солнца пробиваются сквозь ставни. Голова болела, и он чувствовал себя изможденным. Сон так и не пришел. Он даже не смог закрыть глаза, просто лежал в постели, уставившись в потолок. Неохотно повернув голову, он посмотрел на кровать Гефестиона. Можно было бы вытянуть руку и прикоснуться к ней, но внезапно показалась, что она отдалена на мили. И даже не было желания пересечь комнату, залезть в кровать и хотя бы создать видимость того, что Гефестион любит его так же безраздельно и невинно, как когда-то.       "О мой любимый".       Слова, которые он увидел в письме Гефестиона, мучили его.       Кто это был? Один из других учеников?       "Уж я-то не звал бы на помощь, если б Гефестион забрался в мою постель!".       Или это был тот Андромах?       Пока Александр глядел на пропасть, разверзшуюся между ними, у него появилось стойкое ощущение, что Гефестион тоже не спит. Как раз когда он уже собрался отвернуться, Гефестион внезапно сел и сбросил покрывало. Александр затаил дыхание, то ли наполовину надеясь, то ли наполовину страшась, что друг идет к нему.       Гефестион соскользнул с кровати, двигаясь молчаливой украдкой охотника… или вора. Натянув хитон и набросив на плечи накидку, он медленно отпер дверь и исчез.       "Я поймал его недавно в банях за этим!".       Едва осознавая, что делает, Александр вскочил, оделся и последовал за ним, выйдя по холодным плитам двора на росистую траву. Там, у дальнего края низкой стены, нетерпеливо вышагивала высокая фигура. В тусклом свете Александр различил черты того красивого юноши, которого он видел разговаривающим с Гефестионом весной, того, что задержался, мечтательно глядя вслед Гефестиону, когда Александр пришел заявить свои права на него. Когда Александр поцеловал его. Не в первый раз поцеловал, конечно. Но в первый раз, когда он поцеловал его… как любовник.       Гефестион приблизился, и молодой человек – мог ли он быть Андромахом? – усмехнулся и обнял его за плечи, разговаривая слишком тихо, чтобы Александр мог разобрать слова. А мгновение спустя они исчезли в лесу.       Тошнотворная паника взметнулась в глотку Александра. Он едва мог дышать.       Так не пойдет. Надо совладать с собой. Старый Леонид был прав насчет него – он слаб, ему надо стать сильнее, не полагаться ни на кого, кроме себя. Нет никого здесь, кто действительно понимает его; он был так наивен, думая, что Гефестион способен на это. Любовь – всего лишь еще одна роскошь, без которой он должен научиться жить. Он погрузится в учебу. Он будет упражнять свое тело вдвое усерднее, будет обходиться без сна все дольше и дольше, есть только половину того, что ему кладут в тарелку за обедом. Он станет неуязвимым, как Ахилл. И в отличие от Ахилла, у него не останется слабого места – слабым местом был Гефестион, ну так он научится жить без него.       И все же прямо сейчас он чувствовал, что не может вынести ни минуты дольше в царстве Миезы - места, которое он когда-то считал земным раем, вдали от двора, в окружении лишь ученых мужей и других мальчиков; с Гефестионом, разделяющим с ним комнату, всецело его Гефестионом, готовым говорить с ним, слушать, утешать, делать все, в чем только нуждался Александр, когда только он нуждался, и никого, стоящего между ними. Ему надо убраться прочь, пока это не свело его с ума.       – Александр! О мой сладкий, мой маленький Александр! – Хелланика схватила его в объятия и покрыла поцелуями, усаживая за стол и быстро доставая подслащенное вино с медовыми лепешками. – Какой же ты злой мальчишка, так долго не навещал свою старую няню! Знаю я, каковы эти мальчики: вы думаете, что стали слишком взрослые, чтобы водиться с женщинами, которые не молоды и не хороши собой!       Чувствуя вину, он вынужден был признаться себе, что действительно некоторым образом избегал ее; она имела привычку обращаться с ним так, будто он все еще обитает в детской, и он боялся встретиться с ней в компании сверстников. Но когда он примчался в Пеллу после этой яростной скачки – которую, скорее, можно было бы назвать побегом, – Александр не знал, к кому еще обратиться.       Отец, в том маловероятном случае, если он даже окажется свободным поговорить с ним, наверняка посчитает сына ненормальным неженкой за панику при мысли о желании Гефестиона спать с ним, не говоря уж о стоянии рядом, пока другой брал свой приз. Мать приняла бы происшедшее за доказательство того, что Гефестион никогда не был достоин царевича, а потом, вероятно, заключила бы, что, собственно, все случившееся к лучшему, поскольку Александр должен научиться не полагаться ни на кого так, как он полагался на Гефестиона, и напомнила бы ему: единственный человек, на кого он действительно может положиться - она.       Не мог он также вынести мысли довериться дорогому старому Лисимаху - как мог он признаться своему любимому "Фениксу" в том, что Ахилла покинул его Патрокл? Александр моргнул, вспомнив о том, как бежал к учителю в порыве детского восторга спустя несколько месяцев со дня встречи с Гефестионом чтобы сказать ему: он, наконец, нашел своего Патрокла! Насколько он ошибался?       - А знаешь, думаю, ты вырос почти на палестру с тех пор, как я видела тебя в последний раз! И ты стал покрепче, да благословит тебя Зевс! Я знала, ты отлично пойдешь в рост, когда уедешь от этого жуткого старика Леонида! Молодые побеги не растут, если не кормить и не поить их - именно это я и сказала Клиту; конечно, он только посмеялся надо мной, но что знают мужчины о выращивании детей?       Александр уже почти запротестовал, что подобный спартанскому режим Леонида должен был сделать его сильнее, но потом осознал: он успел опустошить свою тарелку маленьких сладких лепёшек со скоростью, которая едва ли свидетельствовала о стремлении к самоограничениям.       Он едва успел сделать большой глоток подслащенного вина, как Хелланика внезапно спросила:       - А как там твой милый маленький друг? Я слышала, он вырос очень высоким и красивым, в точности как его отец! О, дорогой, - она неожиданно захихикала, как девчонка, и ее щеки залил ярко-розовый румянец, - я довольно сильно влюбилась в Аминтора, сына Деметрия, когда он впервые появился при дворе! Он был такой красивый и с такими изысканными афинским манерами.... Клит частенько дразнил меня, говорил, что большинство афинян - мошенники и позеры, которые надеются только на свой красивый греческий акцент и репутацию умников, чтобы впечатлять глупых македонских девчонок вроде меня!       - Что, Александр, - вскричала она, повернувшись взглянуть на него, - что случилось, любовь моя?       Александр чувствовал, как его лицо горит; слезы безжалостно кололи глаза и душили горло.       - Гефестион..., - голос прозвучал каким-то патетическим рыданием, - Гефестион не... Гефестион больше не мой друг!       - О, Александр, мне так жаль..., - он отчасти ожидал, что Хелланика подбежит и прижмет его к груди, что она будет ворковать и утешать, и нежно бранить его, мол, он такой глупышка, у маленьких мальчиков бывают размолвки, и они скоро помирятся, и все будет еще лучше, чем раньше. Но вместо того она поднялась, только чтобы вновь наполнить его стакан, и опять опуститься на стул напротив, разглядывая своего Александра большими темными глазами, полными сожаления. Внезапно она была не няней рядом с воспитанником-переростком, а женщиной - моложе, чем он обычно о ней думал, но достаточно опытной, прекрасно осознающей бессмысленную жестокость мойр.       - Ты... ты не выглядишь удивленной, - пробормотал Александр, заглатывая еще вина в надежде подавить слезы.       Ланика пожала плечами.       - Такое случается, мой дорогой... друзья, которые, как ты думаешь, будут рядом с тобой всегда, просто... меняются, когда превращаются из детей во взрослых. Это случается со всеми нами, но более всего с юными царевичами, как ты... Конечно, многие захотят быть твоими друзьями, потому что ты царевич, но другие... ну, другим это не понравится - то, что приходится делить тебя с другими, справляться со сплетнями и ревностью... О да, я все слышу, и даже то, что Клит считает неподходящим для ушей падких на слухи женщин! Нет ни единого знатного человека в Македонии, имеющего сына - или дочь - твоего возраста, кто хоть немного не возмущался бы Аминтором: принесся вихрем из своих Афин и помог красавцу-сыну вмиг пробиться в самое начало очереди!       - Гефестион не..., - запротестовал Александр невольно.       - Я знаю, любовь моя, я знаю, - с нежной улыбкой ответила Хелланика, - просто ты ведь понимаешь, какие люди... Но не убивайся об этом! Просто подумай. Ты растешь так быстро! Уже почти мужчина! Совсем скоро ты станешь воином! А потом женишься и заведешь детей... Если позволят боги, я даже смогу понянчить их...!       - Не хочу я взрослеть! - бормотал Александр. - Ненавижу быть мужчиной, ненавижу все это! Хочу, чтобы все оставалось, как раньше! Хочу, чтобы Гефестион был... был..., - стыдясь своей слабости, он уткнулся лицом в ладони и отчаянно зарыдал.       - Ну, ну, - закудахтала Ланика, наконец, ведя себя так, как и должна была, притягивая его поближе к себе и нежно укачивая. - Это не похоже на моего Александра, который ждал-дождаться не мог, чтобы выбраться из детской и взяться за меч! Да ты же все хотел расти побыстрее! Помнишь, как ты ярился, когда царь не брал тебя с собой в поход? Ты не долго будешь так чувствовать; просто возраст у тебя сейчас трудный, мы все проходили через это, и даже я...! - внезапно она будто подавилась смешком, отодвигаясь и вытирая ладонями слезы Александра. - И даже Клит!       Александр конвульсивно хихикнул.       - ...Клит?       - О, ты даже не представляешь... Когда ему было только тринадцать, он влюбился в..., - Хелланика покачала головой, - нет, я не должна, я все еще ужасно корю себя за то, что дразнила его в те времена, но он и правда был таким хулиганом; знаешь, когда меня только назначили твоей няней, этот болван из болванов решил, что будет необыкновенно смешной шуткой вытащить тебя из колыбели и спрятать в конюшне... Он был тих, как вор в ночи; я дремала прямо рядом с колыбелью и ничего не слышала! Он даже исхитрился удержать тебя от крика - как он бахвалился мне позже - тем, что обмакнул пальцы в мед и дал тебе пососать их!       - И что дальше? Ему это удалось?       - А разве не всегда ему удается? Что ж, давай расскажу тебе...       Уложив голову ей на плечо, прихлебывая разбавленное вино и слушая истории, которые она рассказывала с очаровательным самокритичным юмором, Александр позволил себе вновь раствориться, хотя бы на несколько часов, в детстве, которое всего год назад он с таким нетерпением стремился оставить позади.        Едва ли царевич надеялся застать Гефестиона в их комнате, когда вернулся, но именно там он был, склоненный над столом - без сомнения, сочиняющий еще одно из этих чертовых писем... Александр смотрел на спину друга, и его захлестывал прилив горькой ненависти; взгляд на него вновь вернул все уродливые мысли и образы, которые он смог отбросить рядом с Хелланикой, и внезапно он ощутил каждую каплю выпитого вина.       Наверняка Гефестион писал Андромаху - высокому, красивому, мужественному Андромаху - и рассказывал тому, как сильно он наслаждался удовлетворением его гротескных желаний. Мысль об этом парне, о любом мужчине, кладущем свои потные лапы на чистое прекрасное тело Гефестиона подняла в Александре тошноту и - даже хуже, это была последняя эмоция, которую Александр хотел переживать - наполнила его ревностью. То было больше, чем мысль о ком-то, кто хочет взять эрос Гефестиона, то была мысль о ком-то, кто хочет получить самого Гефестиона, хочет узнать его лучше, чем когда-либо узнает Александр.       Он знал, что не захотел узнавать друга в этом плане; он сам так решил. Пусть кто-то другой возьмет ту часть Гефестиона, что для Александра была столь неважной! Но его все разъедали мысли об Андромахе, ласкающем самые интимные части тела Гефестиона, до синяков сдавливающем его нежные чресла, грубо целующем его сладкие губы...       Андромах, который, несомненно, был каким-то неотесанным хамом, который никогда не смог бы относиться к телу Гефестиона с благоговением и любовью, с какими отнесся бы к нему Александр...       Отнесся бы, если б захотел, а он не хотел...       И Гефестион, отвечающий на грубые заигрывания этого мужлана, смеющийся в экстазе... показывающий ему в себе ту распутную, похотливую сторону, что Александр никогда не увидит...       Которую Александр сам выбрал никогда не видеть!       Испытывающий то особое счастье, которое Александр не дал ему...       Дешевое, низкое, ничего не стоящее счастье, которое Александр выбрал никогда не давать ему!       Испытывающий любое счастье, которое не разделял с ним Александр...       Будь проклят Гефестион, который отбросил прочь свою добродетель, будто никчемный кухонный мальчишка! Он должен был бы иметь больше уважения к себе, хотя бы по той причине, что Александр любит его! Разве это ничего для него не значит?       А потом истинное значение происшедшего, видимо, в то утро, ударом поразило его. Гефестион сделал что-то, чего не сделал Александр, с кем-то другим, не с Александром. Гефестион сделал шаг в мир взрослой мужественности без него.       Утром Гефестион наверняка принял Андромаха как своего любовника. Он принял любовника. Впервые такое случается с человеком лишь единожды; с Гефестионом это случилось сегодня. И не имеет значения, что и как происходит между ними сейчас; даже если внезапно Александр передумает и захочет быть с ним в этом плане, он уже никогда не станет первым.       Что ж, это не имеет значения. Кого заботят такие вещи? Если бы сложилось, как хотели родители, первый раз Александра прошел бы с высококлассной потаскухой, прелестями которой, если слухи не врут, в свой черед насладился его отец. Твоя жена, твой лучший друг, твой эраст; элегантные гетеры, обычные рыночные потаскухи, служанки и кухонные мальчики. Соитие - это просто соитие, и не имеет значения, с кем оно у тебя происходит. Гефестион только что доказал это, разве нет? Он точно такой же, как все остальные юноши и мужчины в Македонии, и возможно, всегда таким был; возможно, только любовь в глазах Александра делала его особенным...       Потом Гефестион обернулся, и Александр замер. Лицо друга могло бы быть зеркалом его собственного: обычно бронзовая кожа бледна и покрыта пятнами, глаза будто обведены красным. Вид Гефестиона вызывал такую острую жалость, что у Александра просто не хватило духу обрушиться на него.       - Он сделал тебе больно? - царевич едва сдержал порыв потребовать немедленного ответа. - Если он осмелился навязаться тебе силой, я прикажу перерезать ему горло, я прикажу распять его, я...       Гефестион смотрел на него с тяжелой, неприступной горечью, и Александр больше не знал, что сказать и даже что чувствовать. Малая, злая его часть испытала истинное облегчение от настолько подавленного вида Гефестиона, надеясь: раз друг сделал желаемое и возненавидел, то теперь он с благодарностью вернется к целомудренной любви Александра. Но потом новая мысль потушила ледяной водой жар злобы: если уж Гефестион, который так хотел физической любви, нашел ее кошмарной, то насколько же кошмарной она должна быть в действительности! И на мгновение в Александра впился клинок разочарования.       С глубоким судорожным вздохом Гефестион скатал незаконченное письмо и швырнул в сундук, а потом сам бросился на кровать и накрыл лицо подушкой.       Сев на свою постель, Александр очень долго и пристально смотрел на деревянный сундук, на его тяжелую крышку и на медный замок, который Гефестион забыл запереть.