Любовные письма (Love Letters)

      Он пропустил время верховой езды, пропустил занятие в гимнасии; он даже пропустил свое неизменное принятие ванны. Казалось, все, что имело значение - это попасть в свою комнату до возвращения Гефестиона. Все, что имело значение - это письма Гефестиона. Они преследовали его. Они пугали его. Они мучили его. Они подняли его на волне исполненной надежд любви Гефестиона только для того, чтобы обрушить вниз на скалы его собственного отчаяния. Помимо своей воли он оказался настолько взбудоражен приведенными в письмах аргументами, что готов был бегом броситься к их автору и пуститься в дебаты.       Вот они, распахнуты - обнаженные и уязвимые перед насильственным вторжением Александра, - ум, сердце и душа друга. До появления в его жизни Гефестиона Александр, всегда до краев наполненный мыслями, представлениями, идеями, страхами, беспокойством, необузданными надеждами и мечтами, думал, что сойдет с ума от отсутствия человека, которому мог бы по-настоящему довериться. С того момента, как зародилась их дружба, казалось, Александр не переставал говорить, равно как Гефестион не переставал слушать.       И он действительно слушал со вниманием, обдумывая все, о чем так быстро стрекотал Александр; если ему был задан вопрос, у него всегда имелось обоснованное мнение в ответ. Должен ли сам Александр был слушать больше и говорить меньше? До этой весны, когда началось их отчуждение, Гефестион никогда не проявлял видимого желания изливать душу всерьез; его секреты были, скорее, детскими и касались проблем в семье или отношений с другими мальчиками, страхов насчет учебы или тренировок в боевых навыках. И даже эти жалобы приходилось вытягивать из него будто клещами; Гефестион, признался себе Александр, сидя у сундука, снедаемый чувством вины, был необыкновенно гордым. И мог не хотеть, чтобы Александр когда-нибудь узнал о нем так много.       Он должен был бы положить эти письма назад и не трогать больше, забыть о них, а потом принести надлежащую жертву богам - истинную жертву, личную как наказание за свою злобную жестокость. Но притягательность писем была непреодолимой. Он хотел вновь и вновь погружаться в глубины внутреннего мира Гефестиона, узнать своего друга вдоль и поперек. Как мог он не распознать, не заподозрить даже, насколько сильно бушевала буря под поверхностью внешне тихих вод? В романтичном сердце Александра борьба Гефестиона за свои желания и против них, его разочарования и разбитые надежды приобретали героический оттенок и эпические масштабы.       Был только один аспект этой Трагедии Любви, который Александр никак не хотел признавать с определенностью - личность Возлюбленного.       Это мог быть, должен быть, наверняка был... Но возможно, все же не был. А даже если и был...       Одно письмо более всех остальных - то самое, которое должно было бы вызвать в нем наибольшее отвращение - влекло его к себе снова и снова. В определенном смысле в нем не говорилось ничего, что еще не предположил Александр. Но сами слова трогали его так, как не смогли тронуть никакие другие письма, со всем разнообразием изложенных доводов и перемежающихся протестов, извинений, мольбы и непокорности. В этих словах читалась та же любовь, что во всех остальных письмах, но в них сквозило и нечто большее - там пело счастье. Звенела надежда.       Дражайшая любовь моя!       Всего на несколько минут на меня снизошла умиротворенность. Я не могу сказать тебе, почему, не спрашивай, пожалуйста - и я знаю, она не продлится долго, она никогда не длится. Но у меня есть это мгновение мира, так позволь рассказать тебе о счастливых образах, которые я храню в своем сердце. Позволь мне творить в мечтах совершенный сон о нашей первой ночи любви - такой, какой я хотел бы ее видеть.       Мы бы начали наш идеальный вечер с зажженного светильника и сладкого вина. Я сяду на кровать, вытянув ноги, а ты устроишься между них и положишь голову мне на плечо. И ты почитаешь мне что-нибудь своим чудесным чистым голосом - может, какие-то главы из "Илиады" или, может, если ты не посмеешься над этим, рассказы из моей книги о любовных историях Геракла. Больше всего мне нравится та, об Иолае, потому что он был оруженосцем Геракла в битве и искусным возничим колесницы - точно, как Патрокл...       Пока ты читаешь, я стану касаться тебя. Я буду гладить твои волосы, твое лицо, твою шею... Я стану растирать твои плечи пока не почувствую, что под моими руками ты стал мягким и податливым, как ткань - но я скажу, чтобы ты читал дальше, я буду сдерживать мое желание так долго, сколько смогу. Ты продолжишь читать, а я продолжу гладить тебя - твой живот, ягодицы, бедра, сначала в самом верху, потом ниже впереди, потом изнутри, и ты будешь говорить мне, приятно тебе там или нет. Наконец, когда я буду знать, что тебе действительно хорошо, я попрошу показать, где еще мне касаться тебя. И я буду ласкать тебя, где скажешь, пока ты не направишь мои руки на другое место. А когда ты будешь готов, ты отложишь книгу в сторону и, если захочешь, тоже погладишь меня. Наконец, мы обменяемся поцелуями - в щеки, в губы, в шею... Позволь мне покрыть поцелуями все твое тело, я так долго мечтал об этом...       Что потом? Возможно, мы сделаем паузу и выпьем еще вина. Возможно, мы погасим лампу и нырнем под одеяло. Или прижмемся покрепче и станем разговаривать? А возможно, мы просто продолжим целоваться и ласкать друг друга? Или захотим пойти дальше? Можно было бы остановиться и уснуть прямо там, обнявшись - я сумею, если буду знать, что эта ночь станет только первой из многих.       А чего хотел бы ты? Что по душе тебе больше всего? Нравится ли мой сон-мечта? Ах, если бы мне только достало смелости оставить это письмо так, чтобы ты прочел его! Сейчас я готов пойти на риск, но знаю, что очень скоро рука моя дрогнет и я швырну его прочь, спрячу вместе со всеми другими...       Перечитывая эти слова вновь и вновь, не в силах оторвать от них глаз, Александр чувствовал пробегающую по телу странную дрожь. Кожа наливалась жаром, и он даже ощущал, как щекочущее волнение отдает в пояснице и внизу живота - оно заставляло замереть, но не могло отпугнуть его. Юноша прикасался пальцами к губам, ощущая в них покалывание, будто после поцелуя, оглаживал свое горло, скользил рукой вниз по голой коже груди - и ловил себя на мысли: он хочет вместо своей руки чувствовать руку Гефестиона.       Ну как же он смеет поддаться желаниям Гефестиона, если всего лишь одного глупого письма, наполненного юношеским пылом, хватило, чтобы привести его в экстаз?!       Звук шагов в коридоре заставил Александра молниеносно сунуть письма на место и запрыгнуть на свою кровать, будто пойманный с поличным вор. Когда Гефестион тихо и немного устало зашел, наконец, в комнату, Александр смотрел на него как человек, прозревший после многих лет слепоты, и задавался вопросом: в действительности, а знает ли он своего друга вообще? Когда Гефестион взглянул на него, сердце Александра ухнуло в груди в ужасе от охвативших его чувств. Если тот прямо сейчас подойдет к нему и потребует любви, очень сомнительно, что он сможет отказать...       Однако Гефестион не подошел ближе, а уселся за свой стол с тяжким вздохом. Кусая губы в предвкушении, Александр пристально смотрел на него. Еще одно письмо - он, видно, собирается начать еще одно письмо!       Но в тот вечер письмо не появилось. Гефестион просто долго сидел, уставившись на доски стола, а потом улегся в свою постель.       Следующий день был выходным. Проснувшись, Александр с болью вспомнил, что когда-то они с Гефестионом мечтали об этих свободных от учебы днях, тщательно планировали, как лучше провести время вместе. А сейчас, казалось, они проводят больше времени за планированием того, как избегать друг друга.       Александр, который ненавидел валяться в постели и ничего не делать, остался лежать, когда Гефестион поднялся и начал одеваться, но притвориться спящим все же не смог.       - Куда ты пойдешь сегодня? - спросил он, чтобы разрушить давящее молчание.       - К родителям, - Гефестион ответил слишком быстро, слишком жизнерадостно. Казалось, он с готовностью ждал, что Александр заговорит с ним; оба боролись с собой, пытаясь сказать нечто большее, но потом оставили эти попытки. Вздох Александра прозвучал почти стоном. Неужели все между ними стало так плохо?       - Передавай им мою... мои наилучшие пожелания, ладно? - выдавил Александр, наконец. Он больше не чувствовал себя в праве предлагать им свою любовь.       - Конечно! - Гефестион сверкнул ему короткой улыбкой, а потом, будто по наитию, сделал несколько шагов к кровати Александра.       - Александр, ты мог бы...       - Что? - Александр фыркнул почти рефлекторно, поразив и самого себя, и друга.       - Ничего, не важно. Увидимся вечером. Здоровья тебе, - Гефестион ретировался слишком быстро, чтобы царевич успел остановить его. Александр застонал в подушку, проклиная себя. Но что пользы с того? Как он может говорить с Гефестионом, когда не знает, о чем тот хотел поговорить?       А не написать ли ему письмо, точно, как Гефестион? Письмо потом всегда можно уничтожить, если написанное не понравится! Бросив взгляд на дверь, он выскользнул из кровати и подошел к сундуку. Он только в последний раз просмотрит письма для вдохновения, а потом хорошенько попросит прощения у богов за свое любопытство.        Дрожащими руками он разворачивал свитки, не в силах устоять перед искушением прочесть свое любимое письмо еще раз.       - Александр, слушай, а почему бы тебе не поехать со мной сегодня? Нам надо...       Слова повисли в воздухе, когда Гефестион перешагнул порог комнаты и уставился на Александра, сидящего на корточках перед сундуком, так, будто глазам своим не верил.       - Александр...?       Александр перевел взгляд с Гефестиона на свиток в своей руке, потом опять на Гефестиона. Он был полон решимости не прятать глаза, хотя лицо его грело и от стыда сделалось прямо-таки больно.       - Гефестион, я...       - Александр, как ты мог? - голос Гефестиона звучал тонким шепотом.       - Я... я не хотел... я думал..., - сотня причин роилась в голове, но он отмел их все. Он виновен; как царевич, он должен был принять ответственность за свои действия. И хоть от волнения его начинало мутить, Александр горделиво поднял голову. - Прости меня, Гефестион.       - Как ты мог? - повторил Гефестион, и его голос дрожал эмоциями. - Почему ты сделал это? Неужели тебе надо отобрать у меня абсолютно все, разве не достаточно моего сердца и души, и... тела? Боги знают, они принадлежат тебе, даже если ты не хочешь их! Неужели же ты не можешь оставить мне хоть что-нибудь для себя? Хотя бы... в них! - и он неуклюже махнул рукой на письма перед Александром. - Я воображал... разрешал себе поверить, что... возможно...       - Прости меня, - только и мог сказать Александр, душимый виной, - мне так жаль...       - Ненавижу тебя! - крик Гефестиона поразил Александра, как удар; когда он пришел в себя, друг уже исчез.       Александру хотелось уткнуться лицом в ладони и рыдать, выместить боль на собственном теле, заставить страдать, наказать себя. А больше всего ему хотелось провалиться сквозь землю и исчезнуть. Но он ничего такого не сделал.       Нет, не сейчас. В этот раз он не станет убегать и прятаться.