ЯМыДинамо

Когда летишь на газон мордой вперёд, так или иначе стараешься прикрыть нос, защитить от встречи с землёй лицо. Поэтому, если присмотреться, у многих расцарапаны ладони и предплечья в точности, как у маленьких детей. Совсем иначе, правда, выглядит падение в результате сильнейшего удара локтем в затылок. Наверно, я всё-таки теряю сознание на одну секунду, поскольку момента встречи с обмороженным газоном не помню совсем. Зато помню тупую, но сильную боль, со скоростью света заполняющую череп. Чёрные звёздочки перед глазами и… — Ники! Меня вышибает из реальности. Газон ещё холоднее, мокрее, редкий и потёртый, как на многих открытых, привычных к яркому солнцу, стадионах Хорватии. Стадион у Локомотивы — большая открытая лужа с единственным сектором, продуваемая всеми ветрами. Нас выгняют на газон сразу после сильного дождя, и, наверно, даже скорее всего, в погоне за мячом, тот парень просто поскользнулся. Но упал он довольно прицельно на меня. Нужно открыть глаза и показать врачу, который бежит уже через всё поле, поднимая тучу брызг, что я жив и вполне себе здоров. Нужно возвращаться в игру. Нужно засунуть боль туда, откуда она сможет вылезти только, когда мы с ней останемся наедине… — Ники! Я ещё не настолько хорошо знаю голос Луки, чтобы сразу распознать по короткому оклику. Зато сразу узнаю пробивающийся через траву и пот запах его одеколона. Псих ненормальный, ему говорили, что бриться перед игрой, а, тем более, использовать спиртовые бальзамы идея ниже среднего. Но, нет, упрямый маленький Лука поливается вонючей настойкой с запахом полыни и укропа и свойством вызывать дикую жгучую боль вместо успокоения и мелкие красные прыщи вместо мягкости. — Ники, — зовёт он снова, рывком пытается поднять на ноги. Сбоку подбегает Адеми, а за спиной я слышу взволнованное дыхание Доминика. — Как ты, Ники? Живой? Открой глаза, пожалуйста, Ники! Меня выхватывает из обморока ощущение дикого холода, вбирающего в себя чёрную боль, заполняющую череп. Врач прижимает к затылку грелку со льдом, техник протягивает антисептические салфетки — продезинфецировать ссадину на ладони. Я на большом отапливаемом стадионе. Несколько тысяч зрителей заинтересованно пялятся на точку в десятке метров от ворот. Снег тает, не долетая до газона, и в этой позднезимней кутерьме на взволнованный взгляд Антона можно ориентироваться как на маяк. — Svi ok, — только и могу выдавить я, отмахиваясь от врача. На глаза попадается Фома. Взмыленный автор первого гола смотрит на меня во все глаза. Тоже взволнованно. Будто он, как и я только что побывал в прошлом, увидел что-то, что не предназначалось для его глаз. Для его чувств. — Не называй меня «Ники», — под общие аплодисменты мою просьбу слышит только он и, возможно, оказавшийся слишком близко к нам Игорь. — Ты чего? — на лице Фомы отражается полное непонимание. Я понимаю, что слишком груб с человеком, который так старается меня поддержать с самого первого дня, но болезненные воспоминания о былом счастье не дают признать это до конца. Меня скручивает, едва мы покидаем, наконец, поле. Боль во всем теле, локализующаяся в ушибленном затылке, разодранной ладони и подбитой коленке — наименьший негатив, который я испытываю в тот момент. Мы побеждаем, но Лука не виснет на шее. Мы побеждаем, но Бруно не таскает по полю и за его пределами на руках Доминика. Мы побеждаем, но Ловро не целуется с Дани в тени первого попавшегося на выходе с Максимира поворота. Мы побеждаем, но… Я должен учиться жить по-другому теперь. Мы побеждаем, и… — Ну что ты, Mače? — Фома обнимает сзади, и стянутое болью сердце проваливается в желудок, где начинает биться быстро-быстро, заглушая горькие в своей прелести воспоминания. — Видишь, я выучил слово по-хорватски! Я не буду звать тебя «Ники»! Идёт, Mače? И я понимаю, что давно рыдаю у него на плече только, когда прибегает Полина, отгоняет в хорошо освещённую зону для послематчевого интервью. Обмениваемся поверх её кудрявой головы взглядами, а, когда она выключает айфон, Фома возвращается, гладит по волосам, разблокирует телефон и читает медленно и убедительно с переводчика: — Mače, volim te…