ЯМыДинамо

Язык — не самое сложное, с чем приходится сталкиваться здесь. Между многими людьми постоянно чувствуется странное напряжение. Странно чувствовалось, что один парни всецело поддерживают оппозицию, другие верят в слабеющую власть. Кто-то по сей день одобряет политику и методы тренера. Кто-то в открытую враждует с ним. То, что происходит в городе тем временем, не поддаётся разумному описанию. Люди будто на войне. Будто под оккупацией они сходят с ума от страха. Они как дикие звери начинают бояться огня и грома. Боятся смотреть в глаза друг другу. Впрочем, это и есть война. Друзья из ультрас рассказывают, как каждый день им названивают представители разных структур и предлагают деньги за те или иные подрывные акции. Они держатся. Но с каждый днём, без денег, без уверенности, в пугающем информационном вакууме, говорить «нет» всё сложнее. В один день мы едем с ними в центр. И Огнен чудом не ловит пулю, которая достаётся его приятелю из пресс-центра клуба. Под окнами дома взрываются, прогорая, покрышки. И от едкого дыма у всех, кто живёт в доме, начинается кашель. Один из самых близких старших товарищей из сборной называет сумасшедшим с притуплённым инстинктом самосохранения, когда я сообщаю по телефону о нежелании уходить. А что мне, в сущности, терять? Война продолжается и в клубе. Только здесь другие цены. И другие ценности. Здесь другое правительство, которое, конечно, зависит от президента страны, но не настолько, чтобы знать наверняка, за кого голосовать. И уже просто потому ситуация с тренером накаляется до такой степень. И закипает, взрывается в определённый момент. — Ок, у нас нет тренера. Нет капитана. Поздравляю, товарищи, мы в жопе! — декламирует парень со светлыми волосами, которого я на тот момент ещё не запомнил. Другие неровно кивают, что-то ворчат. Странно видеть такое пугающее единодушие упаднических настроений. Победа решается не на поле, а в раздевалке, и, проиграв уже всё, что только можно, они продолжают проигрывать самим себе. А я не для того резал вены в Германии и терпел буллинг в Загребе, чтобы здесь продолжать терпеть поражения. Только не теперь. — Слушайте вы! — репетитор гордился бы мной в тот момент, а мне кажется, я даже начинаю думать на интернациональной версии славянских языков. — Мне странно, что мне, хорвату, приходится это вам напоминать… — Помолчи, Домби, за умного сойдёшь! — пытается влезть вратарь. Мне так больно видеть страх в его окружённых синяками хронической бессонницы глазах, что хочется сделать больно ему. И молчать я не собираюсь. — Однажды в 1942м году в оккупированном фашистами, разорённом Киеве команда «Динамо» осталась без тренера, без капитана. Без каких-либо средств. Просьба руководства об эвакуации была воспринята советскими войсками как трусость. Подрывные работы против немцев были чреваты расстрелами. Эти ребята, такие же как вы и как я, делали то, что умели. Они играли в футбол. Они не сдавались, И, дважды разгромно победив элитарный клуб, собранный из преданных Вермахту людей, они погибли в страшных муках. Все до одного. Нам не платят зарплату. На наших улицах стреляют. Но мы всё ещё живы. Мы не в плену. Мне говорили, Динамо Киев, это те, кто не сдаётся никогда… Я не знаю, какого цвета моё лицо, но уши и шея пылают так, будто меня пытали только что калёным железом, а перед глазами стоит огненная пелена. Вокруг стоит гробовая тишина. — Люди там, на трибунах, на улицах нашего города ждут силы от тех, в кого они привыкли верить больше, чем в своих ряженых богов. Власть уходит и приходит. Остаётся Бог, любовь и футбол. Кто согласен, пойдёт со мной на поле. Кто против, я думаю, может смело разорвать свои контракты и идти искать работу на баррикадах или в стане врагов, с какой бы стороны этих баррикад вы бы их ни нашли. Только хлопнув дверью с такой силой, что с потолка осыпается мелкая крошка старой штукатурки, я позволяю себе выдохнуть. И понимаю, что дышать нормально я вряд ли сейчас смогу. Как и говорить ближайшие несколько дней. Шутка природы, но самый говорливый хорват израсходовал на агитационную лекцию весь словарный запас. На поле выходит Шовковский. Протягивает руку, чтобы помочь встать с мокрого газона, но не разжимает пальцев после того, как ставит меня на ноги коротким рывком. Какая-то плотная жёсткая ткань касается моей руки. Найдя в себе силы сфокусировать взгляд, я вижу между нашими ладонями капитанскую повязку. — Они назначили Реброва, — говорит Саша. — Говорят, он сказал на совете директоров всё то же самое, что и ты сейчас. Так что… — на поле следом выходят почти все. — Веди нас, капитан!