***
Эта турель пугает его каждый раз, главным образом потому, что та, находясь на крыше гаража, вращается так чертовски медленно, что Гарретту приходится точно рассчитывать время, чтобы не быть изрешеченным пулями. На этот раз ему повезло, и он получил травму только на внешней стороне бедра. Ее будет довольно легко залечить. Гарретт помогает оторвать деревянные доски от витрин и домов, прежде чем отправиться в бар «Сприд Игл». Когда он толкает дверь, то слышит, как Джером зачитывает отрывок из Библии. Пастор прекращает, как только видит его, и на их лицах одновременно появляются улыбки. — Я не знаю планов Господа, но вижу благие дела. Слава опережает тебя, Гарретт. Ты лучшее, что случилось с этой долиной за долгое время. — Мне бы помочь, — Мери Мей пытается спуститься по лестнице со своей башней из выпивки. Джером вздыхает и качает головой, подходя к ней, чтобы забрать один из ящиков. — Ты что, хочешь сломать шею? — В теории все было нормально, — ворчит Мери Мей. — Спасибо. Гарретт хватает у нее следующий ящик и усмехается, ведь та выглядит так, будто увидела призрака. — Ох, черт. Это ты, — выдыхает она и чуть не роняет свой ящик. — Прости. Не поняла... Мы слышали о том, что кто-то умудрился сбежать в ту ночь, когда вы полетели арестовывать Джозефа Сида, но потом я не получила от тебя никаких вестей и подумала... Мери Мей покачала головой, словно пытаясь избавиться от плохих мыслей, стереть их из головы, по пути к бару. — Неважно, что я подумала. Сейчас ты здесь. — Я думал, сектанты забрали все это. — Какая же я Фейргрейв, если не могу сделать заначку? — Мери Мей берет старую фотографию ее и Уильяма в рамке, снятую задолго до того, как все это дерьмо началось. — Училась у лучших… — Спасибо тебе, но… — Знаю, ты ищешь Хадсон, Пратта и шерифа, — Мери Мей прерывает Джерома, раздает кружки и позволяет мужчине наполнить те алкоголем. — Но дело в том, что помощь нужна не только тебе. Пастор и я можем не так много. — Протяни нам руку помощи, и мы отплатим тем же. Выручишь нас? Гарретт приподнимает бровь, заставляя Джерома усмехнуться, а Мери Мей улыбнуться. Металлические кружки дзинькают, и когда Гарретт опрокидывает свою, он чуть не задыхается от вкуса виски, и от воспоминаний об укусах и поцелуе в темном доме, о мурашках, пробежавших по спине. Виски обжигает горло, но на губах и языке остается ожог другого рода.***
В ту ночь Гарретт сидит на крыше гаража, а Бумер свернулся клубочком у ног. Он смотрит на звезды, когда слышит, как кто-то поднимается по лестнице, но не волнуется, потому что знает, кто это. — Клянусь, мне никогда не понять твоего увлечения звездами. Или Элтоном Джоном, но, по крайней мере, его песни ты не играешь на холоде, — ворчит Мери Мей, садясь рядом с ним и вынимая фляжку. Гарретт криво улыбается, принимая от нее выпивку. Это снова виски, и он старается избавиться от связанных с ним воспоминаний. Делает глоток, прежде чем вернуть обратно. — Я бы хотел сыграть, но, кажется, эдемщики разбили пианино в баре. И очень сомневаюсь, что Джером позволит мне хоть немного приблизиться к пианино в церкви. — Не после того дурацкого розыгрыша, который вы с Билли устроили, когда вам было по пятнадцать. Они сидят в тишине, просто наблюдая за звездами и передавая фляжку туда-обратно, пока Мери Мей, наконец, не начинает говорить. — Знаешь, когда ты сказал мне, что будешь в составе команды, арестовывающей этого сумасшедшего, я испугалась. Боялась, что ты пойдешь туда и больше никогда не вернешься. Что ты уйдешь, как папа, мама или Билли, — ее голос срывается на имени брата. Гарретт смотрит и видит слезы, которые девушка сдерживает. — А потом я не получала от тебя никаких вестей неделями. Я думала, ты мертв или что-то еще, и я не могла... Я не могла вынести мысли о том, что часть моей семьи застряла с эдемщиками. На лице Гарретта грустная полуулыбка, потому что в каком-то смысле он так и не вернулся из лагеря. Слишком много петель, столько повторов во времени, куда он больше никогда не вернется. Но он ей этого не говорит. Нет смысла еще больше расстраивать. Вместо этого он обнимает ее. — Плакать - это нормально, малышка. И она плачет. Гарретт не помнит, когда в последний раз видел, чтобы она плакала. Быть может, когда ей было 7 лет, и Фредди Олсен засунул ей в волосы жвачку, и пришлось очень коротко ее подстричь, потому что вытащить жвачку было просто нереально, как бы они не старались. Он одновременно и удивлен и нет. В какой-то момент это должно было случиться. Каждый достигает той точки, критической точки, когда стресс и страх становятся слишком сильными. По крайней мере, Мери Мей может плакать, она выпускает свои эмоции наружу. Гарретт не знает, что будет делать, когда сам достигнет этой точки, если уже не достиг.***
Утром он направляется в заброшенную церковь Агнца Божьего с Ником, Херком и Акулой. Бумер остается в Фоллс Энде с Мери Мей и Джеромом. Гарретт знает, что найдет там Грейс Армстронг, она всегда охраняет мертвых от эдемщиков, что хотят осквернить кладбище. Конечно, они все вместе помогают ей защищать это место, но в пылу битвы эдемщик прописывает мощный удар Гарретту по затылку, и он падает. Все темнеет, но на этот раз он не просыпается в церкви в момент, когда Берк говорит «В наручники его, салага».***
Гарретт приходит в себя в больнице. Он может сказать это по отчетливому запаху дезинфицирующего средства. Это странно... что-то в этом месте не так, но он не может понять, что именно. Люди проходят мимо, не обращая на него никакого внимания, словно его и вовсе не существует. В голове туман, как в полусне, из которого не можешь выбраться, и он просто идет по коридору. Как будто провалился во времени, это единственный способ описать это чувство присутствия, где он одновременно был и не был. Есть... Есть что-то, что он ищет, что ему нужно найти, но он не знает, что и почему. Ему нужно срочно найти это, пока не стало слишком поздно. торопись Гарретт начинает бежать. быстрее Он заглядывает в окна и открывает двери, но это неправильно, все неправильно, он никак не может найти это. найди найди найди Затем он улавливает тихий, едва слышный звук, доносящийся из дальнего конца коридора больницы. Гарретт знает, это именно то, что он ищет. То, что ему нужно найти. Оно так близко. исправь ошибки Это не его голос, но он чувствует, что должен знать его, даже если он совсем не кажется знакомым. Чей это голос? В любом случае это не имеет значения, это не важно. Важно лишь то, что он должен попасть в комнату до того, как провалится в другую трещину во времени или что-то еще. Он так и не добирается туда. Желудок дергается, ноги становятся вялыми, и он снова падает вперед, кафельный пол устремляется навстречу.***
Гарретт открывает глаза и понимает, что лежит на спине по-прежнему на кладбище. Грейс, Акула, Херк и Ник смотрят сверху вниз. У него болит голова и вокруг слишком светло. — Ты в порядке, Амиго? — Да, ты получил мерзкий удар по голове. Его рот открывается для ответа, но вместо этого оттуда выходит только желудочный сок. — Это отвратительно, приятель. — Я и чувствую себя отвратительно, — бормочет Гарретт, закрывая глаза, чтобы посмотреть, перестанет ли все вокруг вращаться и быть слишком ярким. — Возможно сотрясение мозга. — Я была бы удивлена, если бы его не было, — говорит Грейс и начинает поднимать его. — Тебя ударили битой по затылку. Очевидно, этого недостаточно, чтобы убить тебя, но все равно может потребоваться несколько швов. Тебе повезло, что эдемщики были слишком заняты преследованием остальных, чтобы заметить кого-то, валяющегося между надгробий. — Хах, похоже, надгробие Билли Фейргрейва спасло тебе жизнь, — бодро говорит Херк, не осознавая этого. — Черт возьми, Херк, — бормочет Ник. Гарретт давится рыданием и истерическим смехом, одновременно бурлящими внутри него, боль шестилетней давности внезапно накрывает, и он, честно говоря, даже не может понять, почему та догнала его именно сейчас. Он еще не на пределе возможностей, нет. Он винит в этом сотрясение мозга.***
Гарретт отключается и приходит в себя, когда Ник везет их обратно в Фоллс Энд, улавливая обрывки разговора. — Никогда слишком хорошо не знал Гарретта или Билли в детстве. Они были на класс старше меня. Билли был более разговорчивым из них двоих. Куда бы ни пошел один, за ним всегда следовал второй, — слышит Гарретт, как Ник рассказывает, вероятно, для Грейс. — Билли умер около шести лет назад. Ты, скорее всего, еще была заграницей, когда это произошло. Гарретт снова отключается, позволяя себе ненадолго покинуть это место, где он зажат на заднем сиденье между Акулой и Херком. Надолго забыться не получается, ведь машину заносит в сторону, крики шока и знакомый скрежет металла о металл, когда машина скатывается в канаву, идущую параллельно этому участку дороги. Тишина, блаженная тишина, пока дверь со стороны Херка не скрипит, а потом пара рук утаскивает Гарретта прочь. — Только этот? А что насчет других? — Приказы Вестника были очень конкретными, ему нужен только помощник шерифа. Оставь остальных.***
Когда Гарретт приходит в себя в очередной раз, он снова оказывается в доме Джона. Руки связаны вместе, но, по крайней мере, на этот раз он не привязан к столбику или спинке кровати, что уже однозначно прогресс. Ощупывая затылок настолько осторожно, насколько это вообще возможно сделать со связанными руками, он обнаруживает, что кто-то зашил разбитую кожу головы, но к ней все еще не притронуться. Поскольку он не прикован, Гарретт поднимается. Ступая неуверенно, он направляется к двери и тихонько выскальзывает в холл. Он не планирует предпринять дерзкую попытку побега, но он предпочел бы не оставаться взаперти в той комнате, которая, как он считает, является спальней Джона. Он бесцельно бродит, держась как можно ближе к стенам, хотя и уверен, что эти деревянные половые доски слишком новые, чтобы скрипеть под ним, но от старых привычек тяжело избавиться. Гарретт проходит мимо кабинета Джона, где он слышит, как тот говорит по рации, и, не смотря на то, что мужчина не кричит, отчетливый тон кипящего гнева можно ощутить прямо на поверхности. Гарретт спускается по лестнице на цокольный этаж, поворачивает направо в сторону большой библиотеки. Он полагает, что может подождать здесь, пока Джон не закончит отрываться на собеседнике на другом конце линии. Не то чтобы он собирался вальсировать по ранчо Сида с сотрясением мозга и без оружия. Просматривая нетронутые книги (корешки не сломаны и не надтреснуты, вероятно, их никогда даже не открывали) Гарретт обнаруживает, что задается вопросом, почему у Джона вообще все это есть. Большой дом, прямиком из журнала, неестественно чистый и выглядящий так, будто в нем никто не живет; явно дорогая, вероятно сшитая на заказ одежда, хотя в этом есть хоть какой-то смысл. Этот человек - адвокат, и то, как он выглядит, многое значит для окружающих, ну или, по крайней мере, Гарретт так думает. Контролируй то, как ты выглядишь для других, и ты сможешь контролировать их мнение о тебе. Или что-то вроде. В конце концов, его взгляд привлекает сборник стихов, и он неловко снимает тот с полки: коллекция Роберта Фроста. Глаза скользят по строчкам, одно стихотворение особенно привлекает внимание, но он не понимает смысла прочитанного, за исключением последней строфы, сотрясение мозга мешает сосредоточиться на словах. Дверь открывается и закрывается, затем открывается и закрывается другая, гораздо громче, чем первая, и Гарретт вяло прислушивается, пытаясь сосредоточить взгляд на стихотворении, но его начинает мутить. Еще больше дверей на верхнем этаже открывается, что заставляет голову раскалываться еще сильнее, затем все стихает и слышен лишь звук шагов на лестнице. Когда Гарретт смотрит поверх книги, в дверном проеме стоит Джон, одновременно взбешенный и облегченно выдыхающий, что является для того странной комбинацией. Гарретт вопросительно приподнимает брови, ожидая, пока собеседник заговорит. Они оба находятся там, в тихом противостоянии, пока один пытается перемолчать другого. Джон сдается первым и выглядит невероятно расстроенным этим. — Как твоя голова? Не совсем то, чего ожидал Гарретт, но он смирился с этим и пожимает плечами. — Болит. Все еще сотрясение мозга. Джон громко выдыхает и подходит ближе. — Я приказал быть осторожнее, но очевидно, что доверить им выполнить простую работу было неуместно. — Не будь слишком строг с ними. Это, — указывает Гарретт на затылок, — произошло до того, как они протаранили машину Ника. Он надеялся, что своими словами успокоит мужчину, но, кажется, что только сильнее разозлил, и тот подходит ближе. — Кто? — Это действительно важно? — Гарретт не понимает, почему того это так волнует. Эдемщик, сделавший это, скорее всего давно умер. Однако Джон, похоже, не согласен, поскольку хватает Гарретта за шею, заставляя смотреть в глаза. — Это важно, — тихо говорит Джон. — Это важно, потому что ты мой, и никому не позволено прикасаться к тебе, пока я не разрешу. Теперь Гарретт злится на всю эту хрень с собственническим поведением. Ему удается убрать книгу, не разрывая зрительного контакта, и ткнуть пальцем в грудь Джона. — Я не принадлежу тебе. Я не объект – не вещь, которой можно владеть. Ты не можешь владеть человеком! Насколько бы не был злым Джон, сейчас Гарретт может сравниться с ним, он не будет забит или запуган, он не даст Джону то, чего тот так хочет. Он видит, как в глазах Джона вспыхивают разные эмоции, слишком быстро, чтобы Гарретт смог разобрать. Глубоко вздохнув, он пытается успокоиться. Он все еще злится, но не позволит гневу контролировать себя. — Кто ты на самом деле, Джон Сид? — спрашивает Гарретт, нахмурив брови и сжав губы в тонкую линию. — Тот, кто думает, что его единственная ценность заключается в том, чтобы внушать страх другим? Что ты пытаешься доказать и кому? — Прекрати. Он бы мог остановиться, вероятно, даже должен был, поскольку знает, насколько непредсказуемым может быть Джон, но он не делает этого. — Что ты пытаешься доказать? — тихо повторяет Гарретт. Джон почти болезненно прижимает их лбы друг к другу, обеими руками обхватывая челюсть Гарретта. — Я сказал тебе прекратить, — он звучит почти разбито, в его голосе легко не заметить надломленность, но она есть, и это ошеломляет Гарретта, потому что он ожидал большего гнева, и, возможно, жестокости, а не… этого. Гарретт смотрит вниз на небольшое пространство, которое едва разделяет их тела, и с удивлением обнаруживает, что его руки сжаты в кулаки на рубашке Джона. Он медленно разжимает кулаки и разглаживает сморщенную ткань, а Джон притягивает лицо Гарретта к своему, и внезапно все становится слишком интимным. Но он не отталкивает, нет. Не убирает и своих рук от места, где они упираются в грудь Джона. Джон прижимается все ближе и ближе, пока между ними не остается места, и они целуются. Не грубый, кусачий поцелуй той ночи с виски и в темноте, этот поцелуй мягкий, губы едва прижаты друг к другу. Гарретт не сопротивляется и даже отвечает. Он никогда не ожидал, что Джон способен проявлять какие-либо мягкие эмоции, всегда ожидал, что тот будет, так или иначе, взрывоопасен. И, конечно же, когда он думает об этом, Джон отстраняется, и Гарретт замечает в голубых глазах то, что слишком боится озвучить. Как только он видит это, оно исчезает, как и вся нежная атмосфера. Джон отходит, сжимая челюсти, и поворачивается к открытой двери. — Ты будешь Очищен и Исповедан в течение часа, — говорит ему Джон, уходя прочь, ни разу не оглядываясь. Гарретт остается в библиотеке, пошатываясь от эмоциональной травмы, которую Джон оставляет после себя.