***
Изначально и не предполагалось, что это будет легкий разговор. Темми не пытается ударить, как переживала Джесс, но та, черт возьми, недовольна этой новой информацией, и, если бы взгляд мог убивать, Гарретт был бы мертв уже трижды… как минимум. Илай тоже не выглядит слишком счастливым. — Так вы хотите сказать нам, что Джон Сид живой и здоровый, находится сейчас на свободе? После всего? Ладно, да, звучит плохо. Гарретт не забыл об ужасе, который Джон устроил в долине Холланд. Он понимает, что это нельзя так просто взять и проигнорировать. Но он все равно собирается сохранить жизнь как можно большему количеству людей. И это включает в себя и семейство Сид в полном составе. Черт, он особо и не задумывался о том, что произойдет после. Разве что запланировал разговор с психологом, как пообещал Мери Мей. По крайней мере, Джон и его семья предстанут перед судом. Все четверо, вероятно, выйдут на свободу или получат минимальное наказание. В конце концов, Джон Дункан не зря считается одним из лучших адвокатов в стране. А Гарретт… и Гарретт предстанет перед судом тоже. Ведь, несмотря на благие намерения, он нанес кучу ущерба Округу и отнял множество жизней. Когда все закончится и все будут в безопасности, он сдастся сам. В том числе сдаст и значок. Так будет честно. На данный момент он разрушил и забрал столько же жизней, сколько и Сиды. Справедливо, потому что Гарретт не собирается бежать от последствий своих действий, независимо от контекста ситуации. Даже с петлями времени он не может отменить того, что сделал. — Да, — признает Гарретт, наблюдая, как раздуваются ноздри Темми, а плечи Илая слегка опускаются от разочарования. — Я прекрасно осознаю, что рано или поздно вы бы узнали, поэтому решил рассказать сам. И я все еще планирую остановить Джейкоба. Темми усмехается. — О, и этого тоже отпустим? Пусть и его преступления останутся безнаказанными? — спрашивает она с жестким блеском в глазах. — Я не собираюсь убивать Джейкоба Сида, если ты об этом. Я никогда не хотел никого убивать. — Я тоже, но мы все сейчас здесь. — Мы все сейчас здесь, — тихо соглашается Гарретт, пристально глядя на женщину. — Мне кажется, что будет легче договориться с Джозефом, если тот увидит, что его семья жива и отказывается поддерживать Проект. В любом случае, я закончу то, что начал, и арестую Джозефа Сида, как и всю его семью, и отвечать они будут уже по закону. — Они скользкие твари, ты же знаешь, они отмажутся. — Знаю, — он смотрит на Илая, который молчит большую часть разговора, затем вновь переводит взгляд на Темми. — Поэтому и я тоже сдамся. У меня на руках не меньше крови, чем у них. И если я не позволяю им игнорировать закон, то и сам должен ответить по заслугам. Темми, похоже, не впечатлена, но Гарретт и не надеялся на это. — Слушайте, вы хотите, чтобы Джейкоб свалил из Уайттейл? Я уберу его отсюда, но это все, что я могу вам обещать. Илай и Темми обмениваются взглядами, общаясь исключительно с помощью мимики и языка тела. Затем мужчина поворачивается к Гарретту. — Хорошо. Но ты не приведешь к нам в бункер Джона Сида, — говорит Илай, и Гарретт кивает. — Меня не волнует, что он помогает тебе. Ему нельзя сюда приходить. — Конечно. Но у меня… у меня тоже есть одно условие. Одна из бровей Илая вопросительно поднимается. — Держите в секрете то, что Джон жив. Если Джейкоб узнает раньше времени, все полетит к чертям. Те, кажется, обсуждают это несколько мгновений, прежде чем Илай протягивает руку. — Справедливо. Они обмениваются рукопожатием. Теперь можно покинуть Волчье Логово, вежливо игнорируя приглушенный разговор между Илаем и Темми. Дело сделано, обошлось даже без рукоприкладства и лишних перезагрузок. Гарретт и Джесс встречаются с Джоном, Акулой и Херком недалеко от Турцентра парка, где несколько членов Сопротивления нуждаются в помощи.***
Еще даже не осень, а в горах уже холодно. Настолько, что и без того вечно холодные пальцы Гарретта сейчас похожи на сосульки. Обычно он бы просто держал их в карманах, чтобы согреть, но ведь так весело просунуть руки под край куртки Джона и услышать, как мужчина ругается себе под нос и гневно смотрит на улыбающееся лицо Гарретта. Прямо как сейчас. — Ты худший, — бурчит Джон, но не отталкивает. — Если твои руки настолько холодные, просто надень перчатки. — Зачем возиться с перчатками, если ты меня согреешь? — он еще сильнее улыбается при виде зубастой ухмылки, за которой, впрочем, нет ни грамма возбуждения, лишь игривое раздражение, которое нужно чисто для галочки. — Я думал, ты хочешь пойти искать этот тайник выживальщиков, а не флиртовать посреди леса. — Не понимаю, почему я не могу делать это одновременно, — он напоследок проводит холодными пальцами по теплой коже. Джон вздрагивает, а сердце Гарретта сильно сжимается. Но он делает шаг назад, убирает руки и не упускает из виду, как мужчина неосознанно тянется за отдаляющимся прикосновением. — Но ты прав, стоит сосредоточиться на поисках тайника.***
Гарретт мало что помнит из того, что привело к его пробуждению в одной из клеток в Центре Ветеранов, за исключением сообщения по рации от Джейкоба, в котором говорилось, что Джозеф хочет лично поговорить с ним, и почти безумного предупреждения Датча после. Помнит, как сунул телефон в руки Джону. Не нужно было беспокоиться о серьге, они оба согласились, что Джон должен носить ее, пока они не решат вопрос с Джейкобом. А затем велел отправиться в Центр К.Л.Ы.К. и либо дождаться Гарретта там, либо найти Акулу и Херка и действовать по обстоятельствам. Тот не выглядел счастливым при этом, но чем дольше они смогут держать Джейкоба в неведении о фальшивой смерти Джона, а впоследствии и Рейчел, тем лучше. Даже Джон не знает, на что готов пойти Джейкоб, чтобы сохранить семью. Не уверен, какую сторону примет старший из его братьев, если заставить того выбирать между ними. А потом Гарретт направился глубже в лес, чтобы увести охотников подальше. И ему прострелили бедро стрелой. Снова. Теперь же он в клетке, а Пратт все еще несет чушь о сильных и слабых. Издевательства со стороны Джейкоба слишком сказались на его коллеге. Какой-то человек, запертый с ним в клетке, пытается дать немного воды, но Гарретт дезориентирован и не может толком сосредоточиться ни на чем. Однако замечает, как руки мужчины дрожат при приближении Джейкоба и Джозефа. — Отойди, красавчик, — кидает Джейкоб Пратту, отталкивая того от клетки. Джозеф подходит и приседает перед Гарреттом, обхватывает руками прутья и наклоняется ближе. На лице мужчины нет абсолютно никакого страха или настороженности, хотя и находится тот достаточно близко для того, чтобы Гарретт мог протянуть руку через решетку и разбить тому голову о металл, как сделал это сам с собой в бункере, когда мир погиб. Черт, кажется, что это случилось несколько жизней назад. Он совершил свой последний бунт, не позволив Джозефу получить то, что тот хотел, и неосознанно заставил время повторяться, пока ему не удастся сделать все правильно. Когда он думает об этом, то кажется, будто это сделал кто-то другой. Это не он проломил себе череп в бункере Датча, пока все вокруг горело дотла, как своего рода крещение огнем. Заставляет задуматься, а насколько изменился он сам. Признал бы в нем себя тот другой Гарретт? «Скорее всего, нет», — думает он, слушая, как Джозеф признается в убийстве собственной дочери в больничной палате. Он вспоминает те странные не-сны. Гарретт тогда видел молодого Джозефа, держащего младенца, но это было похоже на просмотр фильма на паузе. Когда они с Билли смотрели в окно, не было никакого движения, все было статичным и неизменным. Он говорит не с Богом Хочется спросить. Так сильно хочется задать вопрос. С кем, мать твою, ты на самом деле разговаривал, Джозеф Сид? Легко списать все на то, что у Джозефа просто какое-то неизлечимое психическое заболевание. О, он мог бы это сделать, и ведь все выглядит именно так. Но это было бы слишком просто и неправильно, учитывая тот факт, что время повторяется. Гарретт из раза в раз умирает, а оно откидывает его к началу и заставляет исправлять ошибки. — И в тот момент я понял, что это испытание. Бог указал мне путь, оставалось лишь сделать выбор. Гарретт… Гарретт не хочет больше это слушать. Не может слушать о том, как Джозеф Сид пытается оправдать удушение собственного ребенка. Он думает о дочери Ника и Ким, о том, что у Джозефа не было бы проблем с тем, чтобы придушить и ее, если бы «Бог» приказал сделать это или если бы семья Рай была во Вратах Эдема. Кажется, есть причина, по которой никто и никогда не видел эдемщиков младше шестнадцати лет. И вот спасибо, теперь у него ком в горле. Сколько детей Джозеф задушил во имя своего «Бога»? Он не может больше… с него хватит. Хватит, даже если это значит, что произойдет очередной перезапуск от рук Джейкоба или Джозефа. Пусть так. Но он просто не может слушать этот бред. Не снова. — Ты сделал неправильный выбор. Это заставляет Джозефа на мгновение остановиться, но лицо остается спокойным, пустым, когда тот изучает Гарретта. — Что? — спрашивает Джозеф. Тому интересно, почему его прервали. — Ты сделал неправильный выбор, — повторяет он сдавленным, от сухости в горле, голосом. Как долго он был без сознания? Джозеф молчит, кажется, обдумывая услышанное. — Я понимаю, в каком свете ты все видишь. Я не жду, что ты сразу поймешь или примешь это. Большинство людей не сможет. Но, опять же, ты не большинство, верно? Немигающий взгляд, которым Джозеф смотрит, нервирует, и Гарретт изо всех сил пытается инстинктивно не отшатнуться, когда Джозеф подается чуть ближе. — Мой дорогой брат Джон рассказал мне кое-что интересное перед своей смертью, — говорит Джозеф достаточно тихо, чтобы только Гарретт мог слышать. — Он поведал мне о том, что время повторяется снова и снова. Как он умер, но очнулся в церкви, когда вы арестовывали меня. Джон боялся, что теряет рассудок, будучи наказанным Богом за неудачу, потому и рассказал о том, что пережил. Что… — Что? Джозеф продолжает смотреть, и Гарретт надеется, что его замешательство больше похоже на скептицизм, чем на что-то еще. — Это было испытание, дарованное ему Богом. Он должен был привести тебя в паству и доказать, что не позволит грехам управлять собой. Докажи, что он был достоин милости Бога, достоин жить с нами в Раю. «Джон, что ты пытаешься доказать и кому?» — вспоминает он вопрос, который задал однажды в порыве злости. Потребность Джона доказать, что тот чего-то стоит, теперь имеет больше смысла. Становится понятно, почему он, все еще находясь под каблуком у Джозефа, так отчаянно нуждался в подчинении Гарретта. Джозеф знал главную слабость младшего брата, знал о потребности того доказать, что он не незначительный, и использовал это. Рейчел нуждалась в семье, которая будет любить и принимать ее такой, какая она есть. Джейкобу была необходима цель, чтобы не чувствовать себя сломанным игрушечным солдатиком. Очевидно, Джозеф использовал слабости своих родных людей, чтобы контролировать тех. Отвращение, которое Гарретт испытывает при виде человека перед собой, сейчас просто неизмеримо. — Я вижу, что ты знаешь больше, чем пытаешься показать, — заканчивает Джозеф, вставая. — Мы еще увидим, что Бог приготовил для тебя. Мы все должны служить ему… чего бы Он ни попросил. Затем Джозеф уходит, а Джейкоб наоборот подходит ближе, вытаскивает эту чертову музыкальную шкатулку и заводит ее. Яркие пятна света танцуют в поле зрения Гарретта, а мир вокруг внезапно заливается разными оттенками красного. После все… смешивается. Гарретт не помнит ничего из того, что делал в этой красной дымке, просто просыпается где-то в лесу с залитыми кровью руками и окруженный трупами. Изо всех сил пытается встать, но удается лишь отползти на несколько футов, прежде чем его рвет. И это не что иное, как желудочный сок, а значит, что он ничего не ел последние несколько дней. «Премного благодарен», — говорит сам себе Гарретт, вытирая рот тыльной стороной ладони. Потому что он не знает, как бы поступил, увидев в рвоте какое-то сомнительное мясо, если бы вдруг Джейкоб решил сделать из него каннибала. У старшего Сида всегда была странная фантазия. Когда ноги больше не дрожат, Гарретт использует свою все еще исправную рацию, чтобы связаться с Джоном и начать искать дорогу.***
В первый раз, когда он говорит это, они идут пешком к радарной станции «КОММИ». До этого момента Гарретт даже не осознавал, что никогда не произносил этих слов вслух, и, оглядываясь назад, следовало сказать это раньше. — Какой вообще смысл иметь такой огромный дом? — спрашивает Гарретт, следя за эдемщиками, пролетающими над их головами на самолете. На лице Джона появляется хитрое выражение, отчего Гарретт закатывает глаза и легонько хлопает того по плечу тыльной стороной ладони. — Я не могу себе представить, чтобы все это пространство предназначалось для одного человека. Типа, что ты там вообще делал весь день? — Танцевал, конечно. То, что тот говорит это таким серьезным тоном, вызывает у Гарретта недоверчивую ухмылку. — Фигня. — Я бегал из комнаты в комнату и ставил хореографию. Можешь не сомневаться. Гарретт смеется от картины, возникшей перед глазами. Образ Джона Сида, который делает именно это - бегает из комнаты в комнату под поп-музыку. Гарретт обнаружил, что этот мужчина любит не только Backstreet Boys, тому нравятся и песни, которые запросто можно найти в Топ-40. В груди разливается тепло, когда Джон улыбается в ответ. Он видит, что тот выглядит искренне счастливым, и слова вырываются еще до того, как он успевает их обдумать. Улыбка сходит с лица Джона, произнесенное заставляет того остановиться, словно после удара по голове. — Что? — вопрос задан голосом чуть громче шепота. — Я люблю тебя. — Что, черт возьми, с тобой не так? — решительно говорит Джон, хватаясь за лицо Гарретта руками, поворачивая его туда-сюда, словно ища какую-то травму или доказательство того, что это не Гарретт. — Ты ударился головой или что? — Нет, но ты сейчас просто смешон, — на лбу Гарретта образовывается морщинка. — Если ты не чувствуешь то же самое, то можешь притвориться, что я ничего не говорил. Тень отчаянья пересекает лицо Джона, одна из рук движется, чтобы схватиться за бедро Гарретта, надавливая, впиваясь туда пальцами, не настолько, чтобы причинить боль, но достаточно сильно, чтобы появились синяки. Отчаянный, нуждающийся в том, чтобы оставить свой след на Гарретте. — Нет, я чувствую, я просто… — Джон открывает и закрывает рот, кажется, что мужчина не может подобрать слова, чтобы выразить себя должным образом. Борется с самим собой из-за чего-то. И Гарретт терпеливо ждет, зарывшись одной рукой в волосы Джона, а другой, сжимая в кулак чужую рубашку. Что-то отчаянное и дикое таится в глазах напротив, всплывает прямо на поверхность. — Скажи это снова. — Я люблю тебя. Едва Гарретт произносит эти слова, как губы Джона прижимаются к его, борода царапает лицо, а хватка усиливается и сжимает на грани боли, а Гарретт в ответ вцепляется так же крепко. Когда он отстраняется, Джон задыхается, словно только что тонул, глаза выглядят водянистыми и слишком блестящими в солнечном свете, и Гарретт не может не любить этого мужчину, не может не ощущать, как его сердце пульсирует в груди от сильного чувства. В самом начале, если бы кто-то сказал ему, что он влюбится в Джона Сида, Гарретт бы просто покрутил пальцем у виска. А теперь вслух признает, что любит этого невозможного человека.***
В следующий раз, когда он попадает в плен к охотникам, Гарретт слушает занимательную историю о том, как Джейкоб убил и скормил волкам своего сослуживца Миллера, пока Пратт подстригает старшему Сиду бороду. Кристально ясно, что Джейкобу предстоит решить множество… проблем. Черт, да всем Сидам необходимо разобраться с тараканами в голове. Даже самому Гарретту, когда со всем будет покончено. Семья Сид больше всего на свете нуждалась в профессиональной помощи, а не в чертовом культе. Но, зная, насколько Джейкоб зациклен на том, чтобы быть Сильным, можно с уверенностью сказать, что этот мужик воспримет психологическую помощь не иначе, как Слабость. А все знают, что Джейкоб Сид не имеет слабостей. Но позволять себе все глубже тонуть, игнорировать то, что в тебе есть что-то очень, очень неправильное – это ведь самая настоящая слабость, не так ли? Довольно грустно видеть человека, который гордится своей силой, но полностью отказывается замечать, что и у него бывают моменты беспомощности. Потому что никто не может быть сильным все время, это нормально сломаться и признать, что с тобой не все в порядке. Гарретту потребовалось много времени, чтобы смириться с тем, что и у него есть предел. Однако Джейкоб даже не осознает этого, опираясь на чушь о «выживании наиболее приспособленных» как на костыль, потому что, по всей видимости, для того это единственный способ простить себя за то, что он сделал в пустыне. Но мужчина слишком долго крутил эту мысль в голове и его взгляд на людей исказился. Выживут сильнейшие? Серьезно? Люди ведь так не работают. Человек - существо социальное, вид, управляемый сообществом. Конечно, можно выжить и самому по себе, но что это вообще будет за жизнь? Возможно, дело не только в пустыне, но и в жестоком обращении со стороны их отца в детстве, все манипуляции «Отца» сейчас, которые позволили этому зайти настолько далеко, колония для трудных подростков, все те горячие точки, в которых побывал мужчина. Черт, он что, пытается сейчас оправдать действия Джейкоба Сида? После очередного сеанса с музыкальной шкатулкой, когда все вокруг становится красным, красным, красным, Гарретт приходит в себя. На улице уже стемнело, а Пратт освобождает его из клетки. Он пытается убедиться, что они смогут сбежать вместе на этот раз, но затем тот сталкивает его с балкона. Гарретт снова просыпается от дневного света, растянувшись на крыше пустого грузовика.***
Они с Джоном только что закончили зачищать отель «Грандвью» вместе с Джесс и Грейс, спасая парня, за которого так боялся Илай. Прямо сейчас они недалеко от берега озера, ждут появления членов Сопротивления. В планах вывести из строя основное средство кондиционирования бункера, ведь это нанесет огромный урон культу в горах. Гарретт и сам понимает, что к настоящему моменту конкретно так уже достал Джейкоба, поэтому не очень удивлен, когда поступает последний вызов по рации. Они накануне мило побеседовали о том, что песня все еще держит Гарретта под контролем и что старший Сид может вернуть его в любой момент, стоит только захотеть. Это бесконечно бесило Джона, несмотря на то, как сильно тот заботится о своем брате. Так что Гарретт знал, что когда-нибудь прозвучит «Only You», просто не ожидал, что это случится так скоро. Прошло слишком много времени с тех пор, как он заходил настолько далеко, это было много лет назад. Он не помнит, насколько быстро происходило все в первый раз. Хит 60-х звучит по рации и Гарретт замирает. Грейс хватает устройство, швыряет на землю, а Джон начинает стучать по тому лопатой, пока звук не пропадает полностью. На мгновение Гарретт думает, что это все, с ним все будет в порядке. Он не убьет Илая. Но песня все еще там, по-прежнему играет в его подсознании. Он не замечает беспокойство остальных, когда хватается за голову. Весь мир наклоняется, кружится и краснеет. Only You…***
Он просыпается от шума дождя и звучания «Only You», но проигрывается та как-то… не так. Как искаженная пластинка, пение появляется через не равные промежутки времени. Гарретт кашляет, дым выходит изо рта, в груди зияющая дыра. Он задыхается, пытается втянуть воздух, начать дышать, но огонь внутри него горит слишком ярко, чересчур горячо, воздух лишь раздувает пламя. Он видит красный туман, но этот туман не похож на тот, что появляется в видениях с «Only You». «Нет, Джон расхерачил рацию прежде, чем песня успела въесться в голову», — напоминает он себе, пытаясь встать, но ноги не слушаются. Джейкоб собирался заставить Гарретта убить Илая, но они разбили рацию и не позволили использовать его в качестве живого оружия. Так что же это? Почему он все еще бродит среди красной дымки? …ome Черт возьми, он не должен оставаться здесь, нельзя позволить всем этим вопросам отвлекать его. Дело в том, что если Джейкоб не сможет воспользоваться Гарреттом, для убийства Илая, то тот просто найдет кого-то другого, как поступила Рейчел с Верджилом. Он снова пытается встать, на этот раз заставляет свои конечности слушаться, но почти падает дважды, ноги слишком сильно трясутся. Здесь темно, где бы он ни был, но не на столько, чтобы не видеть расплывчатые формы и силуэты в тени. Это неправильно, все вокруг странное, эти формы не подходят, не выглядят так, как должны. Он спотыкаясь, пробирается мимо груды хлама. Это напоминает обо всем том барахле, что можно найти в сарае его дома, и от этого становится не по себе. Глаза болят, просто глядя вокруг. …e from Rome Но он не может остановиться, не сейчас, когда чувствует, как кожа шипит и растрескивается от пламени, пылающего внутри него. Так что Гарретт продолжает идти, демонстративно игнорируя выступающие из мусора формы, похожие на лица и конечности, не замечает их, словно живое, копошение. Он бредет по грязи и дождю, рваная одежда сковывает движения. В какой-то момент он подходит к чему-то, выглядящему как узкий коридор, ведущий в овраг, что извивается и исчезает из поля зрения. С глубоким, судорожным вздохом Гарретт продолжает идти вперед, а «Only You» звучит все громче и громче до такой степени, что становится почти оглушительной. А потом он видит это. Прямо там, в самом узком месте коридора. Руки. Обычные такие руки, что машут, хватаются, двигаются, и сердце Гарретта слишком сильно и болезненно бьется о ребра. Он не хочет проходить сквозь них, но это единственный путь вперед. Это мерзко, он ненавидит каждую секунду, когда руки с гниющей плотью бьют по лицу, хватают за рубашку, лапают, пытаясь заставить остаться или освободить их или что-то еще, боже, когда это закончится? В конце пара рук вцепляется в него и не дает двигаться дальше, хватка нечеловечески сильна. Гарретт бьется, изгибаясь, пытаясь вырваться, он паникует, потому что те никак не отпускают, а огонь внутри горит уже слишком сильно, слишком ярко, пламя достает до самых глаз. Он в бешенстве кусает разлагающуюся руку, плоть и мышцы легко поддаются, та отпускает, а он падает в лужу на другом конце коридора. Холодный дождь жалит, когда он карабкается и скользит по грязи прочь от этих чертовых ужасных рук, красный туман еще плотнее клубится на этой стороне. Пытаясь отдышаться, Гарретт оглядывается вокруг. Ничего не изменилось: тот же красный туман, стены мусора, заполненные извивающимися фигурами, эта чертова песня играет слишком громко. Но… на склоне зияет провал, подъем вверх и куда-то дальше. Он сможет сбежать? Гарретт, на это чертовски надеется, потому что сейчас из него вырывается слишком много дыма и огня. Он не уверен, сколько еще продержится. …ll come from Rome Встав на ноги, он устремляется вперед, не обращая внимания на глаза, наблюдающие со стен. Ему нужно уйти, нужно сбежать сейчас же. Живот вздрагивает при виде склона так близко: кости и разлагающаяся плоть, лица, что двигаются и пытаются с ним заговорить. Нельзя позволить себе отвлекаться. У него мало времени, чтобы покинуть это место и спасти Илая. Он просто знает, что это так. Гарретт покорно начинает восхождение. Он игнорирует ощущение того, что, как он надеется, является грязью, когда руки погружаются в склон, подтягивая себя вверх, не замечая осколки костей, которые врезаются в ладони, пропускает мимо и то, что узнает некоторые лица. Гарретт почти достиг вершины, практически выбрался из этой адской дыры, когда что-то цепляется за ногу и тянет, заставляя приземлиться лицом на холм трупов. Вырывается крик боли, когда его медленно тащат назад, зубы и острые кости рассекают кожу, и стоит оглянуться, как сердце на пару мгновений просто останавливается. Не может… он не может даже описать то, на что смотрит, кроме как сказать «слишком много глаз». Он сопротивляется, барахтается, пинаясь свободной ногой и попадая в один из глаз, и вновь продолжает подниматься. Даже не останавливается, чтобы узнать, отступила ли эта тварь или преследует с удвоенной силой. Все, о чем он может думать - это как сильно хочет, чтобы Вселенная выбрала кого-то другого, потому что Гарретт не уверен, с каким еще странным дерьмом сможет справиться. На вершине холма он даже не притормаживает, чтобы отдышаться, едва замечает деревья сквозь густой красный туман, но узнает место, где находится, видит вход в Волчье Логово и бросается туда, сломя голову. Примерно на полпути к открытому люку слышит, как что-то быстро движется вверх по склону. Он мощно отталкивается дрожащими ногами, пытается передвигаться быстрее, но дождь и грязь мешают оставаться в вертикальном положении, заставляя поскользнуться. …will come from Rome Звук хрустящих костей прекращается и Гарретт мельком оглядывается через плечо, и да. Да. Оно все еще преследует. Слишком много глаз и слишком много зубов. Оно скользит ближе, но он настойчиво продолжает движение к люку. В конце концов, ему удается буквально ввалиться в открытый люк, успевая при этом схватиться за ручку на лету и захлопнуть крышку. Он сильно ударяется о бетон, облако дыма окутывает тело, кожа лопается и трескается от огня, вырывающегося из трещин. Слышно выстрелы и неистовые крики из глубины бункера. Гарретт практически разваливается на куски, его плоть полностью обуглена, но он поднимается на ноги. В каждой комнате, через которую он проходит, раскиданы трупы убитых ополченцев, и он следует, ориентируясь на них, будто бы по следу из хлебных крошек. Нельзя допустить смерть Илая, только не тогда, когда он уже подвел Верджила, Берка и всех остальных, кого не смог спасти вовремя. Нельзя облажаться еще и тут. Гарретт находит Илая в помещении, которое Джесс как-то обозвала, как «комната планирования», когда на того направил пистолет кто-то другой с промытыми Джейкобом мозгами. Даже не задумываясь о том, что делает, Гарретт поднимает руку потенциального убийцы, пистолет теперь направлен в потолок, а не в голову Илая. Неожиданно красный туман рассеивается, из Гарретта больше не вырывается дым, конечности не обуглены, а песня перестала играть. Но… will come from Rome все еще разносится набатом в голове. «Спасибо, я понял, Вселенная. Не могла бы ты перестать быть такой драматичной? И может быть, пора уже закончить это странное шоу ужасов имени Говарда Лавкрафта?» — думает про себя Гарретт, удерживая члена Сопротивления. В какой-то момент появляются Уити и Темми, оба суетятся вокруг Илая, который пытается от них отмахнуться. — Черт, мне казалось, что мы смогли вправить ему мозги на место, — говорит Илай, внимательно разглядывая нападавшего. — Очевидно, что нет, — отзывается Гарретт, чувствуя себя невероятно уставшим. Но нельзя сейчас останавливаться, многое еще предстоит сделать. — Ребята, вы тут сами справитесь? Потому что я должен завершить свою часть сделки, но в первую очередь мне жизненно важно выйти сейчас на связь. У вас есть рация, которую я мог бы одолжить?