***
— “Memento mori” говорили греки, — лениво декламирует Гарретт, прислонившись к Джону, когда они однажды ночью сидят на крыльце. — Не беспредельна жизнь, и ты уйдешь. Так будь же настоящим человеком. Живи, как будто завтра ты умрешь. — Откуда это? — спрашивает Джон с легкой улыбкой на лице. Гарретт пожимает плечами. — Не знаю. Просто однажды слышал в детстве, но не могу вспомнить где.***
Он полагает, что пора навестить Датча. Гарретт давно не видел этого грубого старика и, как ни странно, соскучился. Датч постоянно присутствует во всех временных петлях, и он почти уверен, что сошёл бы с ума, если бы тот периодически не общался с ним по рации. Джон не идет, хотя и собирался, но, кажется, что тот разрывается между «всюду следовать за Гарреттом» и «оберегать своих брата и сестру». Сворачивая на грунтовую дорогу, ведущую к острову Датча, Гарретт задается вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как он последний раз был в конкретно этом бункере. Он знает, что «технически» был здесь, может быть, несколько месяцев назад, максимум полгода, но, если учитывать все временные петли, прошли годы, а может и десятилетия с тех пор, как Гарретт приходил сюда. Оставив машину около лагеря рейнджеров, он пробирается через лес, стараясь по возможности избежать встречи с эдемщиками. Черт, в последнее время так спокойно и тихо, что Гарретт привык носить при себе лишь пистолет, а не целый арсенал. В некотором смысле, это очень похоже на то, как все было до временных петель, до того, как они полетели арестовать Джозефа Сида. Ощущение, словно он только что отправился в очередной патруль, возможно, на этот раз его вызвали, чтобы сказать Датчу, что тот не может продолжать собирать дождевую воду, вместо Пратта, Хадсон или Ненси. О черт, Ненси. Гарретт давненько не думал о ней, но боль от предательства все еще свежа. Маленькая мстительная часть его не может дождаться, чтобы увидеть выражение ее лица, когда он и остальные вернутся. Вероятно, так на него все же повлиял Джон. Тот любит месть и все в этом роде, хотя Гарретту и удается помочь тому обуздать спонтанные вспышки насилия. Он задается вопросом, следует ли попросить Джона дать несколько советов о том, как сделать свое появление в участке как можно более драматичным, не переборщив с этим. Вскоре он добирается до двери бункера, который всегда напоминает ему скорее подвал, и распахивает ту, прежде чем спуститься вниз. Часть его боится войти, опасаясь найти Датча мертвым на холодном бетоне и Джозефа Сида, ждущего с окровавленными руками. Внутри грызет червь сомнения, что все было сном, что он все еще там медленно умирает с пробитой головой, а Джон мертв, убитый его собственными руками. — Эй, Датч, ты здесь? — кричит Гарретт, оказавшись в самом бункере. Его встречает далекий возглас подтверждения. Он находит старика в «комнате планирования». Почти вся информация и фотографии с пробковой доски убраны. Единственное, что осталось - это размытое изображение Джозефа Сида, сфотографированное парой дрожащих рук. — Давно не виделись, помощник шерифа, — ворчит Датч, возясь с чем-то похожим на радиоприемник. Он пожимает плечами. — Был занят разрушением половины Округа Хоуп. — И рисковал своей задницей, спасая тех, кто разрушил вторую половину. Наслышан, наслышан, — добавляет Датч, хотя и не выглядит разочарованным. Но и не кажется счастливым тоже. Иногда бывает сложно оценить реакцию Датча на что-либо. — Что я могу сказать? Я не фанат убийств. — Поверь, пацан, я понимаю. Это не плохо, просто удивительно, — говорит старик, наконец, откладывая радио в сторону. — Я служил во Вьетнаме и, хочешь верь, хочешь нет, знаю, каково это, когда заставляют спускать курок. Гарретт кивает, и им больше ничего не нужно говорить о данной ситуации. Он осматривает комнату, видит различные детали, которые, вероятно, принадлежат другим радиоприемникам или какой-то электронике, и Гарретт фыркает. — Как долго ты вообще сидишь взаперти? Он видит, что Датч закатывает глаза, но замечает полуулыбку. — Достаточно для того, чтобы Джесс начала называть меня кротом.***
Гарретт останавливается у «Сприд Игл», чтобы повидаться с Мери Мей после встречи с Датчем. Хадсон тоже там. Хмуро смотрит на него и выходит из бара, вероятно, на дежурство. Та не слишком довольна тем, что Джон все еще жив, хотя никто и не ждал этого. Как только она заметила серьгу, которую Гарретт снова стал носить в левом ухе, Хадсон перестала с ним разговаривать. И он понимает, почему ее это бесит. Практически всем, кто не осведомлен о временных петлях (а это только Мери Мей, Рейчел и Джейкоб) то, что они с Джоном вместе, кажется совершенно неуместным и тревожным. Многие считают это предательством, и Гарретт уверен, что найдутся и эдемщики, которые будут думать так же о Джоне, Джейкобе и Рейчел, когда вся правда всплывет. Никто не говорит ему об этом напрямую, поскольку благодаря им двоим и друзьям Гарретта Сопротивлению удалось закрепиться на некоторых аванпостах. Мери Мей сочувственно смотрит, хотя он знает, что она еще менее счастлива от того, что он спит с Джоном Сидом, но, тем не менее, он ценит. — Она простит тебя. Когда-нибудь. — Нет, не простит, — отзывается Гарретт, но он не обижается на это. — Это отстой, но что поделать. Кроме того, мой главный приоритет все еще Джозеф Сид. Сейчас не до выяснений отношений с кем-либо. Мери Мей кивает, протягивает ему запасное полотенце, и Гарретт начинает помогать протирать стаканы. — Знаешь, я не помню, чтобы ты когда-нибудь рассказывал мне, почему стал копом, — лениво говорит Мери Мей. — Папа и Билли всегда были уверены, что ты свяжешь жизнь с музыкой. Мама думала, что ты будешь парковым рейнджером, видя, как сильно ты любишь бродить по лесу. — А ты что думала? — усмехается Гарретт. — Думала, что ты бы мог присоединиться к семейному бизнесу и управлять этим местом с Билли, — Мери Мей пожимает плечами и переходит к мытью кружек. — Ну, знаешь, когда папа, наконец, решил бы уйти на пенсию раньше срока или что-то в этом роде. При мысли о Фейргрейвах, которые сейчас проживают на глубине шести футов под землей на кладбище около церкви Агнца Божьего, он все еще ощущает укол боли. Но шесть лет притупили чувства. Сейчас это просто рана, которая никогда не заживет, но уже не так кровоточит, как раньше. — Что ж, все это звучит, конечно, прекрасно, — размышляет Гарретт. — Но я не думаю, что быть барменом, как ты, Билли или Уильям это мое. И сомневаюсь, что из меня получился бы хороший музыкант, учитывая, что мне не нравится, когда на меня пялится толпа. И, как бы я ни любил бродить по лесу, не думаю, что смог бы стать смотрителем парка. Знаешь, все эти туристы, мусорящие и кормящие диких животных, свели бы меня с ума. Он видит, как поднимается одна из бровей Мери Мей, потому что та знает, что это сводит его с ума и сейчас, а он даже не смотритель парка. — По-прежнему не объясняет твоего решения стать копом. Гарретт обдумывает это и раз уж он должен назвать причину… плевать, скажет, как есть. — Помнишь, мы были детьми и Уильям расстраивался каждый раз, когда я появлялся с синяками? — Мне отлично запомнился тот раз, когда тебе пришлось зашивать половину лица, и ты сказал мне и Билли, что это произошло, потому что ты и несколько мальчишек возились со старыми окнами, оставленными в заброшенном сарае. Тогда Билли назвал тебя лжецом, но ты так не рассказал нам, что же произошло на самом деле. Гарретт фыркает безрадостным смехом. — Потому что, если бы я сказал вам двоим, что получил от отца пивной бутылкой по лицу, вы оба могли натворить глупостей. — Ты чертовски прав, мы бы точно что-то выкинули. Твой старик был настоящий сукин сын, и тебе вечно от него доставалось, — выпаливает Мери Мей. Обняв ее за плечи, Гарретт притягивает девушку к себе в объятия, пытаясь успокоить. Это работает. По большей части. — Вот причина, почему я стал копом. Ну, и тот факт, что соцслужбы не подойдут ближе 50 футов к границе Округа Хоуп, и это только верхушка айсберга. Мы всего лишь маленький Округ, с которым никто не хочет иметь ничего общего, им проще игнорировать нас, если только у нас нет жестоких культистов Судного Дня. — Черт, да они игнорируют нас, даже когда те у нас есть. — Именно. С таким же успехом мы могли бы и не существовать для остальной части Штата. Но я не хочу, чтобы дети сталкивались со всем этим дерьмом только потому, что каким-то чиновникам просто плевать на проблемы нашего Округа. Мери Мей кивает, принимая его ответ, и они возвращаются к мытью посуды и приготовлению напитков для оставшихся посетителей. На данный момент те заняты в основном самогоном. Большая часть выпивки, которую девушка припрятала от эдемщиков, уже закончилась, а все, что находит Гарретт, идет на изготовление Молотовых. Гарретт начинает думать о выборе, сделанном в жизни, о том, кем он мог бы быть. Вспоминает, что Мери Мей думала о поступлении в колледж, но затем Билли был убит, и все мечты о колледже стали такими далекими. Гарретт задается вопросом, кем могла бы стать его сестра, если бы ничего из этого не произошло, если бы она смогла пойти учиться. — Что насчет тебя? — спрашивает Гарретт, когда у них перерыв: все стаканы вымыты и убраны, а большинство посетителей уже ушло. — Ты когда-нибудь думала о том, чтобы поступить в колледж, как раньше? Он ясно видит, как глубоко она задумалась. — Может быть, если бы все было иначе. Если бы все было иначе. Если бы все было так, как должно было быть.***
После помощи Мери Мей, когда они закрывают бар на ночь, Гарретт направляется домой. Тут тихо, даже мирно, и если бы Гарретт захотел, то мог бы сделать вид, что сейчас все нормально и вокруг не происходит ничего плохого. Но он никогда не лгал самому себе. По крайней мере, не так уж часто, особенно теперь, когда судьба Округа лежит на его плечах. И он до сих пор не знает, как убедить Джозефа остановиться. Но не хочет сейчас думать об этом. Поэтому, когда он возвращается домой поздно ночью, Гарретт просто залезает в кровать рядом с Джоном, который тут же прижимает его к себе. Некоторое время они лежат, разглядывая друг на друга, словно запоминая. А потом мысли Гарретта возвращаются к разговору, который они с Мери Мей начали несколько часов назад, о том, что могло бы измениться в их жизнях, если бы все пошло по-другому. Гарретт задается вопросом, а как бы все сложилось для Джона, если бы тот не был адвокатом, и недоумевает, почему тот вообще решил им стать. — Почему адвокат? — задает вопрос Гарретт, глядя, как Джон в сонном замешательстве нахмурился. — Что? — хрипло отзывается тот. — Почему ты стал адвокатом? Ты всегда хотел им быть? — Не особо, нет, — отвечает Джон. — Я не против быть адвокатом, у меня это хорошо получается, но я бы не сказал, что мечтал об этом. У Дунканов были определенные… представления о правильной карьере. — Так кем ты хотел стать? — спрашивает Гарретт, пытаясь увести разговор от приемных родителей Джона. Тот не любит говорить о них слишком часто, а Гарретт не хочет заставлять. Он знает, что это деликатная тема для Джона, да и на самом деле, он сам пока еще не готов слишком глубоко вникать во все проблемы, возникшие в результате этой семейной жизни. Но это не значит, что он не собирается в будущем. — Татуировщиком, — Джон поднимает правую руку, и Гарретт предполагает, что большую часть тату тот, должно быть, набил сам. — Я знал, что не смогу заниматься этим, как полноценной работой, пока Дунканы будут рядом. Это могло быть хобби, подработкой, но не на полную ставку. Гарретт даже представить себе не может, на что это похоже, когда люди, которые приняли тебя в семью, не одобряют то, чем ты хочешь заниматься, и заставляют чувствовать, что ты должен соответствовать тому, что они считают правильным. Гарретту приходит в голову, что, возможно, Джон и его братья с сестрой оказались такими даже не столько из-за плохого обращения, жестокости или изоляции, от которых все они в той или иной степени пострадали, а потому, что у них не было поддержки тогда, когда они больше всего в ней нуждались, чтобы выйти на путь спасения. Менее разрушительный путь. Конечно, это не оправдание всего, что те натворили. У них были все возможности остановиться до того, как появился Гарретт, но этого не произошло. Конечно, Рейчел и Джон, вероятно, боялись, как Джозеф отреагирует или что сделает, но это просто оправдания. Гарретт знает Джона и тому, честно говоря, все равно, что происходит с большинством людей. Это сложно, трудно разобраться во всех хитросплетениях даже при свете дня, и Гарретт не может найти в себе силы, чтобы серьезно подумать об этом прямо сейчас. Другое дело потом, когда основные проблемы окончательно рассосутся. Они обязательно вернутся ко всем проблемам Джона в будущем. — А когда все закончится? — спрашивает Гарретт, придвигаясь чуть ближе, пока их носы почти не соприкасаются. — Ты снова займешься адвокатской деятельностью? — Вероятно. Сомневаюсь, что после всего найдется в Округе хоть кто-то, кто захочет платить мне за татуировку.***
Рейчел, по всей видимости, увлеклась постройкой сада вокруг дома Гарретта, пока они с Джоном были в горах Уайттейл. — Думаю, я хотела бы заняться пчеловодством, — говорит девушка, пока он помогает ей высадить новые цветы. — Я должна была спросить, прежде чем сажать цветы, но… Гарретт отмахивается. — Не, все в порядке. Красиво. Кроме того, хоть немного сделает это место менее похожим на дом с привидениями. Надо поискать где-то ящики для пчел, может занять некоторое время, но мы обязательно все устроим. Яркая улыбка на ее лице более искренняя, чем любая, которую можно было увидеть, когда она все еще была Фейт. Это вызывает ухмылку, что только усиливается от звука препирательства с крыльца. Джон и Джейкоб играют в покер с Мери Мей, Джесс и Грейс, и в этом есть что-то… действительно приятное. Потому что впервые не возникает ощущения, что в этом доме Гарретт живет один. Это на самом деле похоже на Дом, хоть и странно, что для этого потребовался один культ и куча временных махинаций, но ему все равно. Сейчас он просто наслаждается ощущением покоя.***
— Почему мы здесь? — спрашивает Джон, когда они подъезжают к аэродрому Ника Рая. Джесс ждет их у открытого ангара. Губы Гарретта изгибаются в ухмылке, вспоминая их разговор в доме О'Хары до того, как тот стал полностью потерян для него. На этот раз он постарается не допустить подобного. — Ну, это сюрприз. Вроде как, — говорит Гарретт, выключая двигатель и вылезая из машины. Джон идет за ним к Джесс. — Ты не летал на самолете с тех пор, как… и я подумал, что пора это изменить. Я знаю, что ты классный пилот. — Это не сюрприз, если ты сразу рассказываешь, — отзывается Джон, пытаясь быть саркастичным, но безуспешно, поскольку звучит слишком мягко и нежно. — Но это не объясняет, почему она здесь. — Вау, я тоже рада тебя видеть, Сид, — парирует Джесс, и кажется, что это стиль общения этих двоих. — Джесс здесь, потому что Ник сказал, и я цитирую: «В аду нет абсолютно никакого способа заставить меня позволить Джону Сиду пилотировать Кармину без того, чтобы кто-нибудь одним глазом присмотрел за ним и не допустил, чтобы он украл ее во второй раз». — А еще, потому что я хочу повзрывать оставшиеся силосные башни, — добавляет Джесс. — О, конечно, ты хочешь, — сухо отвечает Джон. Джесс толкает того локтем. — Эй, ты как-то украл самолет. Не тебе судить меня. Она отворачивается от них и забирается в кабину, а Джон обхватывает рукой шею Гарретта, притягивая его достаточно близко, чтобы покрыть лицо поцелуями. — Спасибо за это, — говорит Джон, слегка отстраняясь. — Нет проблем, — Гарретт ухмыляется, когда Джон снова наклоняется и затягивает того в долгий поцелуй. — Эй! — кричит Джесс из самолета. — Вы двое собираетесь обсасывать друг друга весь день или мы все же делом займемся? Джон улыбается, лицо светится радостью, и Гарретт знает, что звучит до смешного сентиментальным, но это самое красивое, что он когда-либо видел. Черт, если честно, Джон - самое красивое, что он когда-либо видел. Гарретт остается достаточно долго, чтобы посмотреть, как те взлетают, прежде чем направиться к дому Рая. Он давно их не видел. Ник и Ким занимаются дочерью и выясняют, как надо воспитывать детей, пока Гарретт занят Округом Хоуп и культом. Ким крошечная, но, кажется, такая же сильная, как и Грейс, потому что она заключает Гарретта в медвежьи объятия и буквально валит с ног, как только видит.***
Стыдно, как легко было забыться на время. Забыть, что тихий покой - это лишь затишье перед бурей, карточный домик, готовый разрушиться в любой момент. Было так легко не вспоминать о том, что работа еще не завершена. Гарретт не уделяет слишком много внимания большей части из того, о чем говорит Джозеф во время своей трансляции, только улавливает важную информацию. — Ты забрал мою семью, и я заберу твою. Мы примем их в наши объятья… Так же, как примем тебя. Мы будем ждать тебя там, где все началось. Он замечает, что на этот раз, в отличие от первого, Джозеф совсем не плачет. У мужчины на лице выражение спокойной ярости, но слез нет. Как будто тот знает, что его братья и сестра сейчас с Гарреттом, что те на самом деле не мертвы. Джон серьезно молчит рядом с ним, они оба одновременно потянулись друг к другу, сплетая пальцы и крепко сжимая руки до побеления. Страх пляшет вверх и вниз по спине Гарретта. Ему кажется, что еще слишком рано, что прошло недостаточно времени. Он боится. Не из-за Джозефа, а о том, что будет после того, как все закончится, потому что это случится, так или иначе. Они так долго жили в повторяющемся прошлом, что Гарретт теперь в страхе неизвестности того, что принесет им будущее, слишком привык к хотя бы смутному представлению о том, что произойдет, и о том, как использовать эти знания в своих интересах. От Джона и Рейчел исходит напряжение, другой вид страха. Джейкоб скрипит зубами, сидя на кушетке, с еще не полностью залеченными ранами. Все они садятся в машину Гарретта, возвращаясь туда, где все началось. За все время в дороге никто не произносит ни слова. Все знали, что этот день рано или поздно наступит.***
Когда Гарретт отстраненно смотрит вокруг, то испытывает своего рода разочарование. Джозеф мог бы подготовиться и получше. Оставшиеся верные эдемщики с недоверием наблюдают за их прибытием, видят, как их любимые Вестники добровольно идут рядом со «змеем, притаившимся в саду». Вонь Блажи почти непреодолима, открытые бочки расставлены повсюду. Когда они останавливаются перед церковью, где все началось, Гарретт чувствует, как мир вокруг них дрожит, и он знает, что это все, больше не будет пути назад. Никаких повторов. Ему даже не нужно смотреть на Джона, чтобы понять, что тот тоже это почувствовал. Двери церкви со скрипом открываются, из них выходит Джозеф, и Гарретт осознает, что стоит перед Джоном, Рейчел и даже Джейкобом, словно защищая этих троих от брата. Джозеф даже не смотрит на свою семью. Тот просто уставился на Гарретта мертвыми глазами, прежде чем сделать глубокий вдох и посмотреть в небо. — Агнец снял пятую печать, и я увидел под алтарем души мучеников, убитых за Слово Божье… - произносит Джозеф, наконец, замечая своих родных. — Ты украл мою семью, ты отнял мучеников у их Бога. Та же участь ждет и твоих близких. Джозеф обходит Гарретта, своих братьев и сестру, и подходит к группе приближающихся людей: Мери Мей, Трейси, Джером, Ник, Грейс, Джесс, Темми, Уити, Илай и некоторые другие. Те настолько сильно пропитаны Блажью, что Гарретт буквально может видеть зеленую дымку, скатывающуюся с них волнами. Шериф, Хадсон и Пратт не под наркотой, зато под дулом автоматов со связанными за спиной руками. Джозеф останавливается перед ними, все еще глядя на Гарретта. — Но Бог смотрит на нас. И он будет судить нас по нашему выбору, — тот подходит ближе, пока не оказывается прямо перед лицом Гарретта, который не может не задаться вопросом, не объяснял ли кто-нибудь этому мужику, что, черт возьми, существует такое понятие, как «личное пространство». Гарретт может слышать, как Рейчел шаркает назад, и чувствует напряжение, исходящее от Джона. Удивительно, а может и нет, когда он действительно задумывается об этом, Джейкоб единственный, кто, кажется, не питает страха перед Джозефом. — Я же говорил тебе, что мир на краю гибели… Где презрение… несправедливость… любой выбор выдает наши грехи. Куда эти грехи привели нас? Куда они привели тебя? Твоих друзей похитили и пытали – это твоя вина. Множество людей погибло – это твоя вина. Мир в огне – и это твоя вина. Ты доволен? Гарретт смеется. Он смеется, и это поразительно. Джозеф и все, кто сейчас не под Блажью с удивлением смотрят на него. — Господи Боже, ты вообще слышишь, что говоришь, когда открываешь рот? — Гарретт вытирает слезы, появившиеся от смеха. — Это моя вина? Прошу прощения, но кто был тем, кто насильно забирал моих друзей, семью и других людей против их воли, злоупотреблял и манипулировал ими? Ах да, это же был ты. Возможно, ты не сделал этого лично, но все равно ты стал причиной этого и никогда, ни на одну чертову секунду не смей забывать об этом. На лице Джозефа смесь негодования и праведной ярости, и все, что Гарретт может подумать - прекрасно. Потому что Гарретт может быть таким же злым, как и Джозеф. — Бесчисленное количество людей погибли не только из-за меня, но и из-за тебя, Джозеф. Ты искал драки, а не я. Так что, прежде чем обвинять меня в чем-то, может тебе стоит спросить себя, а почему так произошло. Возможно, мир в огне и из-за меня, но я не тот, кто с нетерпением утопил его в керосине и оставил спички. — Скажи, когда ты поймешь, что не все проблемы можно решить при помощи пуль? — спрашивает Джозеф, явно уклоняясь от вопроса, избегая ответственности, когда, наконец, сталкивается с ней. — Когда ты перестанешь создавать проблемы, которые с пуль начинаются? Лицо Джозефа едва заметно хмурится, тот игнорирует то, что Гарретт прервал его напыщенную речь и продолжает, снова двигаясь, чтобы встать перед открытыми дверьми церкви. — Увидев тебя впервые, я дал тебе шанс уйти отсюда. Ты остался, — выбора не было, когда Вселенная лопатой по затылку дала понять, что игнорировать это невозможно. — Перед лицом Бога я даю тебе последний шанс… Брось оружие. Возьми своих друзей. Оставь мою паству и семью… и иди с миром. — Идти с миром? Да ты ненормальный, — шипит Хадсон. — Разве? – спрашивает Пратт. — Нас вообще здесь не должно было быть… — Ты сам знаешь, что делать, — только вздыхает шериф. — И помни, — Джозеф снова обрел свое прежнее раздражающее спокойствие. — Бог наблюдает. — Это не Бог, — говорит Гарретт, все еще пытаясь уговорить Джозефа отступить. — И я думаю, что ты тоже это уже знаешь. — Сделай свой выбор. Гарретт качает головой. Выбор невелик. Он может уйти только с шерифом, Хадсон и Праттом, оставив Мери Мей и остальных на волю судьбы. Оставив Джона и Рейчел жить в страхе, Джейкоб, вероятно, справился бы, но все же. Гарретт не может оставить Мери Мей, Джона и других здесь. — Сделай свой выбор, — Джозеф почти шипит. Особого выбора не было. Не тогда, когда речь идет о его сестре и мужчине, который, Гарретт почти уверен, любовь всей его жизни, как бы странно и запутанно это ни звучало, оглядываясь на их историю, на то, как они относились друг к другу до проблем с временными петлями. Не тогда, когда это касается его друзей и других людей. Он испытывает разочарование, когда понимает, что точно ничего не может сделать или сказать, что могло бы изменить ход событий. Нет никаких слов, способных отговорить Джозефа Сида свернуть с этой, как ни парадоксально, адской дорожки. Мужчина жил этой мыслью слишком долго. Может быть, если бы Гарретт или кто-то еще смог достучаться до него раньше, то, возможно, этого можно было бы избежать. — Ты знаешь, что я не могу их бросить. — Презрение. Несправедливость. Любой выбор выдает твой грех! — Джозеф смотрит мимо Гарретта на Джона. — Ты ошибся, Джон. Его грех не гнев. — Он снова возвращает свой взгляд к Гарретту. — Ты скорее дашь миру сгореть, но не переступишь через свою гордыню. Часть Гарретта хочет наклониться к Джону и сказать: «Ух ты, твой брат снова переложил на другого всю вину», но сейчас совсем не время для подобного. А затем Джозеф опрокидывает открытые бочки с Блажью, дым попадает в легкие, и после этого все становится размытым.***
— Прости их, Отец… ибо не ведают, что творят… — Гарретт слышит, как Джозеф обращается к тому, кто, вероятно, говорит с ним. Они с Джоном смотрят, как шериф сковывает наручниками Джозефа, а тот цитирует отрывки из Библии. Чувство облегчения от того, что все, наконец, закончилось, но вдруг что-то всплывает из глубин его сознания… До него доходит. Сирены… Гарретт знает, что грядет, хватает Джона и прижимает к себе, чтобы прикрыть тому лицо, прежде чем закрыть собственное как раз вовремя, чтобы спрятать от яркой вспышки. Когда та гаснет, все вокруг них превращается в хаос: все кричат, Джозеф поет «О благодать». А еще Гарретт слышит плач ребенка, доносящийся из неестественно темного дверного проема церкви. поторопись Это тот знакомый голос, и похоже, он исходит из церкви. быстрее Даже не задумываясь, Гарретт хватает Джона за руку и бежит к открытым дверям, ведущим в кромешную тьму, используя хаос вокруг них, чтобы сделать это незаметно для остальных. Если он сейчас ошибается, то предпочтет умереть здесь, чем вернется в бункер с трупом Датча и в компании Джозефа. Как только они переступают порог, их окутывает тишина, все вокруг становится черным, как смоль. — Что случилось…? — голос Джона затихает, когда тот пытается осмотреться, но ничего не видит. — Где мы? — Не знаю, — честно отвечает Гарретт. — Мы… Ты слышишь это? Он обрывает себя, когда это раздается снова, вдалеке тихо плачет ребенок. Джон кивает, и они оба молча прислушиваются, пытаясь понять, где источник плача, но кажется, что звук эхом отдается из ничего. Может, они должны просто двигаться вперед и в любом случае доберутся до цели? найди найди найди Голос побуждает идти, так что Гарретт переплетает свои пальцы с пальцами Джона, и они начинают двигаться вперед. Они идут так долго, что Гарретт теряет счет времени, но, опять же, это пространство такое странное и оторванное от реальности, что Гарретт не уверен, что смог бы понять, сколько времени прошло, и есть ли здесь такое понятие, как время вообще. И когда они, наконец, подходят к двери, Гарретт задается вопросом, двигались ли они на самом деле или нет. исправь ошибки «Я думал, что исправил», — мысленно говорит Гарретт. Он тянется к дверной ручке, кладет на нее руку, но не решается открыть. вернись туда, где все началось Рука Джона опускается на его, и они оба открывают дверь, где стоит гораздо более молодой Джозеф, держащий на руках свою маленькую дочь в больничной палате. Джозеф говорит приглушенным тоном с кем-то, кого слышит только он сам. он говорит не с Богом Глубоко вздохнув, Гарретт входит в палату, и Джозеф поворачивает голову, смотрит на него и Джона, который следует за Гарреттом. Он выглядит таким молодым. Моложе, чем Мери Мей сейчас, моложе Билли, когда тот умер. — Джонни? — голос Джозефа чуть выше шепота, глаза красные и блестящие. Каким-то чудом тот признал брата, который сейчас выглядит намного старше его самого. — Да, это я, Джо. — Почему ты… Где Джейк? Он с тобой? Гарретт замечает, что рука мужчины уже держит дыхательную трубку ребенка, готовая ее пережать, и живот сводит. Когда он смотрит на Джона, чтобы проверить, заметил ли тот это тоже, то видит противоречивое выражение на лице. Тот, по всей видимости, не знает, как ответить брату, так что Гарретт решает вмешаться. — Это твоя дочь? — спрашивает Гарретт. Он уже знает, что это так, но понятия не имеет, что делает, однако уверен, что это его единственный шанс. Часть его, в который раз оплакивает тот факт, что Вселенная не выбрала для этого кого-то другого, кого-то, кто лучше умеет вести переговоры о заложниках. — Да, — отвечает Джозеф, явно сбитый с толку и убитый горем, но тот так сильно любит этого ребенка, своего настоящего ребенка, а не просто последователя, и Гарретт задается вопросом, насколько убедительным должен быть этот голос, который слышит Джозеф, если тому удалось заставить мужчину убить свою единственную дочь. — Моя маленькая Фейт. Фейт. Осознание зарождается в голове, но сейчас некогда разбираться с этим, нет времени раскрывать все проблемы, которые таятся за этой фразой. — Хорошее имя, — осторожно произносит Гарретт, переводя взгляд с лица Джозефа вниз на дыхательную трубку, а затем обратно. — Вы с женой выбрали его вместе? — Да, но она… ее больше нет, — Джозеф еле сдерживает слезы. Джон осторожно подходит к брату, обнимает того за плечо и позволяет тяжело опереться на себя. — Я не смогу сделать это один, Джонни. Мне так страшно. Джон успокаивает мужчину, и становится понятно, что этот Джозеф не пугает его, что этот Джозеф ему брат, а не «Отец». — Мне очень страшно, — повторяет Джозеф, почти всхлипывая Джону в плечо. — Бог хочет, чтобы я проявил себя, но мне кажется… И это вызывает тревогу в голове Гарретта. — Могу я подержать ее, Джозеф? — он осторожно протягивает руки. Джозеф настороженно смотрит на него, но, в конце концов, передает свою дочь, Фейт, когда Джон говорит тому, что все в порядке. Фейт так мала в его руках, намного крохотнее дочери Ника, и мысль о ком-то столь маленьком, беспомощном и умирающем, наполняет Гарретта отчаяньем. — Это не Бог, — говорит Гарретт. — Голос, который говорит с тобой и просит проявить себя, он лжет тебе. Это не Бог, и тебе нужно игнорировать это. Джозеф не выглядит убежденным, но и не кажется разбитым, как будто хочет верить Гарретту, но горе и отчаянье, вызванное ужасными событиями, не позволяют мыслить трезво. — Тогда кто же это? — Честно? Не знаю, но это определенно не Бог. А даже если и так? Ты и правда будешь служить Богу, который просит тебя убить твою же дочь? Твоего единственного ребенка? — спрашивает Гарретт и надеется, что хоть часть из сказанного дойдет до замутненного горем сознания. Потому что, если этого не произойдет… все будет точно так же. А он не знает, есть ли у него силы пережить этот ужас вновь. — Если ты сделаешь так, как просит этот голос, то мир сгорит. Не сразу, но это произойдет, и все, все, через что мы с Джоном прошли, чтобы попытаться исправить, чтобы предотвратить катастрофу, все будет напрасно. Джозеф выглядит так, будто хочет что-то сказать, быть может, поспорить, но затем Джон начинает говорить с братом приглушенным голосом, и Гарретт снова обращает свое внимание на младенца, покоящегося у него на руках. Улыбка расцветает на лице, когда маленькая Фейт немного ерзает, пытаясь устроиться поудобнее, а в груди растекается волна нежности. У Гарретта жуткая слабость к детям, взять хотя бы его крестницу, ради которой он готов достать звезду с неба. Это продолжается какое-то время. Джон разговаривает с Джозефом, Гарретт укачивает Фейт, а та тихонько похныкивает. Он понимает, что на другом конце палаты стало тихо, только когда рука Джона слегка надавливает на поясницу. Беглый взгляд показывает, что Джозеф заснул в кресле. — Я удивлен, что ты смог его успокоить. — Было нелегко, но я все еще адвокат, помнишь? — признается Джон, глядя на Фейт сверху вниз. — Мне удалось заставить его пообещать поговорить с психологом или с кем-то, оказывающим профессиональную помощь в такой ситуации. Объяснил ему, как связаться с Джейкобом, так как формально я сейчас ребенок и живу с Дунканами. — Думаешь, он тебя послушает? — спрашивает Гарретт, передавая Фейт Джону, чтобы тот мог подержать свою племянницу. — Я очень на это надеюсь, — Джон звучит устало. — На данный момент мы ничего больше не можем сделать, кроме как подождать и посмотреть, что из этого всего получится. Странно видеть, как Джон держит малышку. До того, как начались петли времени, Гарретт никогда бы не доверил тому ребенка, но теперь? Что ж, он все еще немного опасается, что жуткие наклонности Джона окажут плохое влияние. Но они обязательно поработают над этим, когда сами соберутся… Через несколько мгновений Джон кладет Фейт в больничную люльку, а после заключает Гарретта в сильные объятия. Он в ответ держит так же крепко, прижимается лицом к плечу Джона и просто дышит. Гарретт задается вопросом, что будет теперь. Острый укус в виске, внезапная пульсирующая головная боль, и он не может скрыть шипение, что заставляет Джона слегка отстраниться и взглянуть ему в лицо. — Гарретт? «Я в порядке», — не говорит он, потому что зрение затуманивается, и прежде чем он осознает это, все вокруг темнеет.***
Вокруг лишь темнота. А потом он открывает затуманенные глаза и смотрит на раздражающе яркую комнату, в голове пульсирует тупая боль. Он пытается пошевелиться, сесть, чтобы увидеть, где находится, но конечности отказываются работать, потому руки только бесполезно скользят по простыни. — Он проснулся! Мери Мей, позови маму и папу. Звучит как… но нет, этого не может быть. Но это именно так. Появляется лицо Билли. Светлые волосы и голубые глаза, тот выглядит примерно на шесть лет старше, чем когда умер. — Привет, пианист, — усмехается Билли, хоть и видно, что устало. — Ну и напугал ты нас вчера вечером. Что? — Ты в больнице. Получил неприятный удар по голове, — объясняет Билли, но это вызывает лишь еще больше вопросов. — Предупреждала же Мери Мей, что это плохо кончится. Гарретт пытается осмотреться, надеясь найти Джона, но того здесь нет, и что-то похожее на панику начинает бить по ребрам. — А что Джон? — шипит Гарретт, пытаясь встать, но Билли мягко отталкивает его назад, удерживая от подъема. — Что? — спрашивает тот. — Джон, — повторяет Гарретт. — Где он? Со мной был Джон, куда он ушел? Теперь Билли выглядит смущенным. — Гарретт, кто такой Джон?