***
Дорога домой - самая сложная часть, ведь Гарретт знает, что теперь все будет иначе. Не будет никаких цветов, посаженных Рейчел, не будет Бумера, выбегающего поприветствовать, черт возьми, даже Джейкоб не будет ворчать. Но, самое главное, не будет Джона. Часть его желает, чтобы Вселенная или что-то еще, что вызывало временные петли, позволило ему умереть в обмен на ту реальность, из которой он пришел, потому что происходящее не иначе, как замена одного горя другим. А теперь он должен провести, по крайней мере, две недели, ничего не делая, поскольку Уайтхорс хочет дать ему время оправиться от дерьмового шоу с облавой на секту, которое привело его в больницу. Две недели в пустом доме… — Эй, ты в порядке? — спрашивает Билли, поворачивая машину на грунтовую дорогу, ведущую к старой семейной ферме. — Ты был ужасно тихим. Больше, чем обычно. Гарретт не может найти слов, чтобы выразить то, что он сейчас чувствует, но пытается успокаивающе улыбнуться своему другу, хотя и знает, что терпит неудачу. — Да, просто… Ему нужно побыть одному и попытаться разобраться в том, что, черт возьми, происходит, понять, как он вписывается в эту новую реальность, но в то же время он невероятно неохотно выпускает Билли из своего поля зрения, потому что часть его, огромная часть, боится, что вот сейчас точно все полетит к чертям. Он не представляет, что будет делать, если потеряет Билли из виду, а его лучший друг каким-то образом снова умрет. Но Билли, кажется, осознает, что нужен рядом, и Гарретт задается вопросом, как он вообще мог забыть, насколько понимающим был его лучший друг. — Мне нужно очень быстро вернуться в бар, чтобы убедиться, что Кейси управится с ним в течение еще одной ночи, но я мигом вернусь, и мы сможем зависнуть. Наверстаем месяцы твоей работы под прикрытием. Гарретт выдыхает и кивает. Он даже не подозревал, что задержал дыхание. — Да, звучит круто. — Мужик, ты не поверишь, что Бошоу сжег в прошлом месяце, — говорит Билли, ухмыляясь, когда они, наконец, подъезжают к дому. Уголки рта тянутся теплой улыбкой, похоже, что независимо от того, в какой реальности тот находится, Акула всегда будет пиро-маньяком. — Что, какой-нибудь очередной роллердром? — Ты действительно думаешь, что они открыли бы еще один после того, как предыдущий сгорел? Не знал, что ты любитель погонять на роликах, приятель. Билли хихикает, когда Гарретт в шутку толкает того рукой, выходя из машины. — О, определенно, — серьезно говорит Гарретт. — Я, конечно, не король роллердрома, но думаю, что смог бы зарабатывать этим на жизнь. — Ага, конечно. Мы сможем проверить эту теорию позже, когда твой мозг не будет в щепки. Но нет, Бошоу сжег тату-салон напротив бара. Я видел это своими глазами, — говорит Билли. — Ииии… это напомнило мне, что пора бы починить пожарную сигнализацию. А ты пока отдыхай, я скоро. — Да, да, — отмахивается Гарретт и наблюдает, как колеса машины поднимают пыль, пока Билли едет обратно в Фоллс Энд. Он оборачивается и смотрит на свой дом. Пустота и безжизненность поражают еще сильнее, теперь, когда он остался совсем один. Он замирает так на несколько мгновений, прежде чем, наконец, решается зайти внутрь. Пыли не так много, Билли, вероятно, присматривал за домом, пока Гарретт «был под прикрытием», но в остальном все выглядит, как обычно, а вот он чувствует себя выжатым. Вяло трет рукой лицо и направляется к лестнице. Немного сна пойдет ему на пользу. Сделать так, чтобы не приходилось оставаться наедине со своими мыслями, пока Билли не вернется. Лестница по-прежнему скрипит, его комната выглядит так же, но когда он плюхается на кровать, в ней есть какая-то неправильность, которую он не осознает, пока не утыкается лицом в подушки. Левая сторона кровати больше не пахнет Джоном. Но опять же, вероятно, и не должна в этой реальности, не так ли? Это похоже на удар кулаком под дых, потому что внезапно становится трудно дышать, и Гарретт чувствует, как слезы наворачиваются на глаза, он понимает, что это нелепо, но ничего не может поделать, потому что он так скучает по Джону и… Ощущение, будто Джейкоб вновь ударил ножом в сердце, только теперь в разы хуже. — Бля, — шипит Гарретт в тишине, когда слезы начинают течь и никак не останавливаются. Он хочет позвонить Джону, спросить, почему того здесь нет, но останавливается, когда тянется за телефоном. «Что, если он меня не помнит?» — думает испуганная часть самого себя. Потому что Джон, черт возьми, позвонил бы, как только очнулся, где бы тот ни был, если бы все еще помнил. Или приехал бы, или что-то еще. Прошла почти неделя с тех пор, как Гарретт пришел в себя в больнице, так что… Что, если он ничего не помнит и сейчас счастлив? Гарретт не хочет больше об этом думать, хватит, и так уже плачет. Поэтому он сворачивается калачиком на той стороне кровати, которая в этой реальности никогда не принадлежала Джону, и зарывается лицом в подушку, которая должна пахнуть Джоном, но не пахнет.***
Он просыпается от того, что лапа хлопает его по руке. Джон, должно быть, забыл выпустить Бумера, когда вставал и, поскольку соседняя половина кровати уже остыла, Гарретт прикидывает, что ушел тот давно. Он стонет и даже не пытается оттолкнуть собаку. — Иди доставай Джона, Бумер, — ворчит Гарретт. — Окей, я собирался спросить, что ты натворил раз тут оказался пес Рей Рей, за те полчаса, что меня не было, — говорит Билли, и глаза Гарретта резко открываются, он мигом просыпается и принимает сидячее положение. — Но теперь мне больше интересно узнать, кто этот «Джон», потому что ты уже спрашивал о нем, когда очнулся в больнице. Голова Гарретта пуста, он пытается понять, что именно происходит, но затем Бумер забирается к нему на колени, а задорная улыбка Билли сменяется беспокойством, когда тот подходит ближе. — Он любовь всей моей жизни, — отвечает Гарретт, даже не задумываясь, потому что это правда. А еще это отстой, ведь Джон, скорее всего, не помнит его. Да даже если и помнит, Гарретт не имеет ни малейшего понятия, где того искать, он не думает, что номер телефона, который он знает наизусть, у Джона все тот же. Брови Билли взлетают так быстро и высоко, что на секунду Гарретт опасается, что те вообще улетят, и при мысли об этом он давится смехом и слезами одновременно. Дерьмо. Это оно. Пусть оно и не догнало его во временных петлях, сейчас это определенно оно. Гарретт достиг своего предела, и просто… абсолютно все вылетает из его рта, словесная рвота признания о том, что в другой жизни был культ здесь, в Округе Хоуп, а не на Севере. О том, как этот культ разрушил одну половину Округа, а Гарретт другую. О том, что Гарретт видел, как мир умирает, что пробил собственный череп, чтобы не остаться в ловушке с психопатом. О том, как время и Вселенная в целом продолжали издеваться над ним. О том, как в другой жизни Билли умер, а Гарретт влюбился в Джона Сида. Когда он, наконец, останавливается, дыхание учащенное, щеки залиты слезами, а Бумер скулит, пытаясь успокоить. Гарретт съеживается, зарывшись лицом в мех пса, стыд, отчаяние и тревога разгораются внутри. Ему не следовало рассказывать об этом, потому что, если Мери Мей было трудно поверить, пока это происходило на ее глазах, значит, Билли и подавно… Он боится знать, какой будет реакция. В ужасе от того, что лучший друг и семья снова отвергнут его. Минута молчания, ледяной страх коркой расползается по спине, а потом чужая рука касается его плеча, и Гарретту приходится подавить желание вздрогнуть. Он в полной уверенности, что сейчас его встретят недоверием, в лучшем случае скептицизмом, но вместо этого Билли обнимает и просто осторожно раскачивает обмякшего друга из стороны в сторону. — Мне очень жаль, — говорит Билли. — Мне очень жаль за то, через что тебе пришлось пройти, и мне очень жаль за то, через что тебе приходится проходить сейчас. Что? — Что? — Гарретт гаркает, голос звучит на грани шепота. Билли отстраняется достаточно, чтобы посмотреть ему в лицо, и он замечает, что слезы наворачиваются на глаза его друга. — Ты прошел через ад, — серьезно говорит тот. — Прошел через ад, и тебе удалось найти того, кто прошел через него тоже, и вдвоем вы смогли вынести его тяжесть. А теперь вы потеряли друг друга. Это не может быть легко, и я даже не могу представить, на что это должно быть похоже. — Ты веришь мне? На лице Билли появляется улыбка. — Чувак, мы знакомы с девяти лет, так что поверь, я знаю, какой ты ужасный лжец, и ты никогда бы не смог выдумать что-то подобное, — затем тот пожимает плечами. — Типа, я понимаю, что не ученый или кто-то еще, но кто может с уверенностью сказать, что такое невозможно? — Спасибо. За то, что поверил мне. — Спасибо, за то, что рассказал, спортсмен, — усмехается Билли, и Гарретт не может не улыбнуться в ответ. Он очень скучал по заразительной улыбке друга. — Честно говоря, это было только вопросом времени, — признает Гарретт. Потому что это действительно так. Он знает, что рано или поздно все равно рассказал бы. — А теперь, когда мы все прояснили, и как бы сильно мне ни нравился этот парень, я действительно должен спросить. Почему тут пес Рей Рей? Гарретт пожимает плечами. — Должно быть, он впустил себя сам пока я спал. — Ха, — Билли смотрит на Бумера. — Как ты думаешь, она будет сильно против, если мы его немножко побалуем? У нас внизу пицца из «8 Бит», и хороший мальчик определенно заслужил кусочек.***
— Значит, я был убит культом, который возглавляло семейство Сид? — спрашивает Билли позже, когда они развалились на кушетке, а Бумер растянулся у них на коленях. По телевизору Нетфликс транслирует какое-то шоу о странных интерьерах домов, но оно как бы на фоне и никто из них толком не обращает внимание на происходящее на экране. — Да. Было довольно хреново. — Это капец, как дико, — выпаливает Билли, хватая еще один кусок пиццы из коробки. — Не хочу даже знать подробности, потому что это все странно. — Я удивлен, что ты так спокоен. Рассердился бы хоть немного, для приличия. Билли пожимает плечами. — Я, наверное, должен? Но я же не помню, чтобы это происходило, так что зачем злиться? Да и ко всему, умер-то я только один раз, тогда, как тебе приходилось переживать свою смерть снова и снова. Похлопывая Бумера по бокам, Гарретт задумывается. Если бы он увидел Джейкоба или Джозефа прямо сейчас, то все равно бы изрядно разозлился на них, потому что помнит, что те сделали, даже если все произошло не в этой реальности. Еще свежо в памяти то, как его ударили ножом в сердце и то, как обвинили в единоличном развязывании «священной войны». — Так… Джон Сид… любовь всей твоей жизни, да? Гарретт закатывает глаза от слов своего лучшего друга и брата в одном лице, но все равно отвечает. — Вроде того. — Ты собираешься найти его? Или хотя бы позвонить? — Не-а, — Гарретт сглатывает комок в горле. — Я не знаю, где он и какой у него сейчас номер телефона, тем более, не уверен, что он меня вообще помнит. Ему не нужно смотреть на Билли, чтобы понять, что тот не согласен с подобным бездействием. — Кроме того, — продолжает Гарретт. — Я пообещал Мери Мей, что обращусь к мозгоправу после того, как все закончится, так что планирую начать именно с этого. — О, чувак, Мери Мей. Ты собираешься ей рассказать? — спрашивает Билли, но Гарретт качает головой. — Я рассказывал ей… раньше, но она не слишком хорошо все восприняла. Она, вроде как, в итоге, смирилась, но все равно до конца не поверила. И я… не думаю, что хочу прочувствовать это на себе снова, — теперь Гарретт смотрит на Билли. — Пообещай, что никому не расскажешь, ладно? Билли мрачно кивает и протягивает руку. — Только между нами? — Между нами, — подтверждает Гарретт, и они пожимают руки.***
Странно находиться в Округе Хоуп после всего, через что он прошел. Иногда он бывает в городе и видит знакомые лица из той другой жизни. Например, бывших эдемщиков. Людей, которых Гарретт убил. Когда Билли слишком занят в баре, Гарретт проводит время у Райев. В этой жизни он все еще крестный отец их дочери, и по-прежнему дружит со многими людьми, которых знал в другой жизни, в своей изначальной жизни. И странно, как новые воспоминания просто внезапно возникают после почти двух недель отдыха. Они несколько расплывчаты, но все же достаточно подробны, чтобы он понял суть, и теперь, по крайней мере, может притворяться, но все еще неожиданно, что те вообще появились. Это как смотреть долгий фильм, узнавать чужую жизнь. Он задается вопросом, извиняется ли так Вселенная за то, что обманула их с Джоном. Лучше бы она просто вернула ему Джона. Гарретт находит психолога в Миссуле, хотя большая часть их встреч и проходит по телефону, что весьма здорово, ведь так легче опускать некоторые подробности. Например, временные петли. Каким бы понимающим не был Билли, Гарретт прекрасно осознает, что никакой психолог не поверит в реальность его истории. Хотя, очевидно, Вселенная и тут проявила милосердие и сделала его общение с культом на Севере похожим на конфронтацию с Вратами Эдема, чтобы не пришлось слишком много лгать. Уайтхорс то и дело заходит, чтобы рассказать о том, что происходило в его отсутствие. Пратт, по-прежнему, саркастичная задница, каким того и помнит Гарретт, у Хадсон неожиданно появилась девушка, а Ненси до сих пор главная сплетница их участка. Черт, Ненси. Гарретт понимает, что так и не осуществит свою маленькую месть. Он видит обгоревшую витрину магазина, который раньше был единственным тату-салоном на многие мили, и это заставляет задуматься, остается ли Джон в этой жизни адвокатом или у того наконец-то появился шанс заниматься тем, чем тот на самом деле хотел. В течение этих двух недель во время каждой свободной минуты он думает о Джоне. Он настолько погружен в мысли, что даже Уильям замечает, но тот не задает никаких вопросов. — Я знаю, что ты через многое прошел за последние несколько месяцев, и это останется с тобой навсегда, — говорит ему Уильям, прежде чем они с Мирандой снова вернутся к своим путешествиям. — Но я надеюсь, что ты когда-нибудь примиришься с этим, сынок. Гарретт тоже на это надеется.***
Когда две недели истекают, ничего не меняется. Все настолько нормально, насколько это возможно. У Гарретта еще много пробелов в этой новой жизни, и очень странно видеть Пратта и Хадсон такими, какие они сейчас. Абсолютно другие люди, не те, какими их сделали старший и младший братья Сид, потому что здесь этого никогда не происходило. В любом случае, Гарретт благодарен за то, что им никогда не придется через это пройти. И за то, что он вернулся к работе, потому что, пока он занят, то не успевает думать обо всем случившемся и о том, кто пропал из его жизни. Люди в той другой реальности называли его храбрым за то, что выступил против культа, но это не была храбрость, он сделал это лишь потому, что так было правильно. Если бы он действительно был храбрым, то рискнул и либо позвонил бы Джону, либо отправился искать того в Джорджию, а не прятался в Округе Хоуп. Билли говорит ему, что нормально пытаться избежать лишней боли, но оставаться в неведении и накручивать себя тоже не выход. А Гарретт боится того, что Джон посмотрит на него своими невозможно голубыми глазами, как на совершенно незнакомого человека, без капли узнавания. Он почти не признает Ненси, когда впервые входит в участок, потому что это было так давно. В последний раз он видел ее как раз перед арестом Джозефа Сида, но вот она, седеющие волосы зачесаны в пучок и кроссворд в руке. — Эй, салага, — она улыбается, а ему приходится подавить внезапную волну отвращения к этой женщине. Там это отвращение было бы оправданным. Здесь оно совершенно неуместно. — Рада, что вернулся. Надеюсь, теперь Стейси перестанет доставать всех остальных. Гарретт фыркает. — В таком случае, может, мне стоит свалить, прежде чем он меня увидит? Сходить на рыбалку или что-то в этом роде. Уайтхорс хлопает его по плечу и тоже приветствует, Хадсон треплется о своей новой девушке, а Пратт ведет себя, как Пратт.***
Ночные сны заставляют болезненно осознавать, что он не подходит этому месту. Ему снится обо всем, что он сделал, обо всем, что сделали с ним. Сны об огне и крови на руках, которые никогда уже не отмыть, даже если убитые им люди снова будут живы. Его преследуют призраки, которых никогда не было. Снятся цветы Блажи и белые невидящие глаза, оставленные гнить в Могиле Ангела. Однажды Гарретт идет туда вместе с Джесс, но не находит ни одного мертвеца. Больше нет вони гниющей плоти. Снится красная дымка и рычащие волки, но когда он слушает ту самую песню, ничего не происходит. Гарретт может разобрать винтовку и собрать ее в кратчайшие сроки и имеет представление о том, какое давление и силу необходимо приложить, чтобы сломать кому-то шею. Он знает, каково быть под минометным огнем, как стрелять из этого орудия, и помнит о последствиях такого обстрела для человеческого тела. Он чувствует себя чудовищем, и иногда, просыпаясь, ощущает запах дыма и крови. Ему снится ликующая маниакальная улыбка и ярко-голубые глаза, резкая боль татуировки «Гнев», набитой на нем. Но он помнит и нежное прикосновение, на которое были способны эти руки, когда они больше не боялись, что не смогут удержать, когда они перестали быть одержимыми идеей причинить вред всему, что в них попадало. Эти сны бьют по нему сильнее всего, напоминая о том, что у него было и что он потерял. Напоминая, насколько ему здесь не место. Сны заставляют чувствовать себя разорванным, разваливающимся на части и кое-как небрежно сшитым. Бумер обычно появляется вскоре после них, собака каким-то образом из раза в раз проникает в дом Гарретта, настырно втискиваясь в его личное пространство. Это случается так часто, что Рей Рей просто отдает ему пса. «Я не могу держать его во дворе, что бы я ни делала, он, кажется, хочет быть с тобой, так что просто оставь его себе, помощник шерифа».***
Снаружи бара раздается громкий хлопок, и Гарретт тут же бросается под стойку, глаза становятся остекленевшими, и он пытается вспомнить, почему у него нет при себе оружия. Мысли метаются, когда он прислушивается, пытаясь выяснить, сколько эдемщиков пришло, чтобы отбить Фоллс Энд. Он старается вспомнить, где находится Мери Мей, но в последний раз он видел ее после выхода из больницы, и что-то тут не так. Звучит все правильно, но… Он ничего не слышит из-за громкого шума в ушах, и пока Бумер не тыкается носом в лицо, даже не понимает, что Билли что-то говорит. — Все в порядке, Гарретт. У грузовика на улице просто взорвалось колесо, ты в безопасности. Гарретт обмякает от облегчения и только кивает, боясь, что его голос сейчас слишком хриплый от пережитого стресса и беспокойства, нервы словно оголенные провода под напряжением. Он рассказывает об этом случае своему психологу во время их следующего телефонного разговора. — Это нормально после того, через что ты прошел, — говорит она ему. — Я просто… не думаю, что смогу выполнять свою работу, если так реагирую, — признается Гарретт. Это не единственная причина, по которой он в последнее время сомневается в работе помощником шерифа. — И…? — та замолкает, побуждая его сделать определенные выводы. — И… я не знаю. Я… я не думаю, что мне все еще нравится моя работа, — он наблюдает, как Бумер бежит по заросшей траве поля около дома, и на мгновение может притвориться, что все, как раньше, хотя и знает, что это путь к саморазрушению. Его сердце бьется слишком часто, когда он вспоминает тот небольшой эпизод в «Сприд Игл». Гарретту не нужно задумываться о том, что бы произошло, если бы в тот момент у него в руке был ствол. Он знает, что бы сделал. Он точно знает, какой ущерб мог нанести, знает, на что способен, когда у него в руках оружие. Но он не представляет, что будет делать, если перестанет быть помощником шерифа. — А чем бы ты хотел заняться? — спрашивает психолог. — Не знаю, — честно отвечает Гарретт. Потому что это правда. Все, что он когда-либо хотел - это помогать людям, но теперь даже не уверен, что сможет это делать. Не в таком состоянии. Если он больше не может быть помощником шерифа, то кем же ему стать? — Тогда, возможно, тебе стоит это выяснить.***
Грейс, Джером и Датч ближе всего подошли к пониманию того, через что он прошел, почему он такой, какой есть сейчас. Конечно, Билли знает реальный контекст, по-прежнему поддерживает и принимает, но иногда… Иногда приятно находиться среди людей, которые это понимают. Люди, которые точно в курсе того, почему он не любит громкие звуки, почему подкрадываться к нему плохая идея, почему он отказывается ходить на барбекю Ника и Ким, когда слышит, что Акула и Херк планируют принести фейерверки. Люди, которые на своем опыте знают, как легко потеряться в воспоминаниях о крови, огне и невидящих глазах, как легко снова оказаться там, где все одновременно просто и пугающе. Люди, которые предлагают молчаливую поддержку. Конечно, это не значит, что Билли толкает его или не знает, когда необходимо дать немного пространства, а когда наоборот прилипнуть, как жвачка. Но Гарретт не может все время полагаться лишь на Билли, как на эмоциональный костыль. Это было бы несправедливо по отношению к любому из них.***
— Как насчет того парня? — спрашивает Билли, когда они приступают к приготовлению напитков для большой группы студентов местного колледжа. Это одна из немногих ночей, когда Гарретт может провести время с другими людьми. Всяко лучше, чем остаться наедине с кошмарами и воспоминаниями, запачкавшими его руки кровью. — Не любитель байкеров, — шутит Гарретт с легкой ухмылкой. Это игра, к которой они привыкли: Билли указывает на разных парней, которые могут заинтересовать Гарретта и отвлечь от Джона, а тот находит изъяны. — Слишком много кожи. Они оба знают, что Гарретт никогда никому из них не скажет «да». Его сердце принадлежит Джону, который может даже не помнить его, но он все равно не согласится ни на кого другого, потому что однажды уже сказал «да» одному единственному мужчине. — Что насчет него? — Билли кивает в сторону стола с другой стороны бара, где сидит Пратт с Хадсон и ее девушкой. — Пратт? — недоверчиво спрашивает Гарретт. — Во-первых, мы оба знаем, что он не в моем вкусе. Во-вторых, мы друзья. В каком-то смысле. В основном он просто отпускает саркастичные комментарии в мой адрес, чем бесит всех вокруг. На лице Билли понимающая улыбка. — Звучит так, будто он дергает тебя за косички. От этой фразы у Гарретта комок в горле. Именно это Аделаида сказала в одном из первых повторов. Что Гарретт дергает Джона за косички, уничтожая знак «ДА». В глазах блестят слезы, грозящие вылиться наружу, и улыбка сразу же сходит с лица Билли, сменившись выражением сожаления и извинения за сказанное, но Гарретт просто отмахивается. — Все в порядке, — говорит Гарретт. — Не переживай за это. Прошло около месяца с тех пор, как он очнулся в больнице, и это все еще… кажется не совсем реальным. Гарретт тянется к мочке левого уха, но обнаруживает, что там ничего нет. Конечно, у него больше нет серьги Джона, и это ранит даже больше, чем воспоминание, вызванное неосторожной фразой. Это оставляет его ошеломленным и растерянным. Целый месяц, а он до сих пор даже не заметил, что серьги нет. Он слишком привык к ней. — Я… думаю, я пойду домой, — говорит Гарретт, когда они закончивают с приготовлением напитков. Билли только легко улыбается, притворяясь, будто не замечает, что он берет с собой полупустую бутылку виски. Через минуту ему приходит сообщение. «Только не пей за рулем, спортсмен»***
Гарретт просыпается с раскалывающейся головой, а Бумер свернулся у него под боком. Свет, проникающий через открытые окна, заставляет вздрагивать, когда он садится и пытается вспомнить, что произошло, но затем телефон соскальзывает с груди и стучит о деревянный пол. Становится ясно, что он отрубился на полу кухни. Попытка включить телефон ничего не дает, тот, должно быть, разрядился прошлой ночью, и Гарретт уже предчувствует ужас и раздражение от того, что пьяный он мог натворить. Он встает с пола кухни, выпускает Бумера на улицу и направляется в свою комнату, чтобы зарядить телефон. Как только аппарат набирает 5%, Гарретт включает его и видит сообщение от Джесс, в котором та спрашивает, не хочет ли он пойти в поход с ней и Грейс в эти выходные. И по сообщению от Билли и Мери Мей. А еще он обнаруживает, что пьяный отправил сообщение на номер, который знает наизусть. И кровь стынет в жилах, когда он его читает. «я хочу, чтобы ты был здесь со мной… возвращайся домой» Без ответа. И это… это ведь только подтверждает его опасения, верно? Или Джон его не помнит, или это не его номер в этой реальности. Что-то тяжелое поселяется под ребрами, и он хочет удалить сообщение. Но не делает этого. Просто закрывает, оставляя в телефоне, и сует голову под подушку, ругая себя за то, что решил, будто сообщение - хорошая идея. Даже если был пьян, когда отправлял его. Твою мать, Гарретт, ты настоящий тупица.***
На следующий день он сдает пистолет и значок, хотя Уайтхорс не выглядит удивленным. Шериф говорит, что предвидел это, и желает удачи во всех начинаниях. — Почему бы тебе не поработать с Билли? — спрашивает Мери Мей, когда она, наконец, возвращается домой на несколько дней. — Смотри, ты все равно бываешь здесь каждую вторую ночь. — Не думаю что это мое, — Гарретт пожимает плечами. — А я и не говорю, что навсегда, — та закатывает глаза. — Просто пока не найдешь то, чем захочешь заняться. Не похоже, что тебе нужно слишком беспокоиться о деньгах, раз уж ты все еще сдаешь акры земли тому парню Уилсону. — Может ты и права, — уступает Гарретт и делает вид, что не замечает, как Мери Мей улыбается, будто он уже согласился. Хотя, честно говоря, почему бы и нет.***
Сгоревший тату-салон наконец-то покупают, Аделаида убрала знак «Продается» почти через неделю после того, как Гарретт ушел с должности помощника шерифа и начал работать с Билли в «Сприд Игл». Ему интересно, кто купил это место и что там будет теперь. Какая-то нелепая часть его надеется… но нет, ему пора прекратить причинять себе еще больше душевной боли. Гарретт снова начинает давать уроки музыки в баре, прямо как в юности. Он давно не чувствовал такого спокойствия в последнее время. Совсем забыл, насколько важна была для него музыка. Он отмечает, что вовсю идет реконструкция сгоревшего помещения. Тот, кто купил это место, кажется, вкладывает в него кучу денег, но потом оно просто пустует, когда спустя примерно месяц заканчивается ремонт. — Обычно рынок недвижимости здесь довольно застойный, но несколько парней купили это помещение и дом у Фримонта. Братья, как мне кажется, — рассказывает Аделаида однажды, когда он стоит за барной стойкой, пока Билли занимается бумагами наверху. Гарретт чувствует, как сердце замирает, а в груди вспыхивает искра надежды. — Братья? — Ммм. Лично с ними не встречалась. — Есть идеи, откуда они? «Не надейся», — должен напомнить он себе. — Я не спрашивала, но они вполне могут быть из Алабамы. Определенно южный акцент. «Это может быть кто угодно», — говорит себе Гарретт. — «Вряд ли это Джон».***
Прошло чуть больше двух месяцев с тех пор, как он очнулся в больнице, а отремонтированное помещение напротив все еще пустует и не используется. Гарретт по-прежнему работает в баре с Билли, хотя сейчас больше дает уроки музыки, чем стоит за стойкой, и он все еще думает о Джоне каждый день. Наконец, он расчищает заросшее поле, заменяет сорняки цветами и задается вопросом, где сейчас Рейчел Джессоп. Он спрашивал о ней после того, как рассказал Билли о временных петлях, но все, что узнал, так это то, что она ушла из дома, как только ей исполнилось восемнадцать, и с тех пор о ней никто ничего не слышал. Она даже не приезжала на похороны родителей. Гарретт имеет некоторое представление о том, какими людьми были ее родители, и нисколько не сожалеет о них. Он просто надеется, что она получила необходимую помощь. Огромная часть его надеется, что вся семья Сидов получила профессиональную психологическую помощь. Он все еще злится на то, кем те были в его старой жизни и, вероятно, всегда будет злиться, но здесь и сейчас все по-другому. Гарретту все еще снятся сны о дыме и гниении. Они всегда обрываются, когда Джон сладко улыбается ему, и он просыпается с трясущимися руками посреди ночи. Сейчас он спит хуже, чем когда-либо прежде, но все равно старается. Он все еще чувствует себя пустым.***
Гарретт просыпается где-то в знакомом, но одновременно незнакомом месте. Вокруг странные мерцающие цветы, напоминающие ему о северном сиянии, а в груди дыра, внутри нее тлеет слабый уголек, от которого поднимается вверх тонкая струйка дыма. И перед ним стоит Билли, но это не он. Это Билли из того странного не-сна о больнице в Джорджии, это Билли из шести лет назад. — Мы уверены, что у тебя есть вопросы, — говорит не-Билли, и Гарретт фыркает. — Чертовски верно, у меня есть вопросы. Во-первых, какого хрена? А во-вторых, серьезно, блять? - Гарретт смотрит на того сердитым взглядом. — И для справки, ты выглядишь, как мой брат, это капец как стремно. Не-Билли наклоняет голову, но он все еще улыбается, и в этом есть что-то ужасно отталкивающее, даже неприятное. — Тебе нужно быть более конкретным. Гарретт может чувствовать, как вспыхивает огонь, дым становится сильнее, и он ощущает, как пламя начинает давить изнутри на кожу. «Зачем ты заставил меня и Джона пройти через все это? Какой был в этом смысл?» «Почему нас разлучили?» Но он не спрашивает ничего из этого, буквы не складываются в слова. Огонь горит все ярче и ярче, адское пламя раздувается, и все, что он чувствует – лишь сера и озон, воздух вокруг них неприятно вибрирует и гудит. — Все пошло не так, но мы мало что могли сделать, чтобы это исправить. А касательно того, почему именно вы двое. Мы сочли вас… самыми подходящими, хотя ты можешь найти наши методы сомнительными. Он был одним из немногих, кто смог бы убедить своего брата, а ты единственным, кто доставил бы его туда, — на лице Не-Билли есть оттенок сожаления, но оно выглядит словно карикатура. Как будто кто-то объяснил, что такое эмоции и как они работают, кому-то, кто никогда этого не видел, и теперь оно пытается имитировать в меру своих знаний. — Все так, как и должно быть. — Кто ты такой? Что ты такое? Почему ты продолжаешь называть себя «мы»? — голова у Гарретта раскалывается, когда он пытается смотреть не-Билли прямо в глаза. Кажется, что это не он застрял внутри временных петель, а временные петли застряли у него в голове. Сброс и повтор. Синяки на синяках на синяках на синяках на… — Мы такие же, как и ты, — не-Билли протягивает руку, а Гарретт вздрагивает, но тот продолжает улыбаться, раскрывая ладонь, чтобы показать серьгу Джона. — Приносим извинения за причиненную боль. Наше игнорирование очевидного плохо сказалось на тебе и почти подвело к краю. — Я не понимаю, — произносит Гарретт, едва слыша себя из-за внезапного громкого звона в ушах. Он видит, как движется рот не-Билли, но слов нет, только гудение и помехи, от которых чешутся кости, что вызывает беспокойство по многим причинам. Серьга продолжает привлекать внимание, и он хочет взять ее. Хочет, даже если Джон не будет с ним в этой жизни. Он протягивает руку, но затем мир вокруг изгибается, и Гарретт просыпается на полу, запутавшись в простынях, а Бумер облизывает его щеку. Когда он не находит серьги, то все тело охватывает приступ агонии. Все так, как и должно быть.***
На исходе третьего месяца, пустая витрина оживает в постоянном движении. Видимо новый хозяин определился, что собирается делать с этим местом. Судя по тому, что может сказать Гарретт, это снова будет тату-салон. Но он еще ни разу не видел хозяина помещения, даже если то уже не пустует, оно все еще закрыто. И откроется не раньше, чем через три дня.***
Гарретт закрывает бар, когда посетители расходятся. Билли умчал на свидание, а он отпустил Кейси домой пораньше. Это был спокойный вечер, хотя, по всей видимости, половина сегодняшних клиентов решила разлить свои напитки повсюду, так что Гарретт закончил только после полуночи. Он задается вопросом, должны ли они повесить табличку, намекающую клиентам быть аккуратнее, но не думает, что будет хоть какой-то толк. Задвинув последний стул, Гарретт направляется к пианино, играет пару мелодий наугад на клавишах, пока не останавливается на песне, которую знает наизусть. Даже позволяет себе подпевать. Кто-то хлопает, когда последние ноты затихают, и Гарретт только сейчас понимает, что он не один. Вероятно, это просто Билли вернулся пораньше или Кейси забыл что-то или… — Не знал, что ты умеешь играть на пианино, — говорит знакомый голос, по которому он отчаянно скучал, и тогда Гарретт оборачивается, чтобы посмотреть и… да, это он. Джон Сид стоит и смотрит на него своими слишком голубыми глазами с почти дикой ухмылкой. И Гарретт не может сдвинуться с места, слишком ошеломленный внезапным появлением. Или, быть может, душевная боль и то, как сильно он скучал по другому человеку, наконец, заставили его сломаться? Либо реальный, либо Джон-галлюцинация подходит все ближе и ближе, пока они не встречаются лицом к лицу, и, боже, Гарретт надеется, что тот настоящий. — Даже ничего не скажешь? — спрашивает Джон, и на самом деле есть только один способ развеять все сомнения. Гарретт щипает Джона за руку, и тот смешно взвизгивает. Черт, он реальный. Он действительно здесь. Он здесь, и он помнит. — Господи, тебе что, двенадцать? — глаза Джона сужаются. — Серьезно, кто… — Можешь замолчать на две секунды и дать уже тебя поцеловать? — спрашивает Гарретт, затаив дыхание, и, не дожидаясь ответа, втягивает мужчину в поцелуй. Его охватывает облегчение, когда Джон, не колеблясь, целует в ответ, и он слышит мягкий, довольный стон, стоит Джону прижать его к одному из столов. Гарретт прерывает поцелуй, когда тот начинает переходить во что-то большее, потому что они не должны заниматься сексом в баре. Прижавшись лицом к изгибу шеи Джона, Гарретт крепко зажмуривается, чтобы не заплакать. Ему так много нужно спросить, что он даже не знает, с чего начать, слишком сосредоточен на находящемся здесь Джоне, слишком отвлечен тем, насколько они явно не хотят отпускать друг друга. Но они не могут остаться здесь на всю ночь. Итак, Гарретт отрывается от Джона. По крайней мере, пытается. Пальцы Джона впиваются в его бедра, когда Гарретт начинает отодвигаться, а в голубых глазах вспыхивает почти отчаянная паника, вся бравада, что была ранее, куда-то испарилась, и это заставляет Гарретта замереть. — Пойдем домой? — мягко спрашивает Гарретт, одной рукой обхватив шею Джона. Безысходность во взгляде сглаживается, превращается во что-то менее резкое, и он может почувствовать дрожь удовлетворения, которая пробегает по телу мужчины, когда пальцы Гарретта начинают перебирать тому волосы. — Да, — так же мягко отвечает Джон и следует за ним. Из бара в ночь, через извилистые дороги и густые деревья, обратно в старый семейный фермерский дом, который легко пропустить, если не знаешь, куда смотреть, где заросшее поле теперь заполнено цветами, а не сорняками и колючками. Утром будет разговор, пока их тела все еще сплетены, вопросы и ответы, обещания, подаренная серьга. Но это позже. А прямо сейчас они едут домой. Мизинцы сцеплены всю дорогу, и они больше не пойманы в середине чего-то странного. Все так, как и должно быть.