***
Джон проводит почти три дня в полной изоляции. Он никуда не выходит, не отвечает на телефонные звонки. Большую часть времени смотрит в окно, принимает душ или просто лежит в постели, глядя в потолок. Как будто он просто отключился. Окна светятся, а дома никого нет. У него довольно хорошее представление о том, где сейчас находится Гарретт, но мысли заполняют голову, и он не может заставить себя просто купить чертов билет на сраный самолет и улететь. А что, если Гарретт не помнит его на этот раз? Или что, если тот решил, что так будет лучше, понял, что будет лучше без Джона? Потому что не звонил, даже не отправил одно из своих плохо написанных сообщений. Так что, Джон остается со странной смесью горечи и беспокойства, грызущей его почти три дня. А потом появляется Рейчел и вынуждает выйти из этой хандры, в которую он погрузился. — Джон? — он слышит голос Рейчел, разносящийся эхом в его слишком большой квартире, которая выглядит красивой и дорогой, но совсем безжизненной сейчас. Джон лишь неопределенно мычит в ответ, уткнувшись лицом в подушку. — Джон, что ты делаешь? Мы пытались связаться с тобой в течение нескольких дней, а из-за того, что ты не отвечаешь, Джейкоб уже лезет на стену. Матрас прогибается, когда она садится на край кровати и пытается откинуть одеяло, скрывающее его от глаз. Ему нужно побыть одному, он хочет погрязнуть в своих страданиях и упиваться ими, потому что все будет либо так, либо он вернется к старым привычкам, которые намного хуже, чем это, и, по крайней мере, раз в десять более разрушительны. Он оплакивает то, что у него было с Гарреттом и что он потерял, все потому, что время было непостоянной дрянью. Но у Рейчел свои мысли относительно его страданий, так как она не отстает. — Давай, Джон. Ты не можешь прятаться там вечно, — Рейчел удается откинуть одеяло, но Джон прижимается лицом к подушке, и он практически слышит, как девушка раздраженно закатывает глаза. — Уходи, Рейчел, — наконец говорит он, звуча при этом приглушенно и раздраженно. Она не уходит. Вместо этого ложится рядом с ним, скрестив руки на груди, а ее голос становится мягким. — Что случилось? Внезапно возникает чувство дежавю, но вместо того, чтобы вести этот разговор на поле Блажи, они ведут его здесь в Атланте за много миль от Округа Хоуп. Правда ненадежно сидит на кончике языка, готовая выплеснуться наружу. — Все в порядке, Рейчел, — лжет Джон, и ему не нужно смотреть на нее, чтобы понять, что та знает, что он лжет. — Я пойму, если ты не можешь говорить об этом со мной, но ты не должен держать все в себе. Может, тебе стоит поговорить об этом с Джозефом? — предлагает Рейчел, в ее голосе нет даже намека на страх перед братом. Это странная параллель с разговором, который у них был в другой жизни, просто слово в слово. Они еще некоторое время лежат в тишине, прежде чем Рейчел встает и тащит его за собой. Видимо, сегодня у них семейный ужин, от которого он не сможет отвертеться.***
Рейчел мчится на кухню, как только они входят в дом, который Джон совсем не узнает. Он знает лишь, что они где-то в городе Ром Штат Джорджия. Хотя, когда подходит к снимкам в коридоре, то довольно быстро понимает, где находится. Фотографии, коих дюжины, показывают жизнь, которую Джон совсем не помнит. На одной изображен Джейкоб, держащий на руках маленькую девочку, которую Джон не знает, на другой – он сам на выпуске юрфака, вокруг толпятся Джозеф, Джейкоб и девочка-подросток, на более позднем снимке они все с Рейчел на барбекю. Это заставляет Джона чувствовать себя чужим, потому что он видит, как улыбается на снимках, но не помнит этих событий, которые отличались от тех, что он действительно пережил. И это яркое напоминание о том, что Гарретт не является частью этой его жизни. Отбросив болезненную мысль, Джон, наконец, следует за Рейчел на кухню, где Джозеф стоит у плиты, а Рейчел сидит на стойке, болтает ногами и крадет кусочки измельченного болгарского перца, и это такой сюрреалистический момент, что Джон просто замирает на несколько мгновений. Потому что в его жизни столь преданная Вратам Эдема и Джозефу Рейчел никогда не выглядела настолько комфортно или расслабленно рядом с Джозефом, как сейчас. Затем Джозеф поворачивает голову и улыбается, и это… это не одна из тех улыбок, которые придавали его брату зловеще потусторонний вид. Эта улыбка напоминает Джону о Джозефе до того, как они все были разделены соцслужбами, и Джон почти готов разреветься, потому что впервые за очень долгое время он смотрит на своего брата и не чувствует страха, подкашивающего ноги. — Приятно видеть, что ты не гниешь на дне канавы, как думал Джейк, — шутит Джозеф, и это странно. Вся эта ситуация странная. Странная, потому что они с Рейчел не пытаются произвести впечатление на Джозефа и не боятся. Странная, потому что Джозеф не выглядит так, будто вот-вот начнет проповедь о Коллапсе и Божьем замысле. Потому что Рейчел больше не Фейт, и от нее не пахнет Блажью, что должна струиться волнами по ее телу. Потому что Джон все еще явно заносчив, но он не чувствует необходимости срываться на других, как раньше. Ну, он все еще вспыльчивый и агрессивный, но это не то же самое. Не по тем же причинам. Он держит это под контролем по большей части, даже когда эмоции становятся слишком сильными, чтобы их сдерживать и выплескиваются наружу. Это странно, потому что Джон может видеть резкий контраст, до и после, между тем, насколько дела сейчас выгодно отличаются от того, как они шли раньше, и понимает, что бытие Вестниками Врат Эдема ни капли не сделало их лучше. Они неоднократно рвали себя на части, снова и снова, потому что думали, что станут чем-то значимым и спасут всех вокруг. Но это было не так. Абсолютно. И теперь Джон это видит. Понемногу осознает, что жестокое обличение и вырезание грехов на себе и на других не было исцелением. Он почти не может поверить, насколько был слеп. Словно умышленное невежество, а сейчас он внезапное прозрел. Джон с самого начала знал, что то, что он делает, не только причиняет вред другим, но и негативно сказывается на нем самом, не умаляет его собственной боли и проблем. Этого никогда не было достаточно. Ему не становилось хуже, но и лучше не стало, несмотря на то, что себе он говорил иное. Джон знает, что уже не такой, каким был прежде, но он и не полностью изменился. Он по-прежнему не чувствует особой вины по отношению к людям, которым причинил боль, но, если бы не влияние Гарретта и временных петель, как бы он ни ненавидел это признавать, Джон не думает, что когда-либо бы был в состоянии признаться самому себе в чем была проблема или что проблема вообще когда-то существовала. Из-за чего глубокая боль внутри становится еще более ощутимой. — Джонни? — спрашивает Джозеф, и Джону с трудом удается не вздрогнуть, не склонить голову в знак почтения, и он понимает, что разговор продолжался без него. — Извини, я завис немного, — говорит Джон, и это не ложь, но и не совсем правда. — Ты уверен? Выглядишь немного бледным. — Я в порядке, — лжет, но они, кажется, верят ему. Хотя Джозеф время от времени все равно бросает в его сторону обеспокоенный взгляд. Пока Джейкоб и Фейт, настоящая Фейт, наконец, не возвращаются.***
После появляются странные, туманные фрагменты воспоминаний, которые со временем просачиваются то тут, то там. Это полезно, потому что он не совсем понимает, что происходит вокруг него, какая сейчас его семья. Но это в то же время тревожит и придает вещам странный вуайеристический подтекст, потому что это все равно, что наблюдать за жизнью незнакомца, где Джон лишь неуместный самозванец. Похоже на то, когда кто-то носит одежду на размер меньше. Джон все еще подходит этому месту, но он не совсем правильный, и это слишком бросается в глаза, странно, как они еще не заметили, что он не тот же Джон. Но не все так плохо. Рейчел остается его лучшей подругой, хотя в этой жизни они познакомились в центре реабилитации для наркоманов после того, как та сбежала из дома. У Джейкоба по-прежнему немного подтекает крыша (кто бы говорил, он практически слышит, как острит Гарретт, хотя того здесь нет, и они вообще никогда не встречались в этой жизни), но тот кажется намного счастливее, чем помнит Джон. Самая большая перемена - это Джозеф и Фейт. Фейт совсем не похожа на своего отца, за исключением голубых глаз, которые, кажется, имеют все Сиды, и у нее острое чувство юмора от Джейкоба, потому что тот, по всей видимости, помогал Джозефу с ее воспитанием с младенчества, но смеется она в точности, как Джон. По словам Джозефа, в ней царит спокойная и умиротворяющая мамина атмосфера, мамина сила и уверенность. А Джозеф… Джозеф такой другой. От Отца не осталось никаких следов. Во всяком случае, ничего такого, что Джон бы заметил. Джозеф по-прежнему чуткий, спокойный, тихий и готовый слушать, но на плечах его брата нет тяжелого, давящего груза чего-то старого, чего-то древнего. Все изменилось настолько сильно, что, когда Джон оглядывается на ту старую жизнь, ему кажется, что он смотрит в кривое зеркало. Но какая-то часть его хочет вернуться к этому, потому что, по крайней мере, у него был Гарретт и то молчаливое понимание, царившее в их отношениях. Теперь у Джона нет даже небольшого утешения в виде человека рядом, который мог бы понять его с одного взгляда. Он не может отправиться искать Гарретта, потому что тот либо не помнит, либо решил, что без Джона будет лучше. Потому что иначе бы уже позвонил или отправил хоть одну весточку, чего тот так и не сделал. Джон достаточно изменился и может признать, что ему немного горько. Ладно, совсем не немного горько. Но он должен с этим справиться, желательно без причинения вреда своему здоровью, но у него не получается. Он позволяет всей это ситуации загнивать, потому что в груди не осталось ничего, кроме этого разъедающего чувства.***
Джон скучает по Гарретту. Он скучает по кривой ухмылке и ямочкам, скучает по ужасному чувству юмора, по холодным пальцам, которые пробирались под его рубашку, скучает по постоянному стебу, по хриплому звуку своего имени, вырывающемуся изо рта Гарретта. Он скучает по нему. Телом и душой.***
Спустя месяц однажды ночью Джон получает текстовое сообщение, пока лежит без сна, глядя в потолок. Его запасной телефон шумно гудит у головы, и, когда он убирает палец с экрана блокировки, Джон чувствует, как сердце замирает. «я хочу, чтобы ты был здесь со мной… возвращайся домой» Он не знает этого номера, но его мысли немедленно переключаются на Гарретта, даже если это может быть кто угодно. В голове всплывает образ фермерского дома, который почти невозможно увидеть с дороги, если не знать, что тот там есть, и того, кто его там ждет. Большой палец парит над экраном, готовый выдать ответ, но мерзкое чувство снова скручивается где-то за ребрами. Это мог быть кто угодно. Джон ждет, чтобы увидеть, будет ли еще одно сообщение, разъясняющее, кто ему написал. Так и не дождавшись, он кладет телефон и накрывает лицо подушкой. Чувства разрывают его на части.***
Он не ожидал, что из всей семьи именно Джозеф решит начать что-то делать с его депрессией. Хотя, честно говоря, наверное, не стоило так сильно этому удивляться. — Я собирался заставить тебя поговорить с одним из нас, когда ты будешь готов. Но прошел уже месяц, а за последние пару дней ты стал еще мрачнее. Что случилось? — спрашивает Джозеф, входя в квартиру Джона. — Ты ехал два часа в другой город, чтобы спросить меня о чем-то, когда мог просто сделать это по телефону? — Если бы я позвонил, ты бы повесил трубку. Но ты не сможешь проигнорировать меня, если я приду лично, — говорит ему Джозеф с мягкой улыбкой на лице. — Что-то тебя явно тревожит, и мы все беспокоимся. С усталым вздохом Джон начинает свой рассказ.***
Джозефа, похоже, даже не смущает то, что говорит Джон. — Ты ведь помнишь, как ты и этот Гарретт буквально явились из ниоткуда в мой самый темный час около восемнадцати лет назад, верно? — горько спрашивает Джозеф. И Джон моргает, прежде чем его охватывает смущение. Конечно. Он настолько сильно упивался своей собственной болью, что совсем забыл об этом. — Так что если я помню это, и ты помнишь, то кто сказал, что Гарретт не помнит? Тебе следует поехать к нему. Джон вспоминает полученный текст, и у него появляется надежда, потому что Джозеф прав. Он позволял глупым мыслям сбивать себя с пути. Ничто не мешает ему просто найти Гарретта. За исключением его семьи. Потому что все они здесь, в Джорджии. — А что насчет тебя и остальных? — потому что, несмотря на то, что он скучал по Гарретту, Джон не хочет отказываться от своей семьи. Ко всему, здесь все еще его работа, которую, говоря откровенно, он уже однажды бросил. Но Джозеф только улыбается и кладет руку ему на плечо. — Мы тоже поедем. Рейчел собиралась вернуться и сделать что-то с семейной оранжереей, доставшейся ей по наследству. Фейт скоро поступать, а в Монтане хорошие колледжи. И Джейкобу будет полезно сменить обстановку и больше времени проводить на свежем воздухе. Это легко, слишком легко, но потом Джон вспоминает тот разговор, который был у них с Гарреттом, о том, что бы он сделал по-другому в своей жизни, кем бы мог стать, и Джон… Джон, правда, хочет этого. Жить с Гарреттом в том старом фермерском доме, который трудно найти, делая то, что хочет, не беспокоясь о Дунканах, без того, чтобы время вмешивалось раз за разом. Он никогда раньше не мог никого удержать рядом, и он устал от этого. Он хочет иметь возможность быть с Гарреттом, и если для этого ему придется ухаживать за тем снова и снова, если окажется, что тот его не помнит, то пусть будет так. Джон пойдет на это. Но будь он проклят, если позволит Гарретту ускользнуть сквозь пальцы, даже не пытаясь.***
Джон начинает осуществлять задуманное, не откладывая все в долгий ящик. Он покупает помещение в Фоллс Энде, которое было довольно сильно сожжено, но у него есть лишние деньги, чтобы привести то в порядок, хотя для этого придется немного подождать. Он максимально разгрузил свои рабочие вопросы, чуть не бросив все открытые дела. Джейкоб сразу же отправляется в Округ Хоуп, как только Джон покупает для них дом. — Там требуется немного поработать, чтобы привести все в порядок, так что я могу поехать и заняться ремонтом, пока вы, ребята, закончите со всем здесь. Кроме того, Миллер уговаривал меня пойти с ним на рыбалку, — говорит Джейкоб, загружая последние свои вещи в грузовик.***
Когда бы он ни смотрел в зеркало, то всегда удивляется отсутствию «Лени» на коже. Она была с Джоном так долго, что он даже задумывается о том, чтобы снова набить ее, но быстро отвергает эту идею. Ему это не нужно. Он никогда этого не делал. И серьга в его левом ухе уже не та, что была раньше. Он не носит крест в виде солнечных лучей, это просто металлическая шпилька. Он задается вопросом, сохранилась ли она у Гарретта, серьга, которую тот украл у Джона в его бункере.***
Теперь, когда у него есть цель, все идет в правильном направлении и время просто летит. Остались незакрытыми всего три дела, и два из них завершаются в его пользу. Последний суд должен состояться через две недели, и Джон чувствует себя прекрасно, не смотря на сны, которые не может вспомнить. Хотя, после особенно странного, он обнаруживает, что серьга, которую Гарретт присвоил, лежит на кухонном столе рядом с кофе-машиной. Серьга с символом культа, что никогда не существовал в этой реальности. Джон быстро и тщательно обыскивает свою квартиру, но не находит ничего необычного. Он не знает, хороший это знак или нет, но все равно кладет серьгу в карман.***
Прошло три месяца, и это наконец-то происходит. Он едет по дорогам Округа Хоуп в темноте. Мог бы сразу отправиться в новый дом своей семьи, но Джон не может ждать. Плевать, что уже поздно. Когда он добирается до Фоллс Энда, то оставляет машину, припарковав за своим салоном, бросает сумку прямо за дверью и запирает помещение. У него в голове есть порядок действий. Пойти в «Сприд Игл» и поспрашивать, может, что и узнает. Это весь план, но теперь, когда он здесь, каждая клеточка его существа беспокойно вибрирует. Помещение кажется пустым, но свет все еще горит, и он слышит музыку, поэтому Джон просто входит и замирает, как вкопанный. Гарретт играет на пианино и поет, и любые планы на их первую встречу в этой жизни рушатся. Такое ощущение, что он идет во сне, потому что это слишком хорошо, чтобы быть правдой, что он, наконец, оказался в одной комнате с Гарреттом после долгих трех месяцев разлуки. — Не знал, что ты умеешь играть на пианино, — обнаруживает себя Джон, когда песня заканчивается, и чувствует, как бешеная, возбужденная ухмылка расплывается по лицу. Зеленые глаза смотрят на него, и все острые углы разом сглаживаются, потому что в этом взгляде отчетливо видно узнавание, а поцелуй, который наступает после щипка, успокаивает буйную энергию, что зреет под ребрами. Джон следует за Гарреттом из бара. Он уже прошел за ним через ад, так почему сейчас что-то могло измениться?***
Дом такой, каким он его помнит, но в то же время другой. В поле все еще есть цветы, но они не те, что посадила Рейчел несколько жизней назад, а Бумер подбегает к нему, будто узнает. Кровать такая же, как и каждый вздох и всхлип Гарретта, когда Джон, наконец, скользит внутри него, холодные пальцы сжимают спину и плечи, и нет необходимости торопиться, потому что это похоже на то, как два кусочка головоломки встают на свои места. Они засыпают, свернувшись клубком, сцепив ноги и крепко держась за руки. Утром они поговорят, а пока этого достаточно.***
В ту ночь ему снятся странные сны, но это не кошмары. Просто непонятные мерцающие огни под волнами соленой воды, водоросли в воде вокруг него. Он смотрит вверх на поверхность и видит, как солнечный свет проникает сквозь толщу, и знает, что рядом есть кто-то еще. Они говорят с ним, но хоть и все их слова верны, звучит так, будто они произносят те вверх ногами, но это не имеет смысла, и больно смотреть им прямо в глаза, поэтому он отводит взгляд, их форма странная, их очертания колеблются и меняются. Сон заканчивается, когда его поднимают из водных глубин к яркой поверхности.***
Джон просыпается с восходом солнца и просто лежит с Гарреттом, медленно проводя рукой вверх и вниз тому по спине, затем по ребрам и замирает на груди. Там больше нет «Гнева», как и у него нет «Лени», и это кажется неправильным и правильным одновременно. — Ты всегда можешь сделать мне татуировку снова, — говорит Гарретт мягким, но грубым ото сна голосом. Уголок рта Джона искривляется в улыбке, когда он смотрит на человека, что украл его тело, душу и сердце полностью в тот самый момент, как они впервые увидели друг друга в церкви, которой никогда не существовало. — Я могу сделать и кое-что еще, — он перегибается через край кровати и роется в кармане джинсов, пока не находит то, что искал. Гарретт вопросительно приподнимает бровь, но Джон лишь поворачивает голову мужчины набок и вставляет изношенную серьгу-крестик с солнечными лучами в так и не заросший прокол. — Но все же я не против набить тебе татуировку. В зеленых глазах вспыхивает озорство, и Джон не может не повалить того обратно на матрас, усаживаясь между бедер и прижимаясь губами к каждому дюйму лица, пока Гарретт не начинает смеяться и извиваться под ним. А затем Джон прижимается губами к ушной раковине и шепчет слова, которые Гарретт впервые сказал ему, когда они поднимались на гору в Уайттейл. — Я люблю тебя.