***
— А-Чэн... Ты знаешь, твой сын будет очень сильным заклинателем, — Вэй Усянь полулежал на диване в какой-то смутной имитации гнезда, обложенный подушками со всех сторон. Вокруг него ворчливой тенью туда-сюда сновал непобедимый СаньДу Шеншоу, великий глава ордена ЮньМэн Цзян. Он то и дело спрашивал у своего омеги хорошо ли ему лежится да подкладывал под острые локти все больше подушек, пока Вэй Усянь в них почти не утонул. Вчерашним вечером у омеги случился необъяснимый приступ — головная боль, тошнота и головокружения закончились тем, что он едва не упал с лестницы. Повезло, что его успел подхватить раздражающий Вэнь Нин. Лекари полночи окуривали Вэй Ина благовониями и отпаивали неприятными отварами. Цзян Чэн был настолько напуган произошедшим, что не мог заснуть, а сейчас был тише воды, ниже травы, и готов был молча выполнить любой приказ своего омеги. Разве что кроме просьбы сравнять Пристань Лотоса с землей или признать Лань ВанЦзи более сильным заклинателем. — Почему ты так думаешь? Ты не хочешь пить? Может открыть окно? — Цзян Чэн, — Вэй Усяню от вида чрезмерно заботливого, нервного мужа становилось очень смешно, он протянул к нему обе руки и, схватив за шкирку, усадил уверенно рядом с собой. С альфой под боком лежать стало еще более уютно и комфортно, — Не перебарщивай, это просто слабость была. Не выспался, наверное. — Тебе что-то мешает спать? Давай я-! — Просто заткнись, умоляю тебя, дай мне сказать. — Хорошо. Хорошо, все что хочешь! — глава Ордена Цзян накрыл ладони супруга своими — дрожащими и почти холодными. Взгляд его едва ли не мокрый, напряженный обводил каждую черту красивого лица омеги, так что от него не скрылось то, как Вэй Ин заметно скривился, словно что-то причинило ему боль. Вэй Ин шумно выдохнул и переместил руки альфы на свой живот. Цзян Чэн редко прикасался к нему вот так — волновался сделать что-то не то, неправильно надавить, неприятно огладить. Вэй Усянь понимал, что тот все время от живота, как от огня вовсе не из-за нелюбви, а лишь из-за тревожности. Но сейчас разве не должен ли он был?... — А! Что это было? — волнение в серых глазах супруга сменилось растерянностью, когда он ощутил пальцами сначала тепло ци мужа, а после уверенный толчок изнутри. Цзян Чэн громко сглотнул и вновь посмотрел на донельзя довольное лицо Вэй Ина. — Это наследник СаньДу Шеншоу тренируется, как будет ЦзыДянем отца ноги ломать всем неугодным. С того дня Цзян Чэн гладил живот Вэй Усяня каждую ночь.***
— Мы идем на ночную охоту. Это не было вопросом. Судя по серьезному взгляду раскосых стальных глаз, Вэй Усянь не шутил. Он вырос перед супругом нерасторопной тенью, облаченной в уже привычные клановые одежды, и, уперев одну руку в бок, второй откинул за спину надоевший пышный хвост. Справа от него неловко потирал макушку бледный Цзинь Лин. Именно его дядюшка Вэй перехватил у самых ворот, а потом внезапно воодушевился идеей совместной вылазки. Разумеется, никто не мог покинуть Пристань Лотоса и отправиться на зачистку территорий ЮньМэна без прямого разрешения от главы ордена. Именно поэтому напряженный таким опрометчивым решением омеги племянник и притащил его к супругу в тщетной надежде на то, что тот буйного Вэй Ина усмирит да вразумит. Цзян Чэн на уверенного супруга бросил из-под бровей сведенных сосредоточенный взгляд и распахнул перед собой очередной свиток отчетности, вооружаясь кистью. — Отправляемся через два часа по устью реки на запад. Ходят слухи, что там распоясалась мелкая нечисть. Цзинь Лин, помоги молодому господину Вэю собраться. — Н-но дядя-! — красноречивый взгляд СаньДу Шеншоу заставил Цзинь Лина осечься и прикусить язык. Довольный Вэй Усянь отвесил самый глубокий поклон, из всех возможных в его положении, и едва ли не вприпрыжку вылетел из помещения, не забыв при этом и Цзинь ЖуЛаня за шкирку с собой прихватить. — Молодой господин Вэй... Разве стоит ему использовать свою духовную силу в таком положении, глава? — альфа, что состоял в совете ордена ЮньМэн Цзян, бросил на вновь вернувшегося к отчетности Цзян ВаньИня вопросительный взгляд. Сам он был лет на шесть старше Цзян Чэна, и уже давно обзавелся целой сворой будущих адептов. Сам глава почти никогда не интересовался личной жизнью своих приближенных, потому и на советы их, касающиеся его семейной жизни Цзян Чэну было плевать. — Мой супруг хочет поохотиться. Значит, он будет охотиться. В голосе СаньДу Шеншоу было слишком много раздражения и нежелания продолжать разговор. Мужчина принес короткое извинение и тоже вернулся к работе.***
— Что ты творишь? Мы же на улице! — Ну, да, и что? — Мы на охоте, мать твою! — Ну, да, и что? — Вэй Усянь! — Мне больше нравится, когда ты зовешь меня «А-Сянь», ну же, А-Чэн. Глава Ордена Цзян был обезоружен, обездвижен и взят в плен еще задолго до прибытия в пункт назначения — просто оказался вжат телом своего омеги в дерево. СаньДу бесполезным грузом подрагивал в напряженной руке, увитой венами, пока вжимающийся лицом в чуть взмокшею шею Цзян Чэна омега покрывал чувствительную кожу вокруг своей метки поцелуями. Альфа жмурился до блеска перед глазами, старался дышать ровно, когда горячий и мокрый язык проходился ровно по насыщенным узорам распустившихся лепестков. Вэй Усянь любил свою метку, и ту, которой был украшен он сам. Какое-то неописуемое удовольствие доставляло ласкать именно ее. Обводить по контуру распустившиеся до ключиц листья лотоса, подцеплять языком углубление в самом центре, смаковать вкус. Он наслаждался этим едва ли не больше, чем пригвождённый его феромонами к земле глава ордена Цзян. Приглушенно трещал на запястье искрящийся ЦзыДянь от сдерживаемой силы. Вэй Ин уже привык — он мог делать то, что хочет. Цзян Чэн менялся с возрастом, учился, становился более сдержанным, податливым, понимающим, мягким. Вэй Усянь научился прогибать под себя неукротимого мастера Трех Ядов, потому что сердце СаньДу Шеншоу шумно билось только в его неловких пальцах. Желание и возбуждение накатывало волнами, вынуждало захлебываться, вместо ци струилось по меридианам, омывало ядро, и по венам, вверх, до самой макушки, до линий метки. И она почти сияла внутренним золотом. В метке Цзян Чэна сияние Вэй Ина. Омега собирал этот свет губами, пил, и почти надрывно стонал от порядком забытых ощущений близости. — Ты так давно не прикасался ко мне, А-Чэн. Пожалуйста, потрогай меня, я так соскучился. Сложно сдержать улыбку, когда ты слышишь насколько сильны твои слова. Цзян Чэн шумно втянул носом прохладный лесной воздух — аромат мокрого дерева и опавшей листвы, сбившейся в кучу под их сапогами, бодрил, но сквозь него уверенно просачивался вязкий, почти сладкий, чуть молочный из-за беременности аромат его омеги. Колени подгибались, разве можно устоять? Вэй Усянь знал — Цзян Чэн перед ним устоять не в силах. — Пожалуйста. Видят Небожители, Цзян Чэн не железный. Тихий шепот потерялся в уверенном поцелуе. Метки вспыхнули ярче. Глаза закрой — почудится, будто связались золотые нити. Горячие пальцы СаньДу Шеншоу властно сжали нежный подбородок омеги, вынудили запрокинуть голову, податься слегка назад от какого поистине сумасшедшего напора. Ему нравилось. Мужчины закрыли глаза и растворились друг в друге, отдаваясь чувствам, переплетаясь теснее виноградной лозы. Занимался дождь. Но пока в воздухе пахло лишь его приближением, гром грохотал где-то совсем-совсем далеко. А молнии, что говорить, подвластны альфе. Цзян Чэн целовал пылко, чувственно, но до невозможного нежно. Почти осторожно и трепетно скользил языком глубже в шумно мычащий от удовольствия рот. Он наслаждался минутами единения, что были запретны традициями в положении Вэй Ина, но не давал волю страсти, которая бурлила в крови до того, что дрожали крылья носа. Его омега жался к нему, почти вплотную притирался, и не было ничего важнее в этот момент. Зашелестела одежда. Смешалось шумное дыхание. Вэй Усянь пах детством. Болотистым озером поутру, стащенными у лавочника пирожками. Вэй Усянь пах юностью — вином, слезами первой любви, впервые познанной ревности. Вэй Усянь пах зрелостью — предательством, болью и кровью. Вэй Усянь пах будущим — теплотой утреннего солнца, лепестками лотоса. Руки Цзян Чэна жадные — они голодно ощупывали горячо льнущее все ближе тело. Сминали складки множественных пурпурных тканей, разделявших их естество, ласкали упругие изгибы. Когда Вэй Усянь был альфой, запах второго самца вызывал у Цзян ВаньИня невозможный трепет, какое-то до злости невозможное желание подчиниться. Он лишь украдкой постыдной думать мог о том, каково это — прикасаться к Вэй Ину, чувствовать его дыхание своими губами, ощущать хватку сильных рук. То тело было сильным и красивым, мужественным, статным. Это же, напротив, казалось хрупким и совсем-совсем слабым, нуждающимся в защите, в аккуратных прикосновениях, в легких, словно перья, поцелуях вечерами, во всем том, что заклинателю Трех Ядов когда-то было чуждо. Было. Ладони трепетно легли на напряженный круглый живот, почти полностью накрывая тот собой, огладили ласково, поддержали. Цзян Чэн, рыча, сдержал необдуманное желание прямо сейчас прижаться к нему губами. Он нехотя оторвался от зацелованных губ и пьяно взглянул на супруга, стараясь перевести сбившееся дыхание. В раскосых глазах цвета подступающей грозы Цзян Чэн увидел лишь свое отражение. Вэй Ин продолжительно лизнул чужие распахнутые уста напоследок — до тянущего чувства откровенно. Иньская ци устремилась водопадом вниз. Напряжение было отчетливо-ощутимым. Друг к другу сквозь одежды. Тесно. Влажно. — Что же ты со мной делаешь... — Что я делаю? Исполняю свой супружеский долг! — Вэй Усянь задорно хихикнул, подцепил ногтем чувствительный левый сосок Цзян ВаньИня сквозь одежды и, сверкнув озорным взглядом, неуклюже, из-за мешающего живота, опустился на колени. Пальцы Вэй Усяня умелые и ласковые. Они ощупали крепкие бедра, аккуратно раскрыли складки одежды главы ордена, обнажая ноги, увитые почти деревянными мышцами, и вцепились в них в надежде удержать возбуждение. Губы его, упругие и мягкие, ловко растянулись вокруг полунапряженного корня ян альфы, и омега замычал от приятного терпкого вкуса и ощущения того, как нефритовый стержень окончательно затвердел на его языке, как разбухла узкая полоса узла. Чувство тяжелого органа, распирающего небольшой, но дико жадный до лакомств сегодня, рот, было просто непередаваемым. Внутри влажно и туго, Цзян Чэн рычал, но не позволял себе податься навстречу, напирая, как делал это раньше. Вэй Ин скользнул ладонями выше, пальцами зацепился теперь за фиалковый пояс темных одежд, неловко задевая клановый колокольчик супруга, и посмотрел на него снизу вверх широко раскрытыми глазами — масляный взгляд блестел слезами удовольствия, скапливающимися на ресницах от слишком глубоких проникновений в самое горло. Он старался. Лесная тишина наполнилась мокрыми и постыдными звуками. Цзян Чэн безбожно уронил СаньДу в ворох пожухлой листвы и закатил глаза, накрывая дрожащей ладонью лохматую макушку супруга, поглаживая. Возлюбленное имя растаяло в первом раскате грома. Цзинь Лин вернулся с ночной охоты потрепанный и дерганый. Весь следующий день он смущенно избегал компании родственников.***