Тактильный голод

— Да потому что в половине случаев у меня на этом моменте срывается голос! Никто не смотрит на Чимина с сожалением, они не для этого собираются после тяжелых репетиций за выпивкой. Это время для разговоров, споров, истерик, смеха, глупых историй — любого багажа, который ты не хочешь нести в одиночестве. Поэтому Чимина, рассевшись в намджуновой комнате, самой большой на этаже отеля, все слушают спокойно, с едва ощутимым предчувствием напряжения перед бурей, которое всегда случалось, если хоть кто-то, в особенности Чимин, обычно пребывающий в спокойном, радостном расположении духа, злился на себя. — До концерта еще неделя, — спокойно говорит Джин, сидящий на полу в ногах Тэхена, — тебе нужно дать себе отдохнуть. — У меня нет столько времени, — произносит Чимин сквозь зубы, пальцы сжимаются на бутылке соджу так крепко, что смотреть больно. Чонгук буравит эту бутылку глазами, хочет отнять, тем более, что Чимину уже хватит, но Юнги, сидящий по другую сторону от Чимина, делает это первым. — Тебе никакого времени не хватит, если ты сейчас не переключишься, — говорит он, сжимая освободившуюся ладонь своей раньше, чем Чимин успевает попытаться перехватить у него бутылку. Чонгук хотел бы так же по щелчку… нет, не успокаивать его, — Чимин не выглядит спокойным, колотится внутри от плохо контролируемой ярости, — но сдерживать, может быть, потому что Чимин, чувствуя прикосновение, с тяжелым вздохом откидывается на спинку дивана, закрывает глаза, и затихает немного. — Расписание было дерьмовым, — вздыхает Намджун, — мы все пока не в лучшей форме и хуже всего сейчас было бы загонять себя еще больше. — Тебя это тоже касается, Намджун, — Хосок, сидящий на кровати, с усмешкой фыркает, — это что за нота была вчера? — О, о, — тут же включается Джин, — я вчера тоже услышал его в своих мониторах, это была самая фальшивая нота в истории. Джин, просмеявшись, передразнивает Намджуна, отвратительно фальшивя и гримасничая, и все остальные валятся со смеху, но Чонгук все равно поглядывает на Чимина и, видя, как тот тоже устало смеётся, украдкой улыбается. — Мы завтра утром едем смотреть площадку, останься в отеле, репетиции все равно не будет, — предлагает Намджун. Чимин вздыхает. — Ладно, ладно, тогда я в тренажёрку схожу, — все разом вопят на него «Чимин, ну какого черта?» и он едко усмехается, — да что опять? Ребят, я себя с говном сожру, если буду сидеть на месте. В комнате снова воцаряется хаос, кто-то ворчит на Чимина, кто-то ищет ещё алкоголь, Тэхен с Джином о чем-то смеются, и следом тянется тихий голос Юнги. — Вы как хотите, а я спать. — Да вы посмотрите, — смеётся Джин, — вот так выглядит пиздабол в естественной среде обитания. Ты же работать пошёл! — Посмотри в мои честные глаза, — совершенно равнодушно отзывается Юнги уже в дверях, когда всем видно в лучшем случае его затылок. Чонгук за общим гоготом не сразу замечает, как телефон вибрирует в кармане, а потом, снимая блокировку, видит сообщение в какао от Юнги. «Через час у меня». И совершенно случайно, растерянно мазнув взглядом в сторону, замечает то же самое сообщение в телефоне Чимина. * Чонгук немного переживает, что Чимин не знает, что Юнги позвал и его тоже, что он этого не хочет, что Чонгук может помешать им… в чем? Он, может быть, сам себе все придумал, и они просто собираются разговаривать, но стал бы тогда Юнги врать, что уходит спать, когда никому, кроме Чонгука, неизвестно, чем занимаются эти двое? Он приходит последним, застает Чимина уже в комнате Юнги, тот оборачивается, смотрит немного недоуменно то на него, то на Юнги, и у Чонгука сердце ухает вниз — он не знал, он не ждал его, Чонгук здесь лишний. Но потом замечает, как у Чимина что-то загорается в глазах в радостном недоверии, будто он получил подарок, который хотел, но совсем не ждал, и он спрашивает у Юнги осторожно: — Хен? — Что? — усмехается Юнги. — Ты уверен?.. — В таком состоянии тебе не хватит меня одного. Чонгук хочет сказать, что он уверен, что он готов дать все, что у него есть, потому что видит, что Чимин не в порядке — он нервно мечется на месте, сжимает-разжимает кулаки, весь дерганый, всклокоченный, как псина, которой натер ошейник на коротком поводке. И если он не лишний, если может помочь… Он уже видел, как они целуются, но тогда это было в темноте, неторопливо, почти лениво. Здесь Чимин, с промелькнувшим на лице облегчением, вцепляется в Юнги, целует его коротко, но пылко, — сердце от этой красоты горячо сжимается, — и снова оглядывается на Чонгука. Между ними шага два, не больше, но Чимин подлетает к нему первый, целует точно как Юнги, сгребая воротник в кулак, будто сдерживается изо всех сил, и отрывается, почти задыхаясь. — Ты как? — спрашивает он, прижимаясь лбом, близко-близко, выдавливает из себя по слову, и почему-то дрожит едва ощутимо, хотя это у Чонгука звон в ушах от одного поцелуя. — Хочешь? — Да. — Только давай договоримся. Я могу не сдержаться и сделать что-то… неожиданное, — он нервно облизывает губы, и у Чонгука внизу живота хлещет кипящей плетью от этого жеста, от собственного нетерпения, от того, насколько сбивчивый голос Чимина пропитан темным обещанием неизвестного, — и если тебе это не понравится, ты меня сразу останавливаешь. — Согласен, — Чонгук влипает в черные, пьяные глаза. — Воспользуйся мной как тебе хочется. Когда его с силой впечатывает спиной в дверь, из груди рвется резкий, почти испуганный вздох, Чимин ловит его ртом, когда целует сразу же, прижимаясь всем телом. Вот теперь он не сдерживается, Чонгук это точно чувствует, потому что чужое наглухо закупоренное бешенство рвет пробки и хлещет высокоградусным алкоголем прямо ему в кровь — через то, как Чимин целуется, терзая губы, с какой нефильтрованной жадностью он лапает, сгребает, лезет под одежду. Так, будто Чонгук из этой комнаты не выйдет, а выползет. И он не боится этого, жмется в ответ, а Чимину его податливость крышу рвет. Руки стаскивают одежду хаотично, губы мажут по открытой коже, на тихом чонгуковом стоне Чимин порывисто прижимается губами к шее, и Чонгук тут же запрокидывает голову. Какой контроль, какая сдержанность, когда Чонгук вообще не осознает реальность, отдается безвозмездно, только слышит: — Чимин, аккуратно. Господи, хорошо, что здесь есть Юнги, он проследит — и одновременно с этим, как же это плохо. Чонгук на грани отдать контроль в его руки и будь что будет. — Черт, — Чимин отрывается, смотрит недовольно куда-то на шею Чонгуку, глаза огромные, бешеные, мутные от адреналина, — к утру сойдет, все нормально. — Хорошо, но не делай глупостей. Чтобы не делать глупостей, нужно думать, а это точно не то, что делают сейчас они оба, потому что Чимин даже не отвечает, впечатывается в губы снова. Он пытается раздеться, одновременно с этим не выпуская Чонгука из рук, и чуть не падает; они смеются в поцелуй, прижимаясь друг к другу обнаженными совсем без стеснения. — А можно… ах, черт, — стонет Чонгук, когда Чимин кусает его за ухо, — можно Юнги-хен тоже разденется? — Это вряд ли, — шелестит тихим смехом в шею. — Да нет, почему же. Чимин оборачивается на Юнги с нахальной усмешкой. — Я смотрю, у тебя есть любимчики? — и такими голодными черными глазами следит за тем, как Юнги расстегивает молнию на толстовке, словно Чонгука сожрет, а потом и до Юнги доберется. — Кто знает. Может, просто кто-то умеет вежливо просить, — Юнги, отзеркалив усмешку, уходит к кровати, по пути стаскивая с себя футболку, и говорит, не обернувшись, — хватит пялиться, дырку прожжете. — Иди, — тихо говорит Чимин, шлепнув Чонгука по заднице, и идет рыться в неразобранном чемодане Юнги на полу. Чонгук послушно следует команде, медленно шагает к кровати по следу из брошенной то тут, то там одежды, потому что боится задержать взгляд на обнаженном Юнги и застонать. — Иди сюда, — усмехается тот, словно читает мысли, и Чонгук залезает на кровать, все-таки поднимая глаза. Юнги не рельефный, не крепко сложенный, но Чонгук смотрит на его красивые ноги с нежной светлой кожей, такой приятной наощупь, что хочется сжать и посмотреть, как быстро порозовеет кожа; на мягкий живот, выпирающие ребра и ключицы, тонкую шею. И врезается в глаза, которые смотрят на него горячим, тяжелым взглядом — и именно этот контраст силы, заточенный в почти ломкую хрупкость, выжимает из него восхищение до скулежа. Чонгук забирается на кровать к Юнги, сидящему у изголовья как тогда, наклоняется почти вплотную, замирая боязно. В нем столько всего, столько любви, к нему, к ним всем, столько благоговейного трепета, искреннего, что он ломается неосознанно почти в шепот: — Спасибо, хен. Юнги ему не отвечает, только усмехается как обычно, когда говорит с нежностью «ну что ты несешь, Чонгуки» и, мягко вплетая пальцы в волосы на затылке, целует медленно, головокружительно, Чонгук на эту ласковость сбивчиво выдыхает ему в губы и больше, кажется, не дышит. Не осознает даже, когда за спиной проминается кровать, как его мягко вырывают из рук Юнги, или тот сам со смехом передает его Чимину, но какая-то секунда и — бум, все вспыхивает, перекидывается огнем стремительно, как по сухой траве. С такой торопливостью его захватывают руки Чимина, крепко прижимая спиной к его груди, гладят, стискивают, сжимаются крепко на шее. Чонгук откидывается затылком на чужое плечо, и Чимин бросается губами на доверчиво открытое горло, смеется в ухо с издевательской нежностью. — Как же тебе нравится, когда хен смотрит, а. Чонгук, стоя на коленях перед Юнги, не видит, но чувствует его взгляд, как он обгладывает его распахнутость одновременно с руками Чимина и, конечно же, замечает, как Чонгук от этого горячими пятнами идет. Его красит румянцем и следами от жгучих прикосновений Чимина, тот его сжимает свободной рукой несдержанно, без прежней бережности, впивается на талии, на бедрах, вторая стискивает на горле чуть крепче, прежде чем исчезнуть совсем, и Чонгука выгибает в стоне настолько неожиданном, что он сам пугается этого звука. — Господи, что с ним можно сделать, ты посмотри, хен, — Чимин, вжимаясь лицом ему в шею, почти стонет сам, дрожит весь от нетерпения. Чонгук не знает, что с ним можно сделать, но хочет, чтобы с ним сделали все, что только заблагорассудится этим двоим. Эта мысль его так заводит, что он неосознанно тянется руками к члену, но тут же получает жгучий шлепок по бедру. — Даже не думай, — низко предупреждает Чимин, и Чонгука от его голоса пробирает до мурашек. Чимин сжимает его член в кулаке сам, дрочит сразу быстро и крепко, потому что стоит у Чонгука до того сильно, что едва смыкаются пальцы, как он осторожно толкается в кулак. Они смотрят оба, он точно знает — Чимин заглядывает ему через плечо, но взгляд Юнги он видит лично, темный, пристальный, и сам не замечает, как течет Чимину на пальцы. — Я вижу, что ты хочешь, давай, — говорит тот. Чонгук не знает, что это значит, потому что обращаются не к нему, и он слишком поздно осознает, что от Юнги не было ни одной команды, а это значит, что Чимин командует сегодня ими обоими. Юнги эта капля на головке бесит до дрожи, и он почти сразу тянется вперед, слизывает ее, облизывая языком по кругу, и Чонгуку собственным стоном обугливает позвоночник. — Не вздумай кончать, пока я не скажу, понял? — хрипит Чимин ему на ухо, но Чонгука хватает только ответить скулежом, потому что Юнги обхватывает головку губами, присасывая легонько, и Чимин буквально дрочит Чонгуку тому в рот. Чонгук не знает, как у него получится не кончить, вообще не знает, пальцы сводит нестерпимо, до того хочется вцепиться хену в затылок. — Раздвинь ноги. Чонгук в бреду слабо двигает то одну коленку, то вторую, не уверенный, что у него это получается, вокруг все мутное и танцует пятнами, реальность пробивается клочками, когда Чимин отпускает его на пару секунд, оставляя во рту Юнги. Он не разбирает возни позади, чувствует, только когда Чимин возвращается обратно и ломится внутрь пальцами, холодными от смазки. Он не осторожничает как в прошлый раз, проникает сразу двумя, двигает медленно и глубоко, но Чонгуку это нравится до безумия и, как только Юнги, сжалившись, выпускает его изо рта, начинает сразу же насаживаться на пальцы в ответ. Чимин разворачивает его голову к себе, целует жарко, напористо, будто с огромным трудом себя контролирует или уже не контролирует вообще — трахает языком его рот одновременно с пальцами в заднице, и Чонгук не разбирает, кто из них, он или Чимин, стонет так громко, что в ушах звенит. Чимин отрывается от него, кусая за губу, тянет с хриплой усмешкой: — Тебе же нравится, да? — он толкает его в спину, почти бросая в кровать лицом между ног Юнги. — Когда тебя пробуют на прочность? Он шлепает по ягодице звонко, с оттяжкой, и Чонгук сжимается вокруг пальцев с таким сладким вскриком, что слышит как над ним матерится Юнги. — Твою мать, какого черта… — выдыхает тот, не веря, что это все происходит. Чимин смотрит на него, взмокший, безумными глазами, дышит тяжело и ухмыляется так дьявольски, что дрожь берет. Он смотрит на него все время, что вдавив шею Чонгука в кровать, трахает его пальцами, размазывая мелкого в скулящее, просящее нечто. Юнги знает это чувство, и под взглядом Чимина внизу живота все знакомо, горячо сжимается. — Чонгуки, — говорит Чимин и снимает ладонь с шеи, проводит вниз по позвоночнику, размазывая пот по горячей коже, — возьми хена в рот. И улыбается Юнги с такой искренней солнечностью, что факт того, что он демон в ангельском обличии, в очередной раз становится неоспоримым. Чонгук поднимается с заметной дрожью в плечах, подпирается на локтях и вскидывает взгляд — и, черт возьми, Юнги будет гореть в аду за то, что подпустил сразу два олицетворения похоти в невиннейшей форме. А потом горит просто весь, потому что Чонгук сжимает его член в кулаке, вылизывает, размазывая собственные сдавленные стоны губами по коже, потому что Чимин не прекращает двигать пальцами, только сбавляет скорость. Юнги, когда Чонгук нанизывается ртом, ласково треплет его волосы на затылке, гладит, обжигаясь его благодарным, любящим взглядом. Чонгук стонет вокруг его члена немного потерянно, когда Чимин вынимает пальцы, и потом, когда тот, добавляя смазки, проникает членом — стонет в разы громче, протяжнее, пуская вибрацию по коже. Юнги с шипением легонько сжимается кулаком в его волосах. — Не торопись, — просит он Чимина. Тот ухмыляется. — А что, боишься кончить? — Боюсь, что у него сердце остановится, — смеется Юнги. Ему даже так видно, как сильно колотится жилка на шее Чонгука. Тот, мокро соскользнув с члена, хрипло выдавливает: — Я выдержу, давайте. Чимина дважды просить не нужно — крепко хватаясь за талию, он двигается в Чонгуке размашисто и сильно, бедра врезаются в задницу с громкими шлепками. Чонгук поначалу вторит им глухими стонами, а потом замолкает, только рот распахивает шире, позволяя раскачивать себя как на качелях, насаживая то на один член, то на другой. Чимин гладит его терпко, по-хозяйски оглаживая облюбленную территорию, сжимает на талии руки снова. — Ты у нас такой умница, да, Чонгуки? — хрипло спрашивает Чимин, и Чонгук в ответ трогательно хнычет. — Блять, Чимин, — Юнги с трудом удерживает стон. Он и так едва успевает следить, чтобы Чонгук не закашливался, но этот чертенок рвет контроль им обоим, улыбается ехидно и спрашивает: — Ты скоро? — Очень. Чимин ухмыляется. И это не может значить ничего хорошего. Он как будто бы сжаливается над ними обоими, наклоняется ниже, заставляя Чонгука выпустить член Юнги, поднимает его лицо, мягко потянув за волосы на затылке. Чонгук смотрит в пустоту, глаза почти закрыты, губы, красные и мокрые, выжидающе распахнуты, и Чимин, прижимаясь губами к виску и глядя на Юнги, сладчайшим голосом выстреливает: — Хен, кончи ему на лицо. Пак Чимина судьба отправила ему в качестве проклятья. Юнги думает об этом как-то далеко, отстраненно, потому что не может отвести взгляд от Чонгука, того, насколько откровенно покорность отражается на его лице. Чонгук закрывает глаза, немного высовывая язык, и Юнги хватает пару раз провести по себе кулаком, чтобы залить Чонгуку щеки, нос, немного над левой бровью — и погореть окончательно. Чимин позволяет ему любоваться этим зрелищем буквально несколько секунд, чтобы успеть заметить как с кончика носа капля срывается на язык, и Чонгук тащит ее в рот — а потом снова вжимает мелкого в матрас, давит ладонью в шею и берет такой бешеный темп, что Чонгук в одеяло практически воет. Чимин кусает его плечи, лопатки, жарко проходится носом по загривку и все шепчет без остановки, какой Чонгук горячий, какой умница, как хорошо его принимает, как хочется трахнуть его так, чтобы он неделю помнил Чимина внутри. Юнги знает, что эти слова предназначаются не ему, но в этом столько надрывной, полыхающей искренности, что отголосок каждого слова выстреливает внутри искрами. — Чимин, — хрипло зовет Юнги, — он сейчас упадет. У Чонгука колени разъезжаются так сильно, что кажется, если бы рука Чимина не держала его за бедро, он бы уже опал на кровать. Тот его даже не слышит, его как будто вообще здесь нет, только сдавленные сиплые стоны на грани слышимости выжимает из сжатой глотки на каждом толчке. Чимин выходит из него, мягко разворачивает, толкая в бок, и Чонгук как кукла разваливается по кровати на спине, разбрасывая конечности. Юнги смотрит на его багровеющий от напряжения член, — и надо же, не просит, не тянется, терпит, — лицо, тоже красное и мокрое, совершенно плывущий взгляд, и даже немного пугается. — Он выдержит, — настойчиво говорит Чимин, ласково оглаживая его тело пальцами, и Чонгук едва заметно, настолько, что могло бы и показаться, кивает. Юнги восхищает, насколько Чимин знает Чонгука, его пределы, сколько можно давить, прежде чем он сломается. Или именно это есть его цель — сломать, выкрошив мелкого в пыль. Потому что он обильно давит себе смазку на пальцы, торопливо смазывает себя внутри и, ловко перекинув ногу через Чонгука, направляет его член в себя и медленно опускается до конца. Чонгук вцепляется в его бедра сильно, до красных следов, и, захлебываясь, стонет так жалобно, будто ему больно. — Чимин… — тянет Юнги немного взволнованно. Чимин, зачесав назад мокрую челку небрежным жестом, улыбается устало. — Не бойся, хен, я знаю, что делаю. Он трахает Чонгука собой, опускаясь и поднимаясь в одном ровном ритме, подмахивает бедрами, когда вбирает в себя полностью, гладит ладони Чонгука на себе с нескрываемой нежностью. Юнги не нужно волноваться, Чимин действительно знает, что делает, он сам много раз убеждался в этом, и, окончательно расслабившись, наблюдает за тем, как Чимин выжимает Чонгука своей любовью, как сам, отдаваясь, кайфует так, что у него закатываются глаза. — Можешь кончить, когда захочешь, — выдыхает он, запрокидывая голову. Он скачет на Чонгуке медленно и так красиво, что если бы Юнги мог, он бы кончил снова, но вместо него это делает Чонгук. Тот практически не двигается, только пальцы закапываются глубже в кожу, и по тому, как замирает Чимин, разглядывая Чонгука с довольной ухмылкой, Юнги понимает, что Чонгук кончает. Чимин приподнимается с него, совсем не смущаясь того, как у него льется по бедру, смотрит голодным взглядом то на Юнги — тот только мотает головой, слишком рано, — то на Чонгука, выдыхает: — Черт, — потом задерживается взглядом на Чонгуке, лезет чуть выше и, крепко прихватив за подбородок, спрашивает торопливо: — Чонгуки, я трахну тебя в рот, ладно? Чонгук как пришибленный сначала не отвечает, и Чимин с Юнги даже перебрасываются испуганными взглядами, но потом ресницы тяжело приподнимаются, и, глядя на Чимина, Чонгук молча забрасывает руки за голову и открывает рот. Юнги практически слышит, как Чимин скулит от желания. Он не отказывается от приглашения, лезет еще выше, сжирая Чонгука бешеным взглядом огромных черных глаз. — Только осторожно, — предупреждает его Юнги, хотя сам себя слышит с трудом, наблюдает завороженно, как Чимин водит членом по губам Чонгука. — Я постараюсь, — хрипит Чимин, голос сдает нетерпением. Чимин вжимает запястья Чонгука в кровать, нависает над ним полностью и погружается членом в рот медленно, так же медленно, как закрываются глаза Чонгука. Чимину кажется, что у того ни на что не хватит сил, но он как может сжимает губы, втягивает сильнее, и Чимина как срывает. Он трахает Чонгука в рот, повторяя про себя как молитву «только не трогай горло», но внутри так жарко, мокро, Чонгук мычит, неосознанно проезжаясь языком на каждом толчке. Это не лучшая идея смотреть на его лицо, но Чимина как примораживает, он все смотрит и смотрит, как его член исчезает во рту Чонгука, с каким блаженным, расслабленным лицом Чонгук, лишенный возможности двигаться, трогать в ответ, позволяет ему это все. Чимин еле успевает вытащить член, спускает Чонгуку в шею, жадно запоминая невозможное зрелище — вымотанный, раскрасневшийся, взмокший, с растраханным ртом и с заляпанным спермой лицом и шеей. Это все сделали они с Юнги, господи боже. Чимин валится рядом с Чонгуком, утыкаясь лицом ему в грудь. Внутри все так сладко печет, что хочется по-дурацки хихикать. — У меня получилось? — слабо выдыхает Чонгук. Чимин все-таки смеется. — У тебя получилось. — А хен?.. Чимин поднимает голову с его груди и тянет руку Юнги. Тот осматривает их обоих и вздыхает. — Вы грязные оба… ладно, иду. Юнги ложится с другой стороны, между их с Чимином лицами пара сантиметров, и от этого почему-то смешно. Или потому, что Чимин улыбается как придурок. Они все тут придурки, все трое. Чонгук обнимает их обоих слегка подрагивающими руками и чувствует себя самым счастливым человеком. — Ты умница, Чонгук. Дважды. * За завтраком в шесть утра кроме них никого нет, весь ресторан отеля пуст, только менеджеры сидят за дальним столом и пьют кофе с лицами, на которых написанное явное желание того, чтобы Танос все-таки щелкнул пальцами. Что-то такое же написано на лице Джина. — Ребята, — говорит он, откладывая палочки, и смотрит на Чонгука и потом почему-то на Чимина. — Я понимаю, что иногда прижимает, но пожалуйста, будьте потише в следующий раз, я очень хреново спал. — Но, хен, — удивляется Чимин, — нас не было в нашей комнате. — А где вы были? — щурится Намджун. — Юнги скачал одну игру, мы играли у него, — невинно отзывается Чимин, потягивая кофе. — И Чонгук тоже? — Джин фыркает. — Мы играли, хен смотрел. — Звучит ужасно… Юнги продолжает есть с такой невозмутимой рожей, будто он тут вообще декорация для красоты. — Подождите, а кто тогда вчера стонал пол ночи? — хмурится Джин. — А чья комната у тебя за другой стеной? — Хосока, но мы же пили вчетвером, а потом… — А потом они с Тэхеном ушли, и остались пить только мы с тобой, хен, — задумчиво заключает Намджун. Джин от удивления аж рот распахивает. — Чон Хосок, Ким Тэхен, какого хрена! — Хен! — обиженно отзывается Тэхен и краснеет весь аж до шеи. Хосок, наверно, тоже, потому что закрывает лицо руками и переосмысливает там все свои жизненные решения. — Вот обязательно было при всех, да? Юнги, молча пережевывая еду, наблюдает за происходящим за столом хаосом сонным, обреченным взглядом. Все придурки. Абсолютно все.