Ответственность

      У них есть кое-что общее. На первый, поверхностный взгляд, который может кинуть любой из города и даже из степи. Неуловимое, но очевидное при детальном рассмотрении пытливых глаз. Они старшие братья. И у них есть ответственность. Ответственность — слово широкое, шире, кажется, даже Тяжёлого Влада. Ответственность, под которой приходится ходить с согнутой головой и на цыпочках. Ответственность, от которой невозможно уснуть. Потому что крепкий, по-настоящему крепкий сон знаком лишь детям и безумцам, а они такими не были. Может, лишь совсем немного, потому у Андрея есть гены его брата, что давно стоит на грани глубочайшей ямы, которая напугала бы даже самого смелого степняка, а у него — отца, который был слишком жесток для простого человека к таким же людям, как и он сам.       Они были похожи. Неуловимым шёпотом, который льётся, как твирин в уши из уст танцующих невест в «Разбитом сердце». Влад часто заходит сюда. Он часто видит их и сердца их слышит, громко стучащие, руки их, мягко обнимающие его больную голову, пока Андрей смотрит. Ответственность. В этом слове есть ощущение непередаваемой тревоги, нарастающей под рёбрами, которую невозможно убрать. Не достаёшь, руку между не просунешь, а ломать страшно. Даже Андрею. Он был сильнее Влада. Не только физически.       Влад слушает шёпот, Андрей разливает его по стаканам, вкладывая в руку твириновую настойку, смотря куда-то вглубь серых глаз, может, он тоже слышит шёпот.       Может, он сам шепчет его в губы уже немного не трезвые, скрытые в потёмках любимого угла Стаматина, где никто не увидит и никто не сможет понять. Потому что губы тоже похожи на шёпот, немного шершавые, сухие, тёплые, с привкусом алкоголя и степного ветра.       Ответственность за свои поступки — то, чему приходилось учиться без права на промах. Выстрел всегда имеет последствия, даже если заряжен на холостую. Они оба держат на плечах массив жизней, Младший Влад, — что, кстати, безумно иронично, — более открыто, в то время как Андрей — в закрытом порядке, разве что на показ брата пытаясь тащить за ручку.       И ответственность лежит на сердцах камнями из самых глубоких шахт. Касания рук дают вздохнуть поглубже. Касания губ дают уткнуться в шею открытую, прикрывая глаза, и забыть об ответственности на одну ночь, а после ещё на одну. Ольгимский не бежит от ответственности. Никогда не бежал. Он просто забывает о ней на короткий промежуток времени, зарываясь во всегда уложенные по-настоящему магическим способом волосы старшего Стаматина, делая его менее сильным. Даже если тот не подозревает об этом. Даже если кажется, что ответственность несёт за двоих. Андрей ответственен за брата своего. В какой-то момент переставая замечать, что теперь чувствует это же за мужчину, что стал постоянным посетителем не только «Разбитого сердца», но и его. Что стал ближе. Что стал явнее на зеркальном отражении собственного пойла. Что могло быть неважным, стало необходимостью, скрытым во все том же тёмном углу. Дело какое-то у Младшего Влада к Андрею, точно что-то замышляют, а что — никто не скажет. Не знают просто и знать не могут, а невесты никогда не расскажут. Они тайны хранить умеют, их этому земля учит, а Андрей учит Влада теплу, которого ему не хватало в детстве. Такая банальная патология, от которой простое лекарство. Андрей смешливо целует его в щёку при дневном свете. Влад толкает его в плечо.       — Больной.       — Сплюнь, еще чего не хватало.       Сближает горе. Сближает страх. Сближает страшная болезнь, сближает ответственность за тех, кто остаётся на руках без права на ошибку.       Влад её совершает. Андрей тоже. Каждый, в равной степени. Кто-то не уберёг народ. Кто-то не уберёг ребёнка. Они оба совершили ошибку, они оба потеряли ответственность, они оба дрожащими руками похоронили это слово под сломанными конструкциями и мёртвыми телами.       Андрей всегда был сильнее? Чушь собачья. Влад был сильнее своего отца и его вместе взятых. Он отмывает его руки от крови, сейчас у них у всех руки в крови, отмывает его губы от ощущения страха, который у них обоих человеческий, настоящий, живой. Темнота комнаты, маленький свет свечи, мужчина, который гладит волосы другому, перебирая пряди. От них пахнет отчаянием, потому что пришли из мира, что им пропитан до самого основания. У самого горла, и Андрей не знает как от него откашляться. Владу уже не откашляться. Кое-что невозможно стереть никакой водой, никаким алкоголем. Мягкие пряди под пальцами, капли падающие с щёк, Стаматин, шепчущий, что все совершают ошибки. Даже старшие братья. С этим нужно мириться. С этим нужно жить. Но Ольгимский не верит ему. Потому что Андрей не верит сам себе.       Вздох в полные лёгкие на лестнице в небо без права на выход, хотя не его это место после эпидемии, что закончилась так же внезапно, как и началась. В другом месте быть должен, но стоит тут, и Андрей садится рядом, потому что тоже чужой здесь, теперь уж точно. Когда многогранник лежит в руинах. Это называется "не выдержать ответственности". Это называется "не удержать на плечах". Они поняли это на горьком опыте поражения, каждый по-своему, но странно до ужаса, как можно было найти нечто важное в том аду, что пришлось пронести через себя не только им, но всем остальным тоже. Каждому жителю. Андрей поджигает сигарету, что достал из кармана белых брюк, которые никогда не пачкаются почти таким же магическим образом, как уложены его волосы. Влад не одобряет. Никогда не одобрял. Пусть курит он редко и никогда на людях. Посторонний глаз не увидит, а Влад давно уже не посторонний. В какой-то момент стал частью, которую оторвать себе дороже.       — Бурах сказал же тебе, что вредно это для лёгких. — садится наконец рядом. Поправляет плащ, в который вечно кутается, как в спасение, и выдыхает, свесив ноги вниз, так далеко от земли.       — Уж если такую заразу пережили, думаешь, меня дымок свалит? Не дрейфь, ты вот что скажи… Петьке плохо тут совсем. В город уедем. Подальше от разрушенного многогранника. Похоронить его надо, в его памяти хотя бы, а потом может и вернёмся. — Дым облаком вылетает в сторону, и всё равно ветер доносит до Влада запах. На самом деле к которому можно привыкнуть.       — И что предлагаешь?       — Поехали. Со мной. Хотя бы на время. — касаясь ладони, перевернув её нагло, самого центра, рисуя нечто лишь ему понятное, наверное, невероятно важное, не иначе. Может что-то из совершенно нового из своих идей, нереализованных проектов. Наконец-то его, а не брата. И Ольгимскому нужно время. Ольгимскому нужно подумать, положив на чужое плечо голову и смотря на небо наконец безоблачное, наконец спокойное. Отдающее тёплым светом, напоминающее цвет чужих глаз.       К сестре идёт, а она отпускает, говорит, что полно ему опеку за всем нести.       Пусть отпустит. Пусть вернётся сильнее, чем был до. Пусть любовь свою не гонит. Говоря так уверенно, что у Влада легко дрожат руки. Любовь — слово громкое. Доросли ли они до него? Двое взрослых мужчин, что касались друг друга в попытках спастись не от смертельной заразы, а от чего-то большего. Имеющего для них значение не последнее. Андрей ждёт его у путей. Поезда начали ходить. И Пётр уже в вагоне, пока Влад встаёт рядом, сжимая в руке небольшую сумку.       Андрей улыбается. Касаясь его щеки, касаясь его виска губами, пока никто не видит. Пока момент лишь их, отпечатывающийся на внутренней стороне век. И город встретит их своим шумом, к которому он совершенно не привык, и открытостью, которой придётся учиться с нуля.       Это ответственность. Совершенно новая. Не давящая на плечи. Это ответственность выбранная, а не присужденная с самого рождения.