***
Из наваждения его вырвало чье-то прикосновение, стоило моргнуть, как неясная картинка перед глазами растворилась в красочном голубом небе, и он оказался на той самой стене, с которой раздавал приказы, как ему казалось, еще несколько минут назад. Так было по ощущениям, в памяти с какого-то момента словно образовался провал, перемежающийся с короткими обрывистыми фразами и событиями, которые он до этого не переживал. Рядом с собой он обнаружил неспокойно ворочающегося Леви, его нахмуренный лоб и сжимающая пальцы рука красноречиво говорили Смиту о том, что ему вновь снился какой-то кошмар… увиденное доходит до него с небольшим опозданием. Он видит собственную заново отросшую руку, за которую так отчаянно цепляются, подмечает вьющиеся под кожей вены и всякое отсутствие шрама, какого-либо намека, что когда-то её откусили. Он неверующе проводит по ней ладонью, от плеча до самого запястья, в этих местах ранее его мучили фантомные боли, теперь же вместо неосязаемой пустоты была его правая рука, Эрвин бы даже сказал: во всех смыслах. - Леви… - реакции на слова не последовало, потому командор позвал его чуть громче, стискивая пальцы в руке. – Леви. И когда на него уставились сонные серые глаза, Эрвин даже не успел изумиться и что-либо сказать - капитан расплылся в какой-то слишком блаженной улыбке, растянулся, выгибаясь в спине и потягиваясь, хрустя затекшими конечностями. В почти душном дне он казался на редкость домашним и умиротворенным. - Ну что, еще не отвалилась? - Инъекцию применили на мне, значит. - Рад, что до тебя доперло без лишних, угрожающих твоей жизни вопросов. Леви, похоже, находился в каком-то слишком уж приподнятом настроении для человека, только что видевшего ночной кошмар, но Эрвин решает не спрашивать об этом, напоминает о субординации, на что Леви только скептично поднимает брови: «серьезно?» и поднимается с лежака. Все его податливость и раскрытость постепенно сходят на нет, но след от них все же остается, хотя бы в виде той же заботы, с которой Леви спрашивает у него про самочувствие и самостоятельно тянется, чтобы заглянуть под повязку на голове – там были сорванные мышцы, но теперь лишь чистая и гладкая кожа, Эрвин на автомате кладет руку на чужую талию, когда Леви разматывает на нем бинты и наконец спрашивает обо всем. - Не обольщайся, чтобы вытащить твою задницу многим пришлось постараться, дело даже чуть до драки не дошло, – Эрвин посмотрел на него с непониманием, ожидая продолжения, и Леви, сведя брови, пояснил: - Я собирался отдать её другому человеку, но когда выяснилось, что ты жив – изменил свое решение. - И ценой чьей жизни я сейчас здесь? - Армина Арлерта. - Черт. - А вот этого не надо, - угрожающе произнес Леви. – Не вздумай сейчас себя винить или жалеть. Во-первых, это я принял такое решение, а не ты, и мне с этим жить. Во-вторых, парень, как и ты, отдал свою жизнь для того, чтобы его друзья и товарищи спаслись, он как и ты понимал, что погибнет. В-третьих, я не потерплю возражений, ты сам доверил мне эту инъекцию и возложил на меня выбор, поэтому я даже слышать не хочу весь этот бред, который ты только что собирался на меня вылить. Под конец Леви начал откровенно злиться, он, конечно, ожидал подобного, без этого же, блять, просто невозможно, Эрвин воистину искусный и сознательный командор, тот, кто безоговорочно может привести человечество к триумфу, о котором все так мечтают, а еще на нем лежит просто невыносимая ноша из жизней ушедших на тот свет солдат, каких-то по его вине, каких-то нет. И каждый раз Эрвин стоял с каменным лицом, смотря на безжизненные тела товарищей или на то, что от них осталось после нападения титанов, холодно отвергал любые просьбы, с десяток раз выслушивал, какой же он бессердечный урод. Но Леви чувствовал гораздо больше, чем Эрвин пытался скрыть под маской равнодушия, чувствовал через его ночные кошмары, мрачную завесу после них, впитывал через разбитый взгляд. Для Эрвина гибель кого-то по его вине никогда не проходила бесследно, и именно сейчас Леви даже слышать об этом не хотел. Не погиб бы Армин – погиб бы Эрвин, для него это был бы намного худший исход, чем мучащийся от совести командор. - Ты должен был отдать инъекцию Армину, - Эрвин прикрыл глаза, тяжело вздохнул, и удрученный тон в его словах резанул по ушам. - Я говорил это сотню раз: меня всегда можно заменить. Если бы я умер, на мое место пришел бы кто-то другой, Ханджи, ты и так далее. Моя смерть не изменила бы многое, гораздо страшнее то, что теперь у нас нет еще одного такого солдата, как Армин. - Да, ты прав. Твое место может занять кто угодно, но конкретно тебя не сможет заменить никто. Ни Армин, ни Ханджи, ни я. Подумай своей чудесной головой, которая все еще на твоих плечах, еще раз, и хотя бы сейчас засунь свой альтруизм себе в задницу. Я уже сказал: вини меня, если так хочется пострадать, а не себя. - Следи за своим языком, Леви, – грубо, с ощутимым упреком напомнил ему командор. Уязвленный этими словами, Аккерман посмотрел на него пристальным взглядом. Его не могли задеть оскорбления, крик и даже откровенное принижение со стороны, действия Эрвина всегда были четко обоснованы. Поэтому он стойко позволял отчитывать себя как угодно, ведь знал, что на то всегда есть причина. Поступки и слова у Эрвина никогда не были лишены мотивации и логики, любая, даже самая жесткая словесная пощечина, (коих Леви, еще будучи рядовым, получил всего две за всю службу с ним) была строго обоснована лично и вкладывалась в мозги провинившихся солдат четко и ясно. Поэтому ненавидел в этом Леви лишь одно: когда Эрвин напоминает следить за своей речью в его присутствии, отчего-то это болезненно задевало, он чувствовал себя пристыженным мальчишкой, которому нарочно затыкают рот, когда удобно. Он всегда был сторонником соблюдения дисциплины и от своих подчиненных он требовал того же, хоть и пренебрегал субординацией. Почему это задело его сейчас? Потому что он не докладывает, не отчитывается перед командующим в данный момент, сейчас он говорит с ним как обычный человек, а не его подчиненный, но Эрвин это просто пресекает. - Как скажете, Командор, – акцент на последнем слове был нарочным, дерзким и неуважительным. Приказ следить за языком задел его за живое, поэтому и вызвал такую холодную реакцию. - Леви. – серьезно и с нажимом произнес Эрвин. Леви же смотрел в противоположную от него сторону, считая этот диалог исчерпавшим себя. Договорить ему не дала возникшая за спиной Ханджи, та с оглушительным восторгом неслась к нему на всех парах, и в какой-то мере у командора отлегло от сердца: он еще не знал, что с остальными ребятами, но видеть Зое живой, хоть и раненой, было свыше обычной радости. - Э-э-эрви-и-ин! – она налетела на него с распростёртыми объятиями. - Уже очнулся? Как себя чувствуешь? И… - вся такая радостная и полная энергии, коей она не казалась Леви вчера, она обратила на него, холодного и ощетинившегося, внимание, изумленно поднимая одну, единственную видную, бровь. – Вы когда успели? - Командор! Вы в порядке! Рядом с ними в один ряд выросло несколько солдат. Конни и Жан оказались первыми, и они не старались сдержать хоть и неуместной, но искренней улыбки, к которой располагала вся эта неподдающаяся объяснению ситуация. Флок, держащий кулак на сердце и едва не ревущий от переполняющих его чувств, только не зачитывал речь посвящения, стоя по стойке смирно и ментально передавая командору всю свою преданность. Ребята поддержали его, говоря об избежании смерти, но в момент, когда рядом с ними приземлились Эрен с Микасой, молчаливо склонили головы. И, глядя на этих двоих, Эрвин понимал, что для завершения пазла им не хватает еще одного парня. Однако никто из этих двоих не смотрел на него с ненавистью или осуждением, от них сквозило скорбью, но не отчаянием. Они были готовы все так же смотреть в будущее и сражаться, хоть боль из их глаз уже и никогда не исчезнет (притупится, стянет мягче и податливее, но не исчезнет). Он смотрел на этих детей, которые пришли к нему в разведку, и… нет. Он смотрел уже на настоящих солдат, готовых биться до последнего вздоха, за себя, близких, своих погибших товарищей, свою мечту. Они не дети, чтобы смотреть на него с яростью, но потеряли они друга детства, и Эрвин просто не может ни как командир, ни как человек – оставить это без внимания. - Командор, не вставайте! – Флок, ринувшийся было остановить его, был успокоен Конни с Жаном. Ханджи, все это время сидящая поодаль рядом с Леви, смотрела на происходящее без улыбки, отчего-то смеяться ей вовсе не хотелось, хоть на душе и было легче на одну сотую процента. Леви разделял её эмоции. Эрвину не потребовалось прикладывать особых усилий для того, чтобы подняться: боли в теле не было, лишь мимолетная дезориентация. Его форменная и нательная рубашки были разорваны и пропитаны кровью, потому торс командора не скрывало ничего кроме бинтов и куртки. Они все смотрели на него удивленно, некогда почти мертвый, он восставал прямо на их глазах, не кашляя кровью и не закатывая в предсмертной агонии глаза. Он мог вести их вперед до конца только уподобившись тем тварям, которых они убивают. Не смотреть на тела товарищей и слезы близких, брать на себя удар, ловить все камни и стать сосудом для ненависти скорбящих – именно так он мог привести их к победе, через собственную боль и эгоизм. - Ребята. – Эрен с Микасой, точно так же, как и остальные, подняли на него свои остекленевшие глаза. Они ждали, что он разделит вместе с ними их боль, ведь он был непосредственным участником произошедшего. Он не только командир, он еще и тот, кто всегда будет являться виновником их страданий, кто бы что ни говорил. – Что бы я ни сказал, мои слова не возместят вам потерю Армина или кого-либо еще, - Ханджи за его спиной тоскливо улыбнулась. – Но я знаю, насколько же это сильная боль, это всегда очень больно, почти невыносимо. Терять близких на поле боя – должно быть, худшее, с чем можно столкнуться. Для меня потерять Армина не значит потерять только боевую единицу. Армин был очень честным и добрым человеком, он боялся, но не переставал бороться за то, что ему дорого. Его идеи всегда высоко мной ценились, и если бы не он, мы бы здесь сейчас не стояли, во многом мы бы так и не продвинулись на шаг. Армин повлиял на всех нас, и что бы мы сейчас ни сделали, все это будет иметь большее значение именно потому что он, как и многие, положил на это жизнь. - Знаете, он никогда не был корыстным или жестоким, потому что ему это не было нужно… - Йегер смотрел на него с растущей в душе бравадой, хотелось много высказать, слова командора отзывались у него внутри приятной бурной реакцией, хотелось закричать, всему миру рассказать о том, каким был их друг. - У него просто была мечта, к которой он шел, вы знали? Он всегда хотел увидеть море и… этой мечты ему было достаточно, чтобы никогда не сдаваться, понимаете? Рука у командора по-отечески тяжелая, она ложится на плечо Эрена легко, но своим весом придает словам некий оттенок клятвы, обещания. Эрвин окидывает всех присутствующих глазами, ненадолго задерживаясь взглядом на каждом. Они все потеряли кого-то, не только Армина, и единственное, что он мог сейчас для них сделать – показать, что для него это такие же колоссальные потери, невосполнимые, тяжелые, отрывающие от его сердца по кусочку каждый раз. Верно, у Армина была мечта. - Тогда теперь это должно стать и вашей мечтой тоже, не ради вас самих - исполним её для него. Потому что исполнение мечты Армина меньшее, что мы можем для него сделать. Все погибшие за нашими спинами товарищи, которые сражались вместе с нами, ради нас и нашего совместного будущего - нам остается только дать им возможность убедиться, что та жертва, которую они принесли, не стала незначительной. Каждый из вас дорог мне по-своему, и допустить еще одной такой ужасной потери я не могу. Микаса, - девушка смотрела на него со слезами на глазах, отчаяние в её глазах постепенно сменялось какой-то бурной решимостью. - Эрен, - в его глазах теперь не было ничего, кроме новой, вспыхнувшей с новой яркостью цели. – Флок, - светловолосый парень, еще несколько часов назад пытавшийся уклониться от выполнения приказа, теперь стоял перед ним со взглядом, полным стали. Война делает из мальчиков мужчин. – Конни, - мужество, раскинувшееся в плечах и цепком, смотрящем в будущее взгляде. – Жан. Кирштайн вскинул голову и посмотрел на командора взглядом, полным преданности и доверия. Что им было сейчас нужно? Немногое, лишь убедиться, что выбор, сделанный капитаном, не был напрасным. И многие со жгучим стыдом понимали, что выбирать из двоих, почти одинаково смотрящих на этот мир, людей – было глупым решением. Армин живет в сердце Эрвина точно так же, как и в их, и будет Жан лицемерным придурком – но он видел это еще до того, как они здесь оказались. Незнающие называли командора бездушным монстром, который ничуть не отличался от тех титанов, с которыми они сражаются, но Жан, сам того не замечая – видел прямые доказательства обратного, когда мужчина присаживался напротив каждого из тел, кладя руку на их сердца. Он не мог взять их с собой, но в каждом оставлял часть себя. Страшно представить, во что превратилась его душа. Он не дьявол, Жан понимал это отчетливо. Эрвин тот, кого удобно так называть. - Я все еще ваш командор на этом поле боя, и только во вторую – человек. Но все же, позвольте мне предложить вам одно, - его резкий и глухой удар прямо по сердцу кулаком – звучал, как если бы качающий кровь орган выбился из ритма. Они смотрели на него, широко распахнув глаза. – Свое сердце, честь и верность. Все, что у меня есть для вас, это лишь слова, но всегда будьте уверены, что никто не забыт, вспоминайте, что я отдал вам свое сердце в знак высшей благодарности. И только сейчас они поняли, что к ним обращался не командор, а когда-то такой же рядовой, терявший своих друзей и товарищей под чужим командованием. К ним обращался не командор Эрвин, а просто Эрвин Смит, солдат из разведотряда, потерявший бесчисленное множество людей. Кем бы ни был этот человек: командором, надеждой человечества, демоном или просто обычным служащим – в глазах этих людей он был личностью с невероятно большим сердцем, личностью, которая безоговорочно предложила этим двоим свою душу и все, что за ней находится. - Командор… - солдаты, стоящие перед ним с нахмуренными бровями, поджимающие губы и усердно сдерживающие чувства, словно по команде отдали ему честь. Если бы у них в руках был нож, они бы вырезали свои сердца, раскрыли кожу и обнажили этот несчастный орган перед ним. – Спасибо вам! «Ты воспитал отличных солдат, - подумал Леви, смотря на все это действо, задрав голову. Ханджи проверяла его бинты, нога пусть и болела, но уже не настолько сильно, чтобы падать на каждом шагу. – Теперь они пойдут за тобой куда угодно, даже на верную смерть». - Ха, а знаете, я вдруг вспомнил. Помните, как Армин в тот вечер сказал, что мы исполним его мечту все вместе, потому что в ней есть каждый? - Мне казалось, ты был слишком занят Эреном, чтобы это услышать. - Как видишь, не настолько! То есть- По компании прокатился легкий смех, на их лицах проявились ростки улыбки, где-то небрежные и слишком напряженные, кто-то улыбался чисто и искренне, как Эрен с Конни. Мир, свернувшийся над ними улиткой, внезапно распрямлял свои границы, простилая им может и неуютную, но прямую дорогу для следующего шага к будущему, дорогу, кроющую под собой трупы товарищей, скорбь и неописуемую простыми словами жертвенность. Такова была цена их войны, таков удел монстра, посылающего солдатов на смерть, и Эрвин готов был принять на себя эту ношу вновь, не делить её с Леви или кем-то еще, если у него нет выбора кроме как сжать кулаки и задавить в себе все человеческое ради шага вперед – он сделает это в лучшем виде. - Капитан, а что с вашей ногой?***
Весь путь до подвала ему приходится то и дело скрипеть зубами, дабы не показывать боли. Ногу до сих пор ужасно резало при каждом шаге, но и оставаться там, на стене, наблюдая за всем, что происходит, сверху – Леви не прельщало. По большому счету, причиной, по которой он считал своим долгом пойти вместе, несмотря на боль, был именно идущий впереди него командор, которого вели за собой Эрен с Микасой. - Это здесь. Огромный валун поверх деревянных свай выглядел достаточно красноречиво, им потребовались усилия, чтобы всем вместе сдвинуть его с места с помощью рычага. Да, Леви не любил чувствовать себя беспомощным, хотя по факту именно таким он сейчас и был, но одной крайности он предпочел другую – наблюдать за ним. Украдкой, не пялясь в упор, смотреть, как Эрвин смахивает пот со лба или зачесывает намокшие волосы назад каждый раз. Во всем этом было нечто живое, не присущее мертвецам. - Повезло нам, что его не затопило. Спускаясь по лестнице, с каждым шагом он ловил удивительно громкий удар сердца. Столько сил было потрачено, столько смертей и ресурсов только ради того, чтобы они могли оказаться перед этой дверью. Леви взглянул на командора украдкой, тот не отрывал своего взгляда от массивного куска железа и дерева, будто то была не дверь, а какой-то божественный гобелен. Замок – простой механизм. - Эрен. - Да, – дрожащей рукой Йегер направил ключ прямо в скважину, раздался скрежет одного металла о другой, какое-то непонятное мельтешение, а после тревожное, режущее слух: – Ключ не подходит… Он не подходит к двери! - Но ведь доктор Йегер всегда носил его с собой… - Эрен, отойди, - командор потянул его на себя и протиснулся мимо вперед, прямиком к двери. – Я открою. - Откроете? - Э-Эрвин! Постой! Резкий удар ногой приходится прямо над дверной ручкой. Древесина под такой силой разлетается в щепки, а навесной замок по итогу сваливается вовсе, звонко ударяясь о каменный пол. Дверь отпирается настежь, по инерции громко впечатываясь в стену. Последний раз он занимался подобным достаточно давно, но сейчас все внутри пузырилось и кипело, вместо крови словно какое-то шампанское. Кровоток разогревал тело, приводил в волнение столь неосновательным, детским соблазном. Потому, входя в погруженную во мрак комнату, унять бешено бьющееся сердце было свыше его сил. - Здесь одни только лекарства, по крайней мере, если верить этикеткам, – Ханджи была раздосадована подобным не меньше остальных. – Похоже, это действительно просто медицинский кабинет. - В книгах пусто, ничего путного в них нет. - Мы тоже ничего не нашли, командор. Эрвин знал: если хочешь что-то спрятать, то прячь на самом видном месте. В простоту совпадений глупый не поверит, обойдет стороной и переместит взгляд на десятки книг со специфическими названиями, колбы с некоторыми запрещенными субстанциями, бумаги, железные подсвечники, но не на что-то значимое. Хмурость его взгляда была заразительной, голубой растворялся в свете ярких, почти белых ламп, и радужка глаза становилась до невозможного светлой, почти сливаясь с белком. Он будто был слеп, не мог увидеть очевидного, чего-то, что, возможно, лежит прямо перед ними. Он будто перед наполненной ценностями сокровищницей с ключом и не может найти замочную скважину. Мечта, такая ярко осязаемая, царапала ему шею все той же своей недосягаемостью. Он поймал на себе изучающий взгляд Леви, который почти сразу же отвернулся, продолжая копаться в книгах. Надо же, они ведь поругались из-за того, что Леви дал ему возможность здесь оказаться. - Обыщите стол и нижние ящики, проверьте пол. Скорее всего, оно спрятано где-то перед глазами. Что-то, за что легко уцепиться. Они рассредоточились вновь: Леви с Микасой осматривали стол, Эрен книжные шкафы, а они с Ханджи - пол. Половицы скрипели, но все как одна были наглухо прибиты друг к другу. Подвижных частей и провалов не было, значит, не он был их целью. Вот только… - Командор, я что-то нашла! Кажется, это замочная скважина. - Эрен, ключ. - Есть! – когда раздался щелчок, многие судорожно сглотнули, не отрывая взгляда от того, как смещается дерево. Эрвин чувствовал себя ребенком, хоть и сдерживал все рвущиеся наружу эмоции, но внутри он в нетерпении стучал ногой по полу, чувствуя, как потеют ладони. Пустой ящик не стал открытием, слишком очевидный прием. – Он пустой! - Внимательней. - голос Леви в напряженной тишине звучит как колокол. - Здесь двойное дно, - простое движение рукой, и весь их мир оказывается на расстоянии вытянутой руки. Три книги, три чертовых разных книги. - Должно быть, мистер Йегер очень опасался за сохранность этих книг. Эта книга, которую Леви передал ему в руки, давит ему на затылок тяжелой отеческой рукой, будто бы кто-то стоит позади него и смотрит, как раскрывается вселенная, выворачиваясь наизнанку. Дыхание прошлого, ощутимость которого Эрвин не спутает ни с чем в мире. Это труды, подтверждающие теорию его отца, он был в этом уверен. Он чувствовал это затылком, в которое дуло теплом. - Так, значит, это оно и есть? – вопрос не об истории и не о книгах, мужчина понимает это отчетливо, когда Леви смотрит на него испытующим взглядом, словно пытается прочесть глубину его глаз. Конечно, вопрос о его мечте. – Это оно, Эрвин? - Я думаю, что да. Они кладут одну из книг на стол. Мечты разные и пути их осуществления тоже. Мечтой его отца было узнать, что скрывает под собой этот мир. Свои догадки и теории он доверил ему, своему сыну, а он, будучи глупым ребенком, растрепал все друзьям, желая поделиться услышанным. Он не хотел, чтобы так вышло, разумеется, но, находясь сейчас здесь, он испытывал своего рода искупление. Мечта не только в том, чтобы доказать что-то самому себе, ему было важно, чтобы его отец, если он сейчас наблюдал за ним, видел, что его труды не были напрасны, ничто и никогда не будет забыто, мечты, наполняющие жизни людей смыслом, и делают их живыми, его отец жив в его памяти, пока жива его мечта, жив и Армин, пока они помнят о море. Живут и будут жить сотни других поколений, когда их мечта жить за пределами стен вновь станет осуществимой. С каждым новым шагом, новым вздохом, когда руки Эрена и Микасы скрепляются на обложке книги, когда Леви продолжает незаметно считывать эмоции с чужого лица… он вдруг застывает, поворачиваясь к Эрвину всем корпусом. Та самая хренова улыбка – в его нутре вдруг расплывается приятная вязкая нега, предвкушением таким же, как у всех присутствующих. Что будет, когда их мечта исполнится? Они остановятся или отправятся за новой? Он не даром спрашивал Эрвина об этом, что дальше? А дальше – только вперед. «Это называется фотография».