Я тебя люблю Пусть это будет тебе напоминанием перед тем, как ты войдешь в зал, полный сраных уродов, что заглядывают в кошельки друг друга. Мысленно шлю нахуй всех барышень, которые к тебе клеятся, мистер Эрвин Смит. Жду тебя в твоем бедном доме, в твоей бедной комнате, в твоей бедной постели. Твой Леви.
Военный бюджет это такая вещь, которая очень легко может ускользнуть даже из крепко сжатых пальцев. Еще во времена фальшивого короля стало ясно, что о безусловном спонсировании не может быть и речи. Торговля ебалом и высокопарные речи – вот цена твоего спонсирования и важная часть обязанностей командора Разведки. Все эти поездки в столицу, натянутые вежливые улыбки и светские разговоры о том, кто и с кем кому изменяет, почему та женщина ушла к другому мужчине, но при этом он продолжает спонсировать свою бывшую пассию – их волнует только это, все они обвешанные золотом и драгоценными камнями обезьяны, которые задорно смеются и улыбаются, как в какой-то счастливой театральной постановке, разумеется, ведь им нечего бояться, проживая в столице. Кого волнуют физические потери в лице солдат? Государство? Высшее общество? Нет, ни черта подобного. - Они умирают, мистер Смит, зачем нам спонсировать армию, которая заведомо принесет убытки? – как-то спросил его один очень уважаемый гражданин. – Ваши подвиги неоценимы, мы бесконечно благодарны вам за то, что вы делаете, мы устроим вам еще десять таких церемоний награждения и всей аристократией пожмем вам руку. Но пока ваши люди продолжают умирать – мы не зарабатываем, мы лишь несем ненужные нам потери. Поймите, стены — это не так плохо, ваше желание действовать похвально и заслуживает уважения, но, с моей точки зрения, вы уже перевираете. Вам нужно спонсирование? А вы можете дать мне гарантии, что я не понесу убытки? Человеческая жизнь для них лишь такой же ресурс, как и все остальное. И, что интересно, он не был шокирован или зол, ему не хотелось ударить этого человека по лицу и обратить светский вечер в похоть грязных обсуждений его поступка. Каждый из них имел влияние и мог сместить его задницу в сторону, и его останавливало даже не это. Проблема была в том, что эти люди не видели в его солдатах таких же людей, как они сами, они видят цифры. Чего стоит жизнь одного погибшего солдата? Одна единица - одна человеческая жизнь, - это одежда, еда, мыло, лошадь, оружие, УПМ. Что такое одежда? Это ткань и пошив. Еда? Сбор и приготовление. Мыло – химия. Лошадь – содержание и уход. Оружие – металл и изготовление. УПМ – газ, металл, изготовление. А ведь эта единица ещё где-то живет, на чем-то спит и куда-то ходит в выходные. А если солдат ранен? Сколько всё это будет в цифрах? А сколько будет стоить один только корпус? Сколько стоит его собственная жизнь? Чем больше вопросов ты задаешь, тем омерзительнее это общество становится. Оно не жестоко, ни в коем случае, но оно просто лишено способности смотреть на них как на живых людей. Для них слово «живой» стоит денег, человек – бездушный ресурс, они смотрят на армию строго рационально, видя в ней лишь глубокую трубу, куда чертов командор просит их выкидывать деньги. - Поймите, мне не жалко – мы дадим вам ткань, и шейте сами, ешьте лошадей, получайте в собственный карман вместо денег - железо и алюминий. Это вас устроит? И, говоря «вас», я не говорю конкретно о вашем лице, мистер Смит. Я говорю о ваших солдатах. У них есть семьи или маленькие дети? Вы думаете, они будут рады служить в армии ради одного только долга? Вы – может быть. Вам толком нечего терять, у вас нет ни родителей, ни жены, ни детей. Помните, во сколько вам обошлось восстановление корпуса после появления титана Йегера? А чего стоило то, что вы натворили в Стохесе? Он тогда ответил, что это стоило жизней многих его людей. До сих пор помнит разочарованный взгляд того мужчины, который прискорбно скривился, теряя и без того увядающий интерес к диалогу. С командором Разведки всегда было одновременно легко и тяжело разговаривать, он красноречив и дотошен. Уличить его в манипуляции – глупо, ведь Эрвин этого и не скрывает, но настолько искреннее и честное отношение к самому слову «человечество», по их мнению, он вкладывает в него слишком много смысла. Человечество неплохо устроилось в стенах и живет здесь до сих пор. К чему лишние траты, которые не факт, что будут оправданы – понимали лишь единицы. Понимали, потому что ими были молодые девушки и бывшие, забравшиеся наверха, солдаты. - А чем вы лучше нас, позвольте узнать? Вы точно так же используете своих людей как ресурсы, и отличие между нами только в том, что мы говорим об этом и признаем это, а вы – лицемер. Ваши «жизни» обходятся нам слишком дорого, командор. Чуть позже тот мужчина скончался от какой-то болезни, которой страдал еще с самой юности. У того была огромная семья, несколько детей, внуков и молодая любовница, которую он безмерно любил и которой отдал в наследство все своё состояние, несколько домов и целую кучу активов, что остались после его смерти. Фактическая семья смотрела на эту девчонку с открытой ненавистью, кричала о несправедливости и обмане. А чуть позднее она, оказавшись простой девочкой с фермы, продала все имущество и вышла замуж за любовь своего детства, оседая с двумя детьми где-то в Каранесе. Эрвин слушал все это и понимал, что по итогу попросту потратил свое время на человека, который счел свою любовницу более выгодным вложением, чем семья. И вот хрен знает - смеяться после такого или плакать. Сейчас все это прогнившее общество, которое он терпеть не мог, нахождение в котором каждый раз было для него неимоверно стрессовым, было его последней надеждой. Он смотрел на финансовый отчет и, скрипя зубами, качал головой, понимая, что жара пожирала не только их нервы, но и ресурсы, запас которых был предназначен для грядущей экспедиции. Что может быть унизительнее, чем просить помощь у тех, кого ты не то что ненавидишь, а презираешь, очень удобно сидеть на заднице в столице и смотреть, как дохнут люди только ради того, чтобы эти уроды пробыли здесь на год подольше. Эрвин даже под дулом пистолета не решится назвать своих людей ресурсами, да, Шадис бы его не понял – много кто бы не понял. Командор это ведь не только тот, кто командует войском и решает, кого обрекать на смерть, а кого нет – именно так это и видело высшее общество, как Эрвин, сидя за круглым столом у себя в корпусе, сидит и решает, кем можно пожертвовать. Его не просто тошнит, когда он делает большой глоток шампанского, его откровенно рвет изнутри. Девушка, что стоит напротив, кокетливо улыбается, поправляя свои светлые волосы. Она красиво повествует об идее элегантного белья, возможно, расшитого камнями и серебряными нитями, и вдруг восклицает посреди своего монолога, вспоминая о золоте. - Золотые нити превосходно бы смотрелись на белье, вам так не кажется, мистер Смит? – и он чувствует себя таким уставшим. Ему отказали в финансировании трое из пяти человек, на которых он мог рассчитывать, все просто – над сельским хозяйством пузырь, если жара не прекратится, начнется голод, за голодом придет кризис с безработицей и так далее. - Зачем нам новые территории, если мы и с текущими не можем разобраться?! – вскричала на него одна женщина, она была похожа на высохший кустарник: низкая, с неприятными темными кудрями, собранными в пучок. Она заправляла производством хлебобулочных изделий и принимала участие в производстве сухих пайков, Эрвина она не любила. – Вы, мерзавец, хоть понимаете, о чем пришли просить? Кто виноват, что у вас кончились деньги?! От её крика до сих пор стреляло в висках. Он чувствовал себя униженно, когда его распекала женщина, что младше его на пять лет, перед всем этим прогнившим обществом. Она специально кричала как можно громче, чтобы её слышали все присутствующие в зале, а Эрвин продолжал вежливо улыбаться, смотря ей прямо в глаза. Они были маленькие, такие же черные, как её волосы, и излучали не то глумление, не то ехидство. Народ, собравшийся вокруг них, слушал перепалку вполуха, продолжая обсуждать новости недели, но все же некоторые особы презренно посмеивались, прикрываясь ручками. Мужчины подтрунивали, понимая, что он ничего не может им ответить. И, когда она закончила свою нарочито позорящую речь, Эрвин, улыбнувшись еще шире, произнес: - Всего вам хорошего. Он хотел прокусить свою руку так же, как до этого много раз делал Эрен. К черту высшее общество, к черту всех этих людей. - Эрвин? Девушка, госпожа Крауз – младшая дочь одного из банкиров, занималась шитьем откровенного женского белья, для, конечно же, высших слоев общества. Она была намного младше его, неловко накручивала свою золотую прядь на тонкий пальчик и кокетливо хлопала глазами. Дуя губы, она то и дело наклонялась, чтобы поправить подол платья, нарочно демонстрируя ему свою маленькую грудь. Будь здесь Леви - его бы здесь уже не было, потому что парень вместо светского вечера устроил бы вечер страстей, грубо попрекая девочку в разврате. Сколько ей лет, подумал Эрвин, без интереса скользя взглядом по глубокому декольте. Четырнадцать? - Вам нравится мое платье? Оно сшито по моему эскизу, - она показательно покрутилась перед ним на месте, смущенно посмеиваясь. Эрвин сделал вид, что ему интересно, озадаченно покачал головой и, когда она остановилась, постарался улыбнуться настолько радушно, насколько это было возможно. - Ах, так насчет белья… - Золотые, мисс Крауз. Определённо, к вашей концепции больше подойдут золотые. - А у вас есть вкус, мистер Смит… Я слышала, вам необходимы финансы? Госпожа Рай очень… тщательно посвятила нас во все детали, скажем так. Так о какой сумме идет речь? Я слышала, что на эту экспедицию вам выделили около пятнадцати тысяч. - Речь идёт всего о четырех. - Так мало, - она снисходительно улыбнулась, маленькая, она сделала шаг ему навстречу, оказываясь всего в нескольких сантиметрах от его груди. Она подняла на него свои серые глаза, и у него предательски кольнуло в сердце, где-то в Тросте его ждал Леви, и мужчина только сейчас осознал, насколько же сильно сейчас хочет быть рядом, отражаться в своем ненаглядном омуте. Мисс Крауз, неоднозначно стрельнув глазами, пальцем поманила его к себе, и он честно поддался, даже с долей любопытства. - Не хотите оценить то самое белье, пошитое золотой нитью, мистер Смит? - она шептала это ему прямо на ухо, забираясь тонкой миниатюрной ладошкой под его шинель и касаясь горячей груди. – Я думаю, оно бы соответствовало вашим вкусам. Ему вдруг стало смешно и тошно одновременно, еще несколько лет назад он бы купился, позволил бы ей себя уволочь, даже несмотря на возраст, и занялся бы с ней сексом. Если бы тогда он жил «по правде» и не был «лицемером», он бы, конечно, так делать не стал, сейчас его это не подкупало просто потому, что у него есть семья. И между ей и молодой маленькой любовницей, он выберет того, чьи ладони, может, и грубые, с широкими пальцами, человека, у которого грудь еще меньше, талия не затянута в корсет, а руки и ноги покрыты пульсирующими венами, но зато дорогого и близкого сердцу. И, убирая её ладонь чересчур грубо, Эрвин уже ловит её презренный взгляд. Эта девочка была явно не из тех, кто легко принимает отказ. - Прошу простить, но дома меня ждет семья. - Как жаль, мистер Смит, - внезапно грустно произносит она. – Ведь даже ради своей семьи вы не готовы идти на жертвы. - Боюсь, мне важнее верность, чем деньги. Как бы лицемерно это ни звучало, - он нарочно выделяет «лицемерие», видя, как мисс Крауз поджимает губы и раздраженно закатывает глаза. - Вот почему никто не хочет с вами сотрудничать. Вы солдат – в голове и сердце, вы даже любовную «верность» произносите так, будто это ваш долг, но это не так. Вы правы, это лицемерие, потому что вы не понимаете, что есть гораздо более важные вещи, чем возвращение каких-то там стен, которые уже давно были утеряны. Как насчет бедности? Как насчет людей, что могут погибнуть из-за голода, если этот солнцепек продолжится? Разве не в ваших интересах, будучи верным своей Королеве, заботиться в первую очередь о внутренних проблемах? Ах, точно, - девушка театрально усмехается, взмахивая тонкой ручкой, её внезапно острый взгляд был как нож, поднесенный к горлу. - Вы же Разведчик, у вас только одно на уме – титаны. Эрвин чувствовал, как у него начинают сдавать нервы. Все это было душно, нудно и мерзко ровно до того момента, пока она не открыла рот. Это самая неблагодарная, мать его, работа, стоять, как чертов клоун, в шинели с красной лентой и пытаться делать вид, что тебе хотя бы на каплю интересны их проблемы и кто с кем переспал: любовные интриги, деление имущества, свадьбы богатых и бедных - ему казалось, что он просто теряет время, потягивая ненавистный бренди в кругу этих людей. И так оно и было. Он пришел сюда, потому что есть вероятность отмены экспедиции для того, чтобы расчистить территорию, за которую они все, мать его, сражались. А сейчас они говорят, что это не важно, что есть вещи более важные! Действительно же, нахрен все пятилетние труды, погибших солдат - цифр, мать его, что положили на это жизнь. К концу её слов он был уже просто взбешен, потому говорил он громко, четко, как если бы отдавал приказы. На него смотрели все, кто находился в зале. - Вы перевираете, мисс Крауз. В моих интересах вернуть вам земли, на которых вы можете развивать своё продовольствие и дальше. Больше людей, больше потребности, больше спрос, больше предложение – вот, что должно вас волновать, а не бедность. Волновала бы вас нищета, вы бы помогали людям в трущобах, но, точно, - Эрвин горько усмехается, осушая бокал до дна. – У нас же нет земель, чтобы вытащить всех больных и тех, кому это необходимо. Не попрекайте меня внутренней политикой, в этом как минимум нет смысла. - Вот даст вам моя дочь эти деньги, мистер Смит, и что дальше? – влез в его монолог один из тех, кто заправлял всей этой только развивающейся банковской системой. – Вы думаете, нам жалко четырех тысяч? Да, возможно, для вас эта сумма просто, - он изобразил руками взрыв, и по толпе прокатилась волна смеха, сам он тоже стоял, улыбаясь в усы. Глумясь, он продолжил свой монолог. – Вы хотите нам сказать, что вы за одну экспедицию уничтожите всех гигантов, что находятся на территории Марии? Вы можете пудрить мозги кому угодно, но не мне. Вам потребуется еще с десяток таких экспедиций, и каждый раз вы будете возвращаться с потерями, и так бесконечное множество раз, пока наконец не очистите всю территорию. А в чем ваша проблема? У вас вдруг вновь две руки, мистер Смит, что насчет вашей силы? Или господина Леви, который здесь почему-то не находится? При упоминании Леви все нутро призывно отозвалось. Это было чертой всех аристократов - задавать массу вопросов, чтобы в итоге тебя задавить. Его даже не пытаются выслушать, у них у всех сейчас крупные расходы из-за жары, не только его легион страдает, но и Гарнизон, тем более Военная Полиция, на которую они здесь едва не молятся. Эрвин вдруг понимает, что чтобы он им ни сказал, для них это будет равно простому дуновению воздуха. Он так устал, черт возьми, еще более выматывающей была только эта злосчастная жара, из-за которой они все, как в каком-то свинарнике, толпились и потели. Повезло хотя бы с тем, что температура его собственного тела вернулась в норму, оказалось, это и в самом деле поддавалось контролю. - Я думаю, вам нужно пересмотреть свою позицию, мистер Смит. Мужчина говорит это неожиданно спокойно, без претензии и упрека, однако это только еще больше раздражает. Они не дети, чтобы так перепрыгивать с тона на тон. - Прошу, не надо снисходительности, - морщится он. - Легион Разведки приносит лишь одни убытки и победы, которые мы не можем увидеть собственными глазами. Где вообще гарантии того, что вы вернули стену? Быть может, вы просто столкнулись с гигантами, с которыми не смогли справиться? Сколько ребят погибло, сколько ресурсов и денег было потрачено впустую! Это звучит как пощечина, Эрвина будто с головой опустили в ледяную воду. Даже не верится, это же не шутка, эти люди действительно считают его бойцов в цифрах, считают, что их победа – никем не доказанное событие. Или нет, конечно, может это всего лишь провокация, и скорее всего так оно и есть. Его улыбка кажется им сумасшедшей, дамы хмуро придаются сплетническому шёпоту, господа, конечно же, озадаченно вытягивают лица, видимо, никто из них еще не видел командора Разведки таким… безумным. Он высказался громко, посвящая всех присутствующих в свою точку зрения, его отношение ко всему этому было до того жестким и честным, что некоторые даже уважали его прямолинейность. Станут ли они с ним сотрудничать – конечно, нет. Но Эрвин как минимум дал понять, что скрывается за этой вежливой улыбкой и прохладой голубых глаз, что умели вырывать из души все тайны и секреты, доселе хранившиеся едва не под замком. В своем монологе он ставит настолько жирную точку, что ни у кого из присутствующих не находится смелости возразить, завопить, закричать! Что, да как он смеет, что он себе позволяет в присутствии таких людей, как они! Все просто молчат, набрав в рот шампанского и пару канапе, именно так выглядит это влиятельное общество, сталкиваясь с такой вещью, как армия. Скучающе, опасливо, непонимающе. С чертового пиршества он уходит без грохота, спокойно прикрывает двери, почтительно кивает тем, кто здоровается с ним по пути. Он платит кучеру в два раза больше и сразу, только чтобы он побыстрее увез его отсюда обратно в Трост. Плевать, если он пробудет в Митре хотя бы еще минуту, он просто не сможет себя сдержать. Его голова – один большой булыжник, всю дорогу он едет, склонив её к коленям и обхватив руками. Его переполняет бешенство, он в ярости хочет ударить по стенке кареты, но приходится только до скрежета стиснуть зубы. Парад пафоса и лицемерия, вот что все это такое. Они отлично знают, что стена освобождена, почему погибли люди, почему потери настолько колоссальны. Это чертово высшее общество не говорит о том, что их волнуют убытки, они боятся потерять влияние, оказаться на пороге еще большей конкуренции собственному бизнесу, стоит вернуть им прежние земли. Всем глубоко насрать. И его голова болит так сильно, что приходится жмуриться от боли. Он вспоминает о записке Леви, достает её из внутреннего кармана и аккуратно разворачивает непослушными пальцами, уже сотый раз за день пробегаясь взглядом по красивым каллиграфическим буквам.Я тебя люблю
Трост встречает его пустотой и все тем же жаром, что пожирает улицы даже в позднюю ночь, он не врал, когда говорил о проблемах с погодой. Карманные часы показывали, что сейчас ровно три ночи, Леви уже точно спит, потому заходить он к нему не станет, чтобы ненароком не разбудить, ему всегда было особенно тяжело заснуть, его мучали не то кошмары, не то просто ужасающие мысли, и, если ему наконец удавалось застать Леви крепко спящим, он всегда позволял ему побыть так чуть подольше, порою позволяя пропускать построение. Хотя сейчас ему хотелось нарушить эту картину, влезть в чужой сон, стать эгоистом в чужих глазах и просто очутиться хотя бы на мгновение в серебристом омуте, таком родном и нежном сердцу, что все внутри перехватывает от одних только мыслей. В кабинет он просто вваливается, старается не хлопать дверью, но получается так, что это слышит едва не весь корпус. Сидящая в нем всё это время злость просится наружу, хочет быть выпущенной, накаляя его до предела, воспоминания о прошедшем вечере прыгают на нервах, кусают за затылок и в виски. Сжатая в кулак ладонь по итогу прилетает в аккурат по столу, где лежат листы бумаги и закрытая чернильница. Все на нём подпрыгивает, что-то предательски валится на пол, глухо ударяясь о дерево, что-то так и остается лежать, спички он находит дрожащими пальцами. Поджигает свечи, погружая комнату в полумрак – здесь было чище, чем когда он уходил, и внезапно озарившее его понимание прокатывается по голове со стыдом, он подбирает несчастную чернильницу, аккуратно ставит её рядом со стопкой бумаг и поправляет подсвечник. В итоге он нервно курит сигарету за сигаретой, смотря в окно и опираясь на подоконник. Как же, черт возьми, так? Люди для них просто чертовы цифры! Книга, стоящая рядом на подоконнике, летит в дверь, следом за ней какие-то бумаги, все со стола валится с грохотом, он сметает все руками, рвет и мечет, он терпел это дерьмо от самой столицы, только чтобы понять, что вся их система наконец-то достигла такого уровня гниения, что страшно представить. И они этого даже не скрывали, они и не признавались, когда говорили об этом лишний раз. Они гордятся этим! - Сука! Стул летит к чертям, в стену - несколько книг, что глухо ударяются корешками о камень, он пинает чертов диван, сдвигая его с места, бьет по книжной полке со всей дури, так, что сбивает костяшки о дерево, выворачивает из него книги, бьет ногой по шкафам. Он ненавидит эту часть своей работы, ненавидит. Почему такая несправедливость, даже после всего пережитого, продолжает существовать. Он брезгливо стирает полоску крови с собственных губ. Отлично. Просто, блять, отлично. Он сметает всю книжную полку на пол, роняя шкаф с грохотом, внутри него что-то звенит, бьется, он чувствует себя таким униженным, будто ему, взрослому мужчине, как ребенку пальцем потыкали в его косяки. В то, что он, командор, считает своих людей – людьми. Эрвин садится прямо в эпицентр всего этого погрома, что он устроил, опирается спиной на стол и тихо смеется, закрывая лицо разбитой рукой. Цирк. О какой войне с другой нацией может идти речь, когда они жизней друг друга-то не ценят? «Это просто смешно», - думает командор, рассматривая капли крови на рубашке и руке. Он чертова ходячая бомба.***
Он просыпается резко, от прикосновения к своей щеке, на автомате перехватывает чужую руку и крепко сжимает – инстинкты проснулись раньше, чем мозг, именно поэтому он удивленно смотрит на лицо Леви, что обеспокоено хмурит брови, сидя на корточках. Мужчина осматривается по сторонам, вспоминая, во что он вчера превратил эту комнату, недавние события одно за другим просачиваются в голову, и он чувствует себя настолько изнеможённым, что даже трудно описать. Ему даже повезло, что в таком состоянии его нашел именно Леви, а не кто-то другой. Его родной любимый Леви. Который тоже всего лишь цифры и ресурс, если умрет – убыток. Боже, как он их всех ненавидит. Леви чувствовал легкое беспокойство, когда вчера ночью Эрвин не заглянул к нему, конечно, тот мог быть сильно уставшим, каким всегда возвращался после таких вечеров, поэтому не стал понапрасну переживать и накручивать себя, завтра утром зайдет, решил он тогда. Мало ли, порою Эрвину нужно было просто побыть одному, особенно после поездок в столицу, где из него пили кровь все, кто причастен к сливкам общества. Утром он проснулся как обычно, привел себя в порядок, собрался – и вдруг понял, что Эрвин еще даже не спускался к столу. Капитан не шибко любил подобное - беспричинное волнение, которое иногда возникало без каких-либо поводов. Вот и тогда, стоя с пустым подносом, он отчаянно пытался понять, почему его сердце так сильно бьется, ведь ничего же не произошло? И, поймав такой же обеспокоенный взгляд Ханджи, плюнул и пошел его проведать, он ведь имеет на это право, почему тогда этим не воспользоваться. Он в шоке смотрел на то, что творилось в комнате. Там, где еще несколько часов назад он убирался, наводя чистоту, теперь царил полный хаос. Шкафы и книги были переворочены, вся мебель практически стояла вверх дном, где-то лежали осколки, ранее висевшие на стенах картины тоскливо лежали на деревянном полу, одна из них, горячо любимая самим командором, была залита чернилами. Разбросанные повсюду бумаги, какие-то документы и просто чертежи образовывали чертов полукруг, в центре которого сидел сам Эрвин. И плевать уже было на беспорядок, он вдруг почувствовал такую злость и обиду, коих никогда не испытывал. Ему хотелось каждого, кто довел его до такого состояния, скормить сраным титанам. Сердце, до этого стучавшее просто громко, теперь отдавало своим стуком в ушные перепонки, погружая разгромленную комнату в пульсацию. Эрвин сидел, прислонившись спиной к столу, его шинель валялась поодаль от него, и Леви сделал шаг, ступая на территорию отчаяния. Капли крови он разглядел только когда опустился рядом. Залегшие под глазами темные синяки контрастировали со светлыми волосами до отвратительно грубой пошлости – несовместимые вещи: Эрвин и стресс. Леви всегда, с тех пор, как внутренне переступил одну из стен, старался делать так, чтобы лишний раз не напрягать командора, брал на себя чуть больше обязанностей, возился с отчетами своих подчиненных, ему понадобилось около месяца, чтобы Эрвин перестал засыпать за столом или на своем диване, а тут только за одну ночь какие-то черти… у него не хватало злости, нервов и волнения, чтобы полностью описать все то, что он испытывает к этим людям. Потому, когда он видит холод на дне голубых глаз и дорожку свернувшейся крови от носа до подбородка, то поджимает губы, на силу Эрвина он даже не обращает внимания. Мужчина пытается ему что-то сказать, открывает рот, но в итоге так ничего и не произносит, уничтоженно опуская голову. Ему невольно вспомнились слова Ханджи: - …ему нужна была поддержка. Подумай, как часто он ото всех нас её получает? Не многие решатся нарушать субординацию и лезть к нему в душу, хотя, думаю, не многих-то он туда и впускает. Обычно это он всех поддерживает и наставляет на путь истинный, а не мы. Именно сейчас ему нужна была поддержка, не те мотивационные лозунги и крикливость, через которые Леви пытался до него достучаться когда-то. С Эрвином так было нельзя, это он мог бесконечно повышать голос и одним только тоном внушать уверенность в то, что, казалось бы, совершенно провальная затея, в обратную сторону так просто не работало. Эрвин был командором внешне и человеком, который не любит насилие - внутри. Леви старается быть такой же опорой, которой для всех них является Эрвин, вкладывает в свои прикосновения всю нежность, всю безграничную любовь и верность, когда кладет ладони на острые скулы, окутывая любимое лицо теплом. Он провел большими пальцами по синякам под глазами и аккуратно подцепил мочки ушей, мягко массируя. Этот жест был слишком откровенным для него, но именно так его успокаивала мать еще в детстве, её ладони всегда были прохладными, слишком тонкими, но он тотчас успокаивался, стоило ей так сделать. Эрвин устало качает головой, хмурясь так, что между бровей проходит четкая складка кожи, которую хочется разгладить, стереть с лица. Никто из них даже не представляет, насколько хрупким может быть такой сильный человек, все его чувства, которые он вынужден прятать, скорбь, разочарование, запах смерти, что окутывает его каждый раз. Несправедливость, которая живет в его голове еще с самого детства, с того времени, как его отца убили. Леви знал эту историю, Эрвин неоднократно рассказывал о своем детстве, о том, каким маленьким и наивным ребенком он был, что именно из-за него и его эмоций и погиб господин Смит. Именно поэтому он так ненавидел это чувство, когда к нему относятся как к какому-то сопляку. У него, так же, как и у Леви тогда, срабатывал инстинкт защиты. - Иди сюда, - он практически шепчет, не желая разрушать спокойную атмосферу. Аккерман осторожно приобнимает Эрвина за плечи, притягивая и укладывая макушкой на собственные колени. Мужчина подчиняется, обнимая его колено рукой, и взгляд его настолько пустой, отсутствующий в реальном мире, что даже страшно. Леви проводит пальцем по его подбородку, касаясь засохшей крови, это не было мерзко, это было больно. – Ты опять так перенервничал, что у тебя пошла кровь? Эрвин ему ничего не отвечает, и Леви склоняется над ним, погружая светлую голову в подобие объятий. - Ты мечешься, словно пытаешься исправить всё зло на свете. Ты ненавидишь эту должность, ты ненавидишь этих людей, ненавидишь всё, что с ними связано, может, тебе остановиться? Просто встать и осмотреться, Эрвин… - своим шепотом брюнет обжигает ему ухо, на секунду прерывается, чтобы поцеловать в висок, и продолжает, приглаживая прядки. – На этих уродах свет клином не сошелся, у нас ещё есть возможности получить финансирование, если будет нужно – я вложусь, да все, у кого есть деньги, будут готовы отдать их тебе, только потому что ты представляешь интересы каждого из нас. - Они думают, что мы не вернули стену. Я стоял там, слушал этот бред и... - то, как горько и с надрывом Эрвин усмехается, прокатывается по телу Леви волной мурашек. Он прижимает его к себе еще ближе, успокаивающе поглаживая по груди. – Я думаю, мы можем потерять Марию вновь, только в этот раз уже по причине того, что этим уродам не нужна конкуренция. Они согласны и дальше жить с тем, что у них есть, им всем просто… замечательно живется. - Разведку ведь распустят, если мы её потеряем. - Все просто пойдет ко дну. Этим людям совершенно безразлично человечество, не знаю, может, я стал слишком старым, чтобы суметь разобраться со всем этим. Готов поспорить, что Армин бы что-нибудь подсказал. - Не знаю, что бы сказал Армин, но предлагаю выпустить Йегера и заставить его сожрать этих маразматиков. Эрвин на его попытку пошутить только глубоко вздыхает. - Если они распустят разведку, в случае нападения титана – им никто не сможет помочь. Я не хвалю наш легион, но все наши силы в основном сосредоточены на их непосредственном уничтожении. Ещё эта грядущая война, о ней они не говорят и вовсе, Леви. Их интересует новое белье, кто с кем переспал и насколько выросли их доходы. Это просто стагнация, которая тянет нас в болото. - Эй, посмотри на меня, - Эрвин, все еще лежа на его коленях, поворачивает голову так, чтобы лицо Леви смотрело на него сверху вниз, и это так непривычно. Он мчался сюда на всех парах только чтобы повести себя как чертов идиот и оказаться в этих руках. Это он так же озвучивает, и его капитан удрученно вздыхает. – Поднимайся. - Леви? - Поднимайся, я сказал. Пустота внутри свистит, сидит где-то под кадыком и давит на пищевод. Эрвина тошнит, от себя или от всей ситуации в целом - не знает, но чувствует он себя настолько разбитым, подавленным и уничтоженным, каким не ощущал даже после нападения Звероподобного. А это было похоже на игру в одни ворота. Он поднимается, даже не пытаясь отряхнуть рубашку от пыли, ожидает, что Леви сейчас уйдёт, потому что последние слова он произносит так, как если бы застал его флиртующим с той девочкой. И не ошибается. Леви идёт прямиком к выходу, и командор понимает, что у него просто не осталось на это сил. - Скажи хотя бы, что я сделал не так? – в его голосе звучит лишь просьба, и Леви, так и не обернувшись, касается ручки двери. У него опускаются руки. – Леви, пожалуйста. - Я никуда не ухожу, - щелкает дверной замок, и теплый голос заливает помещение шепотом. Леви возвращается к нему, заглядывая в лицо. Оставляет поцелуй на покрытой щетиной коже и осторожно приобнимает за спину. – Идем, тебе нужно отдохнуть. Пораскинешь мозгами чуть позже. - Мне надо здесь… - Я сам уберусь, все нормально, идем… - Но ты и так всегда это делаешь, это неблагодарно, я- - Это меньшее, что я могу для тебя сделать. Прошу, Эрвин. Он только потом осознает, что Леви не уходит – Леви здесь, с ним, помогает снять одежду и укладывает в кровать, на улице по-прежнему стоял зной, но, может, сама природа решила встать на его сторону, заволакивая солнце на несколько часов облаками. - Я принесу тебе поесть. Лежи и не вставай. - Леви, подожди, - он ловит его за руку, и вот та самая серость глаз, широкие ладони, грубые пальцы. Его верность, его отрада, его семья и любовница в одном чудесном прекрасном лице. – Я люблю тебя. И Леви улыбается так, как если бы они сейчас стояли перед алтарем. Эта мысль посещает его совершенно внезапно. - И я тебя люблю, без всяких тоже.