Что-то из сборника

Злость переполняет с головой, и с каждой секундой это все больше походит на чью-то злую шутку, в которой Леви любезно принял участие и теперь пожинал плоды. Это полный идиотизм: ревновать мужчину, который тебе не принадлежит, с которым максимум, что у вас есть, это одна невероятная ночь, постоянные разговоры по душам и идиотские взгляды друг на друга, которыми вы упиваетесь как безнадежные придурки. И поэтому Леви злится на себя совершенно искренне, захлопывая за собой дверь, что ведет прямиком на крышу. От переполняющих эмоций у него дрожат до боли сжатые кулаки, глаза опасно сужены, и видит Бог, если ему встретится сейчас хоть кто-то, то беды не миновать. Звучит ситуация даже еще смешнее, чем выглядит со стороны. Что произошло? Все просто. Леви вдруг понял, что вместо того, чтобы скрывать друг от друга очевидное, можно ведь просто признаться и сказать, наконец озвучить, что они чувствуют по отношению друг к другу. У него даже была заготовлена около-речь хотя бы по одному тому пункту, как предательски подкашиваются его ноги, пока старший капитан очаровывает его своей напускной красотой, а он ведет себя, будто пьяная барышня, что не может держать себя в руках. Он собрался, ринулся искать капитана по корпусу только чтобы обнаружить его флиртующим с какой-то бабой, что посмотрела на Леви, как на какую-то шутку или ошибку природы. Ему тогда вдруг стало настолько мерзко от себя и собственных чувств, что он, даже не обращая внимания на чужие слова, неистово злобно захлопнул дверь с другой стороны и исчез. Хотел исчезнуть и сейчас, или, может, доебаться до очкастой, попросить у неё ножичек поострее и вырезать тот самый предательский орган, что заставил его влюбиться в их капитана Эрвина Смита. То есть он действительно обменивался своими чувствами и двусмысленными взглядами с человеком, которому это все толком и не было нужно? Забавность ситуации заключалась ещё и в том, что все это начал сам Смит. Сам ещё когда-то начал обращать на себя его внимание, был одним из немногих, кто внушал Леви чувство комфорта и с кем можно было порою поговорить по душам. А он, видимо, был чертовски туп, раз решил, что здесь нечто большее. Собственное бессилие перед ситуацией смешивается вместе с терпким вином, что горчит на корне языка. Нет, конечно, будь Эрвин истинно-высокой блондинкой с такими же ясными голубыми глазами и свойством располагать к себе людей – Леви бы не ждал и секунды, просто очаровывая девушку. Но поскольку объектом его воздыхания вдруг стал такой же строптивый мужик, Леви предпочитал сто раз подумать, прежде чем предпринимать какие-то действия. Ему хочется бороться за Эрвина, добиваться его внимания и всех тех мимолетных взглядов, коими Смит его подкармливает, как бездомного пса, но ещё больше ему хотелось, чтобы все это было хотя бы в полтора раза легче, и этот блондин был таким же рядовым, как и он, а не капитаном Разведлегиона. «Это, - думает Леви. - Было бы гораздо проще, чем без конца метаться по пустой казарме, намывая полы, и строить из себя саму Невозмутимость, когда в памяти всплывают картинки о том, как я хотел его убить» Влюбился он в тот же момент или нет – черт его знает, но тот поступок, когда Эрвин не арестовал его и просто попросил следовать за собой и дальше, был настолько бескорыстным и неожиданным, что что-то внутри Леви щелкнуло, переключилось, выкручивая невидимый тумблер чувств до полного. И вот он здесь, внутренне изнывает от ревности и честно желает себе провалиться сквозь землю, потому как Эрвин ему не принадлежит и вряд ли будет. Леви запрокидывает голову, делая при этом большой глоток – какая разница, они вернулись с экспедиции пару часов назад, у него есть все причины, чтобы пытаться напиться и никого не убить. В конце концов, что может быть хуже подвыпившего солдата из легиона Разведки, которого зовут «сильнейшим воином человечества»? «Наверное, - думает Леви, с ногами забираясь на нагретые камни ограды. - Хуже может быть только подвыпившая Ханджи» На голову ебнутая четырехглазая, кстати говоря, подметив его дурное настроение ещё с самого утра – совершенно ничего не стремаясь, предложила сходить и выпить с ней в баре. И хотя идея была хорошей, компании Леви не хотелось совершенно. Хотелось просто рассыпаться на атомы здесь, под закатным солнцем и глядя на Шиганшину. В полном одиночестве, с бутылкой украденного вина и неприятными мыслями, что насильно окучивали его разум. В каком месте он вообще решил, что между ними может быть хоть что-то? - О боже… - он ещё никогда не испытывал настолько яркий стыд, понимая, что все то, что было между ним и Эрвином – несет в себе ключевое слово «было». Брось, Леви, у Эрвина наверняка есть красивая женщина, что ждет его дома и готовится выносить ему здоровых детей, какая к черту интрижка с подчинённым? Чем ты только думаешь? А Леви бы хотел знать, правда, хотел бы понять это еще в тот момент, когда в первый раз повелся на этот невозможный взгляд голубых глаз. Эрвин стоял и разговаривал с другим капитаном прямо по коридору, по которому шел Леви, и то был просто удобный момент: ему как раз надо было отдать ему свой отчет, поэтому так он и сделал. Другой капитан сбежал, стоило Эрвину переключить на него свое внимание, и Леви искренне не понимает, что тогда произошло и почему они оба вдруг застыли, когда их взгляды встретились. Эрвин был расслаблен, мягко и успокаивающе смотрел сверху вниз, что-то спрашивая про отчет, томно улыбался, пока светлые пряди красиво спадали на высокий лоб, а Леви просто стоял как придурок, чувствуя, как искрится воздух между ними. Правда, если бы Эрвин тогда сказал сигануть в окно – Леви бы так и сделал, потому что чем дольше это продолжалось, тем сильнее сердце билось о ребра. Так что да, он бы хотел знать об этом уже тогда, пока такими моментами не стало наполняться все его времяпровождение вне экспедиций и тренировок. Осенняя пыль попала ему в нос, щекоча чувствительные стенки, и потому, когда Леви чихает и слышит в свой адрес чье-то «будь здоров», он стискивает бутылку почти до треска. О нет, он планировал просидеть здесь около часа и перемыть Смиту каждую кость, чтобы впоследствии вычеркнуть и забыть, как страшный сон. - Ты так стремительно убежал, я даже и сказать ничего не успел, - тон Эрвина звучит на удивление виновато, совсем не так, как в представлении Леви должны сообщать, что между вами ничего нет. – Нам надо поговорить. – а, нет, именно так и звучит. Леви кривится, ему неприятно, что Эрвин подобрался к нему со спины так по-скотски, не предупреждая и не давая выбора. Хотя он же сам и искал его, чтобы обсудить всё, что между ними происходит, вот только акция небывалой самоуверенности и важности собственного мнения закончилась, и все, чего Леви сейчас хотелось – напиться, принять душ и уснуть. Однако сказать об этом Эрвину язык не поворачивается, внутренне он, конечно, хотел все обсудить, выслушать и рассказать, что чувствует, даже если его оттолкнут, это ведь всяко лучше, чем продолжать ходить в неведении и жить только на таких же спонсорских взглядах, как и весь их военный бюджет. Он глубоко вдыхает, наконец оборачиваясь к объекту своих терзаний. Эрвин без своей форменной куртки и ремней, на нем только белые брюки и такая же легкая рубашка, что закатана на рукавах. Ещё одна спонсорская поддержка от Эрвина, решает Леви. «Посмотри на эти руки, Леви, они больше никогда не коснутся твоего тела, потому что их обладатель слишком сильно себя уважает, чтобы возиться с каким-то воришкой из трущоб», - о, ещё одна охуительная история о том, как он случайно подслушал разговор о своем прошлом. - Я уверен, что нам надо поговорить, - ещё раз повторяет мужчина, складывая руки на пояс. – Потому что дальше так продолжаться просто не может. Это внезапно режет как ножом по сердцу, и Леви делает очередной глубокий глоток, презирая себя за то, что когда-то посмел влюбиться в этого придурка. Который думает о ком угодно, но только не о нем. Его тон отдаёт ледяным холодом, одним только взглядом, кажется, можно положить толпу титанов, потому говорит Леви так же, как и чувствует – со скрытой болью, желанием отвадить от себя Смита куда подальше. - Давай я облегчу тебе задачу - я закрою рот и больше никогда к тебе не подойду, забуду обо всем, и мы дальше будем оставаться в отношениях капитана и его подчиненного. Если тебя все устраивает, вали отсюда нахер. - Ого… Леви громко ударяет бутылкой о камень, когда слышит это. «Ого» ещё хуже и унизительнее простого ухода или «да, Леви, спасибо, что вошел в мое положение – всего хорошего». - «Ого»? – он ненавистно посмотрел на блондина, и тот сконфуженно зарылся ладонью в волосы на затылке. Его реакции Леви искренне не понимал, но меньше злиться от этого не перестал. – Тебя так поразила моя внезапная снисходительность? Чудесно, вали отсюда. - Нет, Леви, подожди, - Эрвин нервно смеется и делает несколько шагов к Леви, что всем корпусом поворачивается к нему, если уж прыгать в пропасть, то глядя в лицо опасности. – Просто это не то, что я ожидал услышать. - А чего ты ждал? Что я разноюсь и упаду тебе в ноги рыдать? Да ладно, Эрвин, думал, один раз меня трахнул, и я теперь за тобой хвостом бегать буду? Прости, не сегодня. - Да что с тобой? Я не имел в виду ничего подобного даже близко, я хотел поговорить о нас, о том, что между нами происходит, потому что очевидно, что все не так просто, как кажется. - Я… - он даже не находит, что ответить. Предполагал, что всё закончится, как только он пошлет капитана отсюда куда подальше, а в итоге Эрвин и сам не спешил уходить, становясь к Леви практически вплотную. Он так и продолжал сидеть на ограждении, смотря на мужчину снизу вверх, и теперь их и без того ощутимая разница в росте ощущалась совсем неуютно. Ему стыдно, гадко и хочется залить всё лицо алкоголем, потому что его мозг вдруг начал выдавать совсем конченые вещи, раз даже Эрвин непонимающе изгибает свои кустистые брови. – Я не знаю, что мне сказать, - пристыженно опуская голову, сознается Леви. – Слушай, если ты просто хочешь что-то сказать – говори. Желательно прямо, без соплей и патетики, я в любом случае сожру и приму к сведению все твои умные высказывания. Давай, дерзай. - Отлично, итак… тебя устраивает всё, что между нами происходит? – внезапно грубо начинает Эрвин, Леви не понял, чем, но каким-то образом умудрился разозлить капитана. – И да, я говорю обо всём, что между нами происходит. Начиная нашим сексом и заканчивая тем, что ты просто сбежал, когда я пытался тебе всё объяснить. - Объяснить «что», Эрвин? То, что у тебя есть баба? Поверь, я переживу, необязательно ради этого тратить на меня своё время. Просто скажи прямо, что всё это ошибка – и разойдемся. - А, это ты хочешь услышать? Что всё это не более, чем простая ошибка?! – и опять этот взгляд. Голубые глаза сверкают над ним подобно звездам, что сияют, стоит задрать голову ещё выше. Эрвин смотрит на него сердито и в то же время так, как не смотрит ни на кого более. И это тоже нешуточно било по нервам, Смит будто издевался, только сам не понимал, чем именно. Леви отворачивается, но его самым наглым образом хватают за подбородок, возвращая зрительный контакт. – Кто я для тебя, Леви? - Капитан. - И все? - Боже, что ты хочешь от меня, я не понимаю? Хватит ходить вокруг да около, просто скажи уже то, что собирался сказать, и проваливай, имей совесть, не надо надо мной издеваться. - Та женщина – моя бывшая. У нас с ней ничего нет. Уже нет. - Не надо передо мной оправдываться, это твоё личное дело, флиртуй и трахайся с кем хочешь, меня это все равно никак не должно касаться. - Я не флиртовал с ней, я просто разговаривал. Ну в чем дело, Леви? Объясни, что не так? – низкий мужской голос звучал взволнованно и удивленно одновременно. - Ты ревнуешь меня или- - У меня нет прав, чтобы тебя ревновать, окей? – мрачно отозвался брюнет, вскидывая ненавистный взгляд на мужчину. - Я никто, согласись, Эрвин – у меня права голоса ещё меньше, чем у твоей «бывшей». Что я могу сделать? Подойти и сказать: капитан, простите, но я думал, вы флиртуете только со мной, не делайте так больше, блять, пожалуйста. Так, что ли? Это просто смешно. В чем дело? А в чем может быть дело, когда мы только и делаем, что пожираем друг друга глазами? Я думал о том, чтобы поговорить с тобой, объяснить, что я так больше не могу, я устал, это выше моих сил, бегать и не знать, что ты выкинешь сегодня. Со мной нелегко, я знаю, но с тобой – вообще пиздец. - Со мной пиздец? Да я даже понятия не имею, как к тебе по-человечески подступиться, что мне остается, если на каждый мой жест ты только и делаешь, что сбегаешь или отталкиваешь меня?! Ты думаешь, мне замечательно живется, когда я каждое утро просыпаюсь и думаю только о том, что сегодня я опять буду довольствоваться только твоими серыми глазами? Думаешь, меня это все устраивает? - Что? - У тебя замечательные серые глаза, с правой стороны у тебя на радужке есть маленькое карее пятно, и они невероятно глубокие, красивые, - говоря все это, Эрвин обхватывает лицо шокированного Леви ладонями, в упор смотря, стоя напротив. Парень так и остается с открытым ртом, не зная, что и сказать, его капитан продолжает, невесомо проводя пальцами по волосам. – Ты часто моешь голову, и от тебя приятно пахнет, когда ты раздражаешься, твои брови кажутся совсем тонкими, и между ними появляется небольшая складка. Ты пьешь только черный чай и не любишь сладкое, когда ты расслаблен, твои глаза кажутся бездонными, а когда доволен – то они блестят так ярко, что можно ослепнуть. Я никогда не видел, как ты улыбаешься, но я уверен, что у тебя невероятная улыбка. Всё это он говорит, подмечая каждую из сменяющихся одна за другой эмоций на лице Леви, от какого-то испуга и до абсолютного непонимания где-то на грани с восторгом. Он так и не мог подобрать слов в ответ, то открывая, то вновь закрывая рот, потому как ничего путного на ум просто не приходило, он был ошарашен, приятно удивлен и совершенно никак не ожидал, что Эрвин в один миг просто перечеркнет все то, что проросло в его голове непролазными лесами волнений. Он уже забыл про бутылку и свою изначальную цель напиться, честно, его мало что сейчас волновало помимо взгляда напротив, такого же влюбленного, как тот, который Леви видел каждый раз в отражении зеркала. И пока Эрвин говорит, стоя напротив и обнимая миниатюрное лицо – Леви чувствует именно то, что почувствовал тогда, в первую экспедицию: силу, уверенность во всем, что отражается от ребер вместе с каждым ударом сердца. - Ты всегда невозмутим, но в тебе есть такие же чувства, которые заметны только по твоим глазам. Всё это, Леви, я понял только по твоим глазам, и мне мало. Просто скажи уже наконец, не води меня за нос, нужен я тебе или нет. - Я сплю, что ли? – не веря в услышанное, произносит он, судорожно сглатывая из-за того, как дыхание Эрвина опаляет его губы. Удивительный факт – они ни разу не целовались, даже во время секса все обошлось только перепихоном и короткой прелюдией. Глаза в глаза. Сталь в лазурном небе взрывается громкими фейерверками, отдаваясь сладкой дрожью по всему телу. И это похоже на самое странное сочетание в жизни, потому что смешивается оно совершенно внезапно, по тому, как резко подается Леви вперед, опьяненно касаясь своими губами чужих, таких мягких, таких горячих, что салюты перед глазами простреливают насквозь вместе с гремящими в голове фанфарами, воплями и криками, проникающим под кожу чувством, от которого Леви с наслаждением закатывает глаза, отдаваясь во власть. Это было красноречивей любых других ответов, ему никто не был так нужен, к черту власть, богатых свиней и всё человечество, если есть Эрвин. Они неловко сталкиваются зубами, оба по-глупому улыбаются в губы друг друга, пока Леви притягивает Эрвина к себе за шею, привставая на носочки. И у капитана язык не повернется сказать, насколько это мило – его убьют, но по крайней мере сейчас Леви отдает ему через поцелуй всю настойчивость. Все то, что копил в себе долгие полгода, вынашивая это мягкое теплое чувство под самым сердцем, бешеный ритм которого Смит улавливает даже через слои одежды, прижимая податливое, миниатюрное, но крепкое тело ближе к себе, так, что между ними не остается и миллиметра воздуха. Сказать, насколько давно мечтал об этом Эрвин – не сказать ничего, Леви гипнотизировал его каждый раз, когда в задумчивости приоткрывал свой рот, что-то втолковывал своим бархатистым голосом, рисуя в воображении мужчины такие картины, что отказаться от возможности завоевать сердце Леви – значит отказаться от возможности дышать. Через взгляды, прикосновения, которых парень чурался, как огня, через разговоры по душам, через похеренные нервы и редкие ссоры, что порою у них случались – он однажды осознал, что, кажется, влюбился. В чем убеждается в очередной раз, притягивая Леви к себе за талию. Он его, черт возьми, он с головы до ног в этом платиновом океане.

***

Ханджи набрасывается на него сразу же, стоит двери в его кабинет захлопнуться. Сначала она искренне старалась говорить как можно более невозмутимо, будто то, что произошло около полутора часа назад, не более, чем простая… неурядица? Иначе говоря, нечто, что происходит каждый день, и с чем они спокойно, превозмогая прочие трудности, смогут справиться. Вот только Леви, что сейчас лежал без сознания в госпитале, и при виде которого все врачи разом засуетились, как бы невольно вгонял в башку четкое понимание того, что все не так уж и очевидно. Поэтому, когда Ханджи на секунду затыкается, нервно складывая в замок руки перед собой, Эрвин позволяет себе небольшую заминку, опираясь головой на подставленные руки. В голове – каша, и то, что произошло, едва ли можно было объяснить хоть как-то, используя не то логику, не то полеты воображения – каких-то более-менее внятных объяснений все равно не находилось, а вот беспокойство только и делало, что росло в геометрической прогрессии. Пугало все и сразу: у него была сила титана, он чуть не убил Леви, и он нихера не помнит, очень жалко выглядит ещё и то, что его чувство вины, заглушенное Леви ещё с той битвы за Шиганшину, вдруг восстало и теперь наседало сверху. Он вновь повторяет все то же, что говорил и до этого, когда Ханджи уже понемногу начинает рвать на себе волосы: - Я не знал, - по слогам произносит командор, привлекая внимание взвинченной Зое. - Откуда мне было об этом знать, Ханджи? Для меня это точно такое же открытие, как и для всех вас. Она тут же подскакивает на месте, впиваясь ногтями в воротник его рубашки, и подтягивает к себе так, будто её совершенно не заботит, что именно этот человек чуть не убил их младшего капитана одним только движением руки. Девушку крупно потряхивает, и её дрожь передается и Эрвину, её взгляд мечется по сторонам, а в одном-единственном глазу стоят слезы не то отчаяния, не то лютого непонимания, как ещё достучаться до командора, который, видимо, действительно обо всем этом не знал. - Поклянись, что не знал, - она закипает подобно чайнику, с каждым словом её голос становится все выше и выше, пока она совсем не переходит на крик. – Поклянись, Эрвин! Дай мне слово, сердце, да что угодно, чтобы я поверила, что ты не хотел убить Леви, меня, своих товарищей, которые тебе до-ве-ря-ли! - Я клянусь! – кричит ей в ответ мужчина, самостоятельно поднимаясь с места. Теперь уже была очередь Ханджи смотреть на него снизу вверх. Она, обессилено упав обратно на стул, подтянула к себе ноги, ставя каблуки на стул, и закрыла голову руками, пытаясь это переварить. – Я даю тебе слово, что я не знал, я не хотел никого убивать, и то, что я потерял над собой контроль – чертово совпадение! Что ещё ты хочешь от меня услышать, если у меня нет никакой информации? Сердце тебе посвятить, на колени встать?! - Мне достаточно и твоей клятвы. - Прекрасно! – всплескивает руками он и садится обратно в свое кресло, вновь прикрывая лицо ладонью. Ханджи смотрит на него сквозь мелкую щель между пальцами. – Хватит уже этих разговоров, я сказал – я не знал об этом, даже не догадывался. Мне нет причин скрывать ото всех такой вещи. Брось, Ханджи, ты знаешь меня восемнадцать лет, по-твоему, я бы смог скрывать это так долго? А Леви? Да я… Я люблю его, ты это знаешь, - добавил мужчина уже тише, будто их мог кто-то услышать. – И я бы ни за что не причинил ему боли. Ни ему, ни своим товарищам. - Я верю… Их обоих беспощадно грызло с того момента, как они вернулись в Трост. Когда он только пришел в себя и увидел, как Леви на его глазах теряет сознание, когда увидел все эти многочисленные травмы и переломы – он просто не мог поверить собственным глазам, в то, что это сделали именно его руки в обличии титана. Он был дезориентирован, в момент, когда по руке прошелся глубокий порез, он утратил какой-либо контроль, и над своим сознанием – в том числе. Помнил только легкую тошноту и абсолютное непонимание того, кто он, что он и как он – сознание вернулось, только когда по глазам ударил яркий свет, а откуда-то сбоку доносились надрывные вопли Зое, что в какой-то мере и привели его в чувства. Эрвин не просто винил себя за все произошедшее, он откровенно себя ненавидел, сжирая на протяжении всей дороги до Троста. Поначалу Зое даже казалась удивительной такая стойкая невозмутимость Эрвина, особенно когда прямо на его глазах Леви потерял сознание. Она ожидала чего угодно, что сейчас придется успокаивать и командора, оттаскивая его от любовника, но опять же, к её большому удивлению – Смит собрался и в скорости развернул отступательное мероприятие, совершенно игнорируя собственное самочувствие. Тогда она в очередной раз убедилась, что их командор – всё ещё командор, а не мальчишка из кадетского корпуса, который, видя своего лучшего солдата раненным, впадает в панику. Однако Зое быстро поняла, что не все так однозначно и Эрвину стоит колоссальных усилий переводить лошадь на иноходь, пока у них в повозке лежит бессознательный Аккерман. Галоп в такую погоду всё ещё был быстрым способом для самоубийства, поэтому, как бы ему ни хотелось, но двигаться в полную скорость они просто не могли, то и дело останавливаясь, чтобы дать лошадям отдохнуть, и в каждый из этих моментов Эрвин держался от повозки подальше, с головой ушел в мобилизацию солдат на открытом поле и даже не смотрел на них с Ханджи, которая всё это время возилась с раненным Леви и полевым медиком, что и помог ей его перевязать. Она поняла, насколько ему было тяжело, когда в последнюю их остановку он всё же подошел к ней и просто молча сидел рядом, смотря на нахмуренный лоб брюнета, чье лицо было покрыто испариной. Леви невнятно постанывал от боли всякий раз, стоило его коснуться хоть где-то, казалось, будто все его тело один огромный синяк, и до чего ни дотронься – всё равно причинишь боль. В том взгляде, которым смотрел на него Эрвин, Ханджи видела в кровь разбитого мужчину, который держался на людях, а внутренне – рыл себе глубокую могилу, самостоятельно себя туда и закапывая. Эрвин только казался невозмутимым, пока внутри него сгорали целые тонны волнения, наполняя тело невыносимым осадком от произошедшего, почти физически ощутимой болью в глазах, в которой даже Ханджи боялась захлебнуться, стоило лишний раз на него посмотреть. Они доставили пострадавших в лазарет, всю работу Эрвин выполнял исключительно на автоматизме: погрузить это, отдать приказ в этом, командор не осознавал и половины того, что делает, пока Ханджи, прикусив губу от досады, не въехала ему кулаком по лицу. С такой титанической силой, что командор даже опешил, хватаясь за горящую щеку. Когда она замахнулась во второй раз – её руки перехватили, и все это происходило практически в гробовой тишине, пока мужчина не кивнул в сторону своего кабинета. Ей было больно смотреть на то, как легко Эрвин закапывает себя у неё на глазах, стоя около бессознательного тела Леви. Потому и била она не от злости, а от отчаяния, лишь бы стереть с лица друга это невыносимое выражение. Она тоже испугалась, накрутила себя так, что несколько раз была готова остановить весь строй и начать оказывать Леви медицинскую помощь прямо посреди открытого дневного поля. Достала бы из-под земли какую-нибудь разумную особь и скормила бы её Аккерману, совершенно не заботясь о чувствах последнего. Перепугал её и Эрвин, что своей недоступной, темной от размышлений рожей действовал на нервы ничуть не хуже. Да, типичный день для разведотряда, откровенно – у них бывали и хуже. Ханджи и вправду боялась, что стоит им пересечь Трост, и их командор пойдет и сдаст свои полномочия, потому что, видите ли, оплошал. Они справились со своей изначальной задачей, никто не умер, у Эрвина есть сила титана – всё, отлично, с остальным уже можно будет разобраться. Он вздрагивает, когда Зое касается его плеча и понуро качает головой. С каждой секундой идея напиться казалась все более и более хорошей, Эрвин как минимум сможет отвлечься от мыслей о том, что чуть не убил своего парня, которому сделал предложение. Черт… это даже звучало плохо. - Как я ему в глаза теперь смотреть буду… - Слушай, знаешь, что? А давай напьемся, – вдруг ни с чего предлагает Ханджи. – Я считаю, нам просто жизненно необходимо напиться. Эрвин в ответ заинтересовано поднимает бровь. - Сейчас? - Да! Серьезно, Эрвин, пойдем нажремся. Мне надо расслабиться, и тебе тоже, от того, что ты будешь и дальше мерить комнату шагами – Леви не проснется. Врачи сказали, что у него сотрясение средней тяжести, так что до завтра тебе себя накручивать точно нет смысла. - Ладно, хорошо, давай напьемся, - звучит безответственно, ну и ладно. - Водка или виски? - Водка, - уверенно отвечают ей. Зое брезгливо кривится, водка была не тем, что она могла спокойно пить, но для того, чтобы убраться в сопли – вполне неплохим выбором. - Ладно, водка так водка. Я сейчас схожу за бокалами, а ты – сиди здесь и не смей ходить к нему до завтрашнего дня, забудь, представь, что ничего не произошло. Конечно, такое происходит не каждый день, но вы теперь точно квиты, ищи во всем свои плюсы! - Ханджи, это… - Молчи, не хочу слышать ничего умного в ответ, - Эрвин вяло улыбнулся, а Ханджи, поломавшись секунду, вдруг совсем тихо произнесла: - А ещё обними меня. Я из-за вас двоих, засранцев, там чуть с ума не сошла, - раньше бы вместе с этими словами её тон звучал наигранно-горьким, но в этот раз Ханджи не надо было притворяться, она была раздосадована, измучена переживаниями и всем тем, от чего бежала целый месяц, работая над противопехотным УПМ. Эрвин поднимается, распахивая свои руки, и, одаренная слабой улыбкой, она падает в чужие объятия, обхватывая мужчину поперек спины. Сейчас, пусть даже оно было не к месту, это было неплохим способом сделать вид, что ничего не произошло, о чем она и говорит, когда наконец отстраняется. – Ты не знал, никто не пострадал, жду приглашения на свадьбу, и вообще – мы же Разведка, мы со всем справимся, а, командор? К тому же, я ведь теперь смогу мучить тебя и в пределах Розы, наш дорогой не колоссальный титан. - Это очень плохая шутка. - А мне нравится, какой у Леви самый нелюбимый цвет? Эрвин от такого вопроса даже опешил, удивленно взирая на Ханджи, которая пусть и была уставшая и смотрела на него из-под полуприкрытых век, всё равно помогала ему держаться морально именно своей способностью не быть сломленной даже в самые критические моменты. Коих за сегодня накопилась целая куча – она всё равно держалась духом, помогая держаться и другим людям, что её окружали. Он ни разу не пожалел, что выбрал её капитаном, Зое одна из самых способных и крепких людей, в ней Эрвин никогда не сомневался, поэтому поддается на её попытку разбавить напряженную атмосферу и честно пытается отыскать в памяти хоть что-то, связанное с вопросом. - Не знаю… может, черный? Прямая противоположность белому, который ему нравится. - Отлично, приду на вашу свадьбу в черном платье! - Я представляю, что будет. - Вот и думай об этом, Эрвин, а не о том, что все плохо. И вообще, почему мне не сказал, что сделал ему предложение! – уже наигранно возмутилась Зое, манерно топая ногой. Эрвин не удержался от улыбки, мягко усмехаясь – улыбка Ханджи скопировала его собственную. – Я рада, что у вас все так хорошо. Вы стоите друг друга. - Спасибо, Ханджи. За всё. - Ита-а-ак! Раз уж мы напиваемся, то предлагаю начинать сразу с крайностей! – громко восклицает Ханджи, ставя перед заплывшим мужчиной несколько пустых шотов и высокую бутылку водки, что привлекла внимание Эрвина сразу же. Женщина бьет его по протянутой руке и суматошно расставляет низкие бокалы по столу, полностью игнорируя тяжелый вздох командора. – Спокойно, сейчас напьемся - и станет легче. - Сядь уже просто, и, - он откупоривает бутылку с характерным чпоканьем и не глядя бросает пробку куда-то себе за спину, криво улыбаясь. Плевать, порядок это меньшее, что его сейчас заботит. – Ты забыла закуску. Ханджи в ответ только машет рукой, как бы демонстрируя, что закуска и животное желание надраться в сопли – вещи несколько не совместимые. Эрвин в ответ, конечно, только иронично усмехается, разливая горючую жидкость по бокалам трясущейся рукой. Раздражается, когда проливает несколько капель на стол, но в итоге на шесть шотов получается равное количество алкоголя, и Ханджи приглашающе придвигает ему сразу три рюмки, забирая к себе остальные. Они ещё даже не переоделись, так и сидели в своей форме с тех пор, как прибыли обратно в Трост после такой звездной миссии. Из раздумий её вырывает звон стекла о дерево и резко запрокидывающий голову Эрвин, что залпом выпивает все три рюмки, после брезгливо щурясь, и, поднеся рюмку к губам, к горлу вдруг внезапно подкатывает кислый ком от ударившего по ноздрям запаха. Пить перехотелось разом, а может, это просто была карма за то, что она так себя не бережет, предлагая и исполняя подобные авантюры. Желудок вдруг предательски скрутило, и Ханджи резко прикрыла рот ладонью, подскакивая так, что стул с грохотом ударился об пол. Эрвин подскочил вместе с ней, не понимая, в чем дело, и так же стремительно выбежал вслед за Ханджи, что понеслась в его ванную. Она обессиленно упала на колени перед унитазом, содрогаясь всем телом. Её выворачивало постепенно, будто кто-то всевластный скручивал её как мокрое полотенце, выжимая влагу до остатка. Поздно вспоминает про очки, когда резкий кислый запах ударяет в лицо, судорожно пытается заправить мешающиеся волосы, прячет воротник рубашки, чувствуя, как влага заполняет закрытый глаз. Её рвет всем, что она успела положить к себе в рот за последние сутки, невидяще пытается оттолкнуть от себя Эрвина, что заходит к ней в ванную. Ханджи вдруг ощущает себя совершенно не в своей тарелке, её глушит неловкость, страх, что Эрвин сейчас обо всем догадается, что отстранит её от работы и военных действий. Этот месяц был легче легкого, потому что не было токсикоза, и сейчас её впервые так выворачивает от одного только запаха трав и настоек. - Похоже, я отравилась… - с полным рвоты ртом, говорит она как можно более невозмутимо, сплевывая остатки пищи в унитаз. Её крупно потряхивает от содрогающегося желудка, пытается судорожно подобрать в голове хоть какие- то объяснения, чтобы никоим образом себя не компрометировать. Но, вопреки всем её опасениям, Эрвин просто протягивает ей смоченное в теплой воде полотенце. Не брезгуя, достает её очки, споласкивая под проточной водой, и откладывает их в сторону, помогая трясущейся как осиновый лист Ханджи умыться. Она очень боится, что по ней всё видно, как по открытой книге, потому что Эрвин не произносит и слова, делая всё это с таким лицом, будто уже догадался. – Прости… - Всё в порядке, бывает. - Наверное, я просто перенервничала за сегодня, ну, знаешь, все эти события навалились друг на друга, и я просто… в общем, да. Но я нормально, только пить я, наверное, все-таки не буду, прости. - Давай я отведу тебя, и ты пойдешь спать. - Да, наверное, так будет лучше, спасибо. - Давай-ка, - Эрвин протягивает ей руки, за которые Ханджи хватается, и её легко поднимают обратно на ноги. Её сильно ведет в сторону, из-за чего она едва не падает обратно, перед глазами все плывет, грудную клетку заполняет давящее дурное чувство, становится так душно, что кажется, словно дышать тут и нечем. Эрвин подхватывает ее под бок, возвращая к себе. – Ты уверена, что с тобой всё нормально? - Да-да, конечно, просто немного дурно, сейчас, пять секунд… Как же все это было не вовремя прямо сейчас. Она уже проклинала себя за свое замечательное предложение, от которого теперь ноги её не держали совсем по иной причине. Голова закружилась, к тесноте в груди теперь прибавилась ещё тошнота, и теперь Эрвин уже не на шутку заволновался, когда Зое резко запрокинула голову назад, едва обмякая в его руках. - Ханджи! – она не осознает, как её, совершенно обессиленную, подхватывают на руки, потому как ноги перестают касаться пола. Эрвин укладывает её на собственную постель и хватает первую попавшуюся под руку папку, размахивая ею на закатывающую глаза девушку. Меньше всего он ожидал чего-то подобного, Ханджи всегда держалась бодрячком и в принципе редко жаловалась на самочувствие, даже потеря глаза для нее была не столь катастрофической, как могло бы изначально показаться. Он видел, что ей неудобно и местами это сильно мешает, но она не унывала, принимая это как такую же часть себя, чему он даже несколько по-доброму завидовал – Эрвин до последнего не мог смириться с потерей руки, а Ханджи это далось так просто, что трудно было даже поверить. Наверное, именно потому, что она редко была в плохом самочувствии, подобное её состояние пугает не на шутку. Дождавшись, когда она более-менее придет в себя, он наливает ей из кувшина стакан воды, так же обеспокоено присаживаясь рядом с кроватью. Ханджи жадно выпила всё до последней капли, благодарно щурясь, и на мгновение прикрыла глаза. Комната была погружена в полумрак из-за глубокой ночи за окном и бившего из кабинета света, отсюда так и виднелась оставленная бутылка спиртного, и от воспоминания запахов её лицо вновь скривилось. - Ладно, признаю… - хрипло произнесла капитан. – Пить было плохой идеей. - Ты уверена, что всё в порядке? Давай я отнесу тебя в медкорпус. - Не-не-нет, не надо, - она уперлась руками в грудь Эрвина, что действительно решил отнести её в лазарет, а Ханджи туда точно не хотела соваться вместе со Смитом, поскольку тогда ситуация станет точно безвыходной. Мужчина озадаченно нахмурился. - Правда, Эрвин. Я полежу немного и пойду к себе, всё нормально.

***

Стук в дверь раздается по комнате совсем глухо, словно внезапный гость только и рассчитывал, чтобы его не услышали. Но помимо охуенного кошачьего языка, у Зика был ещё такой же прекрасный кошачий слух, что и не позволяет пропустить мимо ушей такой внезапный жест скрытности. И, открывая дверь, он правда мечтал увидеть там даже того же Леви, но не Эрена, не разбитого, нахмуренного Эрена, что стоял в его дверном проеме безликой тенью, будто отчаянно пытался слиться с окружающей средой. Он так и застывает с занесенной для стука рукой и, видимо, не ожидал, что его действительно кто-то услышит и откроет, раз его темные брови так напугано вскидываются вверх. - Давно не виделись, - Зик старается говорить это как можно нейтральней, вспоминая, чем окончился их последний диалог ещё пару дней назад. Задавленное чувство вины где-то тоскливо мяукало внутри до сих пор, и он уверен, что по этой же причине младший Йегер не может смотреть ему в глаза. – Давно вернулся? - А, да нет, недавно. - Ну, рад, что ты в порядке. - Ага… - бесцветно отзывается парень, нервно заламывая пальцы. Грайс подмечает его настроение почти сразу же: Эрен раздавлен и морально, и будто физически, судя по его кислой физиономии и кажущимся серыми в таком освещении глазам. Последние несколько часов он правда пытался не думать о том, где и как сейчас себя чувствует его младший сводный брат. Воспоминания о поцелуе и о том, что произошло позже, без сомнения, все ещё были свежи в его памяти, и он впервые за все время задумался, что Эрен чувствовал в тот момент. Когда просил взять, отдавая всего себя, и когда оказался грубо выставлен за дверь, унижен и окинут десятком ругательств. Если бы с ним так поступили – Зик бы просто не находил себе места от злости и обиды, и представил, насколько больно он сделал в тот момент. Поэтому с небывалой легкостью читает все это во взгляде напротив, в нервных жестах и подрагивании губ. Парень перед ним глубоко вздыхает, прикрывает глаза на мгновение, собираясь с мыслями, и наконец говорит, обрушивая на Зика поток информации. – Я знаю, что ты меня не впустишь, поэтому скажу прямо здесь – я люблю тебя. Зови это как хочешь: помешательством, глупой влюбленностью, тупостью, мне все равно, я знаю, что я люблю тебя, и я это чувствую. Да, ты поступил просто как конченый ублюдок, и я до сих пор желаю тебе пожрать говна, но, Зик… ты влюбил меня в себя за один чертов месяц. Я никогда такого не испытывал, я… - Эрен прервался на мгновение, делая очередной глубокий вдох. Его блестящие глаза впились Зику в самую душу, куда-то под сердце, отчего все его дыхание сперло в тисках, в голове набатом пульсировала кровь. Он этого не ожидал. – Я понимаю, что это глупо, надеяться на что-то, особенно после того что между нами произошло и… и что ты сам по себе и никому не хочешь принадлежать, но, может, дашь мне хотя бы один шанс? Один чертов шанс, просто понять, нужно тебе это или мы действительно всего лишь случайные прохожие друг для друга, которые никогда и не должны были встречаться. Я правда люблю тебя, - мягкий голос. – Я люблю тебя, Зик. Правда, люблю. Знаешь, пока ты не наорал на меня и не погнал прочь, сегодня кое-что произошло, по моей вине, из-за меня чуть не погиб капитан. Блять, мне так тяжело, Зик. - Ты плачешь? – озвучивает скорее для себя, чем для Эрена он, невольно делая шаг вперед. Эрен, следуя горькому опыту – сделал два назад. И у него действительно бегут по щекам горячие бусины слез, что выглядит совершенно неправильно на таком красивом лице, как если бы бросить на масляную картину крупные капли черного марса, тем самым надругавшись. – Эрен… Парень громко всхлипнул, поспешно стирая слезы с мраморных щек. Йегер бы соврал, если бы сказал, что ему просто плохо, и день такой себе, ему впервые за долгое время было так же херово, навалилось ещё и то, что сегодня был месяц со дня смерти Армина, а он, похоже, был единственным, кто вообще о нем помнил. Всё и сразу в один общий ком, что теперь перекрывал воздух, душил и выдавливал из него слезы как из иссохшего тюбика краски. Он просто не может поднять на Грайса глаза, потому что боится увидеть всё то же самое, что и тогда – омерзение, ложь. Ещё одной порции стресса за сегодня он просто не выдержит. - Я просто хотел, чтобы ты знал, что я не шутил. И мне стыдно за то, что я тогда сказал, я думал, что, может, я не один это чувствую, и что это взаимно. Прости. Не надо отвечать сейчас, просто подумай над моими словами, это… это все, что я хотел сказать. Если тебе по-прежнему всё равно, просто проигнорируй меня, но я в любом случае хотел сказать тебе всё это лично. Теперь всё. - Постой, Эрен, - Зик ловит попытавшегося сбежать Эрена за ладонь, тот вскидывает на него глаза, не ожидая подобного, и они наконец-то встречаются. Будто заново знакомятся, как и в тот раз. Эрен застывает, не может пошевелиться, смотря в глаза, которые в последний раз видел, блаженно целуя, прогибаясь под этими же сильными руками, что сейчас держали его за запястье – уже целое, не поломанное. Зик смотрел ему в душу и видел изувеченное им же нутро, как лесные стенки радужки блестят от непролитых слез, как Эрен щурится, пытается спрятать от него все внутреннее и личное, потому что и так был уже достаточно опущен этим же человеком, от созерцания чьих глаз он мог оторваться только с большим трудом. Если у Эрена по радужке расползаются пушистые кроны деревьев, то у Зика в глазах – тягучие изумрудные болота, на дне которых скрываются железные штыри, о которые парень и изрезался, когда нырнул слишком глубоко. Он безуспешно дергает рукой, не шибко-то и пытаясь вырваться, он врал, он хотел, чтобы Зик его остановил. – Если ты меня любишь, значит, ты мне доверяешь? - Это сложно, Зик… наверное, одно вытекает из другого? Я уже говорил, я хочу тебе доверять, но, как мы помним – у меня вредная привычка хотеть слишком многого. - Почему тогда ты сейчас плачешь? – и это срабатывает как спусковой крючок. Он делает надрывный вдох, закрывая лицо другой ладонью, и пытается остановить вдруг бьющий из него фонтан эмоций. Это все так сентиментально и трудно, у него ужасная неделя, из-за него чуть не погиб Леви, Конни, другие ребята, потому что он опять столкнулся с тем, что не мог обратиться. Он бегал от Микасы, стараясь не попадаться ей на глаза, обходил офицеров, испытывая разочарование, и единственный человек, который всегда мог дать ему такую заряжающую поддержку, что хватило бы ещё на пару лет – сейчас лежал холодным трупом в земле. Одно больнее другого, поэтому, когда он открывает рот, чтобы назвать любую из причин – получается только несчастный скулеж. У него точно не было в планах разрыдаться перед Зиком, он сам не понимает, как, но оказывается в крепких стальных объятиях. Грайс прижимает его к себе так же трепетно, как и тогда на кухне, любовно зарываясь ладонью в мягкие волосы цвета шоколада. – Эта любовь делает тебе очень больно, Эрен. - Дело не только в этом… - говорит он в чужое плечо, обнимая мужчину в ответ. Кажущееся родным тепло нежно прокатилось по лопаткам, вдоль позвоночника и остановилось где-то на поясе, куда так знакомо легли чужие руки. Лицемерие, ложь и гадство – Эрену было спокойно ощущать себя в объятиях человека, который за шкирку вышвырнул его из двери напротив. Он вновь громко всхлипнул и крепко зажмурился, когда о его висок осторожно потерлись щекой. – Почему с тобой так сложно?.. То ты сам оказываешь мне знаки внимания, то бежишь. - Такой я человек, очень, сука, сложный. Эрен горько усмехнулся, приникая ещё ближе, он искренне верил и ждал, что сейчас его так же оттолкнут, поэтому довольствовался тем, что дают, впитывая в себя каждый миллиметр запаха кожи, каждую интонацию, прикосновение. Он бы потянулся и поцеловал его, просто был бы рад забыть обо всем и утонуть в чужой любви, если бы она только была. - Ты ведь не поцелуешь меня, если я попрошу об этом? - Эрен, это… - Зик пытается подобрать слова, чтобы не звучать грубым, нарочно не смотрит парню в глаза, когда немного от себя отстраняет. Вопрос Эрена поставил его в тупик, он хочет его поцеловать, но не может, раз решил играть на равных. Ему бы человека, что даст ему по голове и скажет одуматься, понять, что Эрен не играет, Эрен только что признался в любви, и все, что он делает, делает, потому что влюблен в него, а не чтобы запутать, раскусить или что-то ещё. Ему бы свою хваленную йегерскую паранойю засунуть в задницу и прокрутить на триста шестьдесят, потому что сейчас Эрену никуда его секреты и не впились. – Я не тот человек, что тебе нужен. У меня скверный характер, хуевое прошлое, и я вообще тот ещё моральный урод, ты сам мне это сказал. Во что ты только умудрился во мне влюбиться, я не понимаю. - Я влюбился в Зика Грайса, который врет о своих манерах, курит как не в себя и та ещё заноза в заднице. И ещё у него красивые глаза, и мне с ним очень спокойно. - Странные у тебя вкусы… - Я не жалуюсь, я знал, в кого влюбляюсь. «Нет, Эрен, ты не знал», - про себя думает мужчина, прижимая к себе этого несносного подростка ближе, так, что парень совсем ложится ему головой на плечо, нагло вытирая катящиеся слезы о рубашку. Он не поцелует его. Не должен, потому что Эрен его брат, Эрену шестнадцать лет, и Эрен его враг, которого ему нужно утащить с собой обратно в Марлию. - Я не могу тебя поцеловать. - Именно сейчас? И Зик искренне улыбается, сильнее смыкая свои руки на чужой талии, так крепко, чтобы додать Эрену то, что не может выразить как-то иначе, по-другому. - Зик, я не ребенок. Мне шестнадцать, я солдат, я служу в Разведке в элитном отряде. Я уже как шесть лет не ребенок, после того, как погибла моя мать из-за тех уродов, что пробили стену. Я отдаю себе отчет в том, что я чувствую, я различаю любовь и влюбленность, не надо думать, что я всего лишь какой-то сопляк, который не способен отвечать за свои действия. Поэтому, черт, да просто подумай над тем, что я тебе сказал, не надо прямо сейчас брать и все перечеркивать. Может… может, мы способны на нечто большее, чем просто огрызаться друг на друга и выкидывать друг друга за шкирку. Подумай, ладно? Я не прошу дать ответ сегодня, завтра или через неделю, я прошу просто подумать. Эрен сам от него отстраняется, заглядывает в глаза, видя все ту же зелень, что и прежде. - Я собираюсь вернуться в столицу. Парень удивленно и даже шокировано вскидывает брови, будто запинается, останавливаясь на месте. Он не ожидал подобного, думал, что у него достаточно времени, чтобы успеть сделать хоть что-то. - Ладно, я понял. - Прости, что так вышло, - равнодушно пасует Зик, криво улыбаясь. Брови Эрена то опускаются, то опять поднимаются, разбегаясь в выражении своего обладателя. - Да, конечно. Он разворачивается на пятках, игнорируя пытливый взгляд, и стремительно покидает площадку, добираясь до лестницы, но стопорится на самой же первой ступени, когда спиной чувствует этот прожигающий взгляд и злость, что на пару с отчаянием и болью – гасят в нем все внутри. Он разворачивается обратно, так же резко, на шесть часов, и в пару шагов раз пересекает все то расстояние между ними, сжимая кулаки. - А хотя нет, знаешь, что, пошло оно все к черту, - обхватывает его лицо ладонями и примыкает к губам, самостоятельно, не спрашивая никакого разрешения у охреневшего от таких действий командира Воинов. Эрен тянет его за волосы на затылке, притягивает ближе, кусаясь, вбирая чужие губы. С этого надо было и начинать с самого начала – просто брать и целовать, и плевать, что эта грайсовская морда ещё о нем подумает, готовится отпрыгнуть от него на километр, когда ему на пояс ложатся чужие руки, он даже не представляет, что сейчас творится в голове Зика, тем более, когда руки перетекают с талии на бедра, а губы мужчины вдруг раскрываются навстречу. Он оказывается подхвачен на руки и даже не успевает сказать и слова, как оказывается по другую сторону двери, уже чуть позже лежа на той же самой кровати, в кромешной тьме, и под тем же сильным телом, что придавливает его сверху. Эрен целует его неистово, стараясь отобрать у Зика вообще возможность мыслить и принимать какие-либо решения, теперь, если Грайс вдруг решит его отсюда выкинуть, Эрен вцепится в него как кобра, оплетет, обнимет и не отпустит, никуда больше не отпустит. - Теперь ты от меня так просто не отделаешься, Зик, - выдыхает он прямо ему в губы, и мужчина прерывается ровно на секунду, чтобы отстраниться и сорвать с Эрена его идиотскую форму, он рвет на нем облегающую майку, и треск ткани в этом заполненном рваными вздохами помещениями кажется практически пошлым, потому как Зик открывает его всего для себя, ни о чем не заботясь. Плевать на все и прямо сейчас. Мужчина покрывает поцелуями его шею, грудь, кусает за сосок, вбирая в себя солоноватый привкус кожи, и Эрен забывает обо всем, что тревожило его последние часы, из головы вылетает все разом вместе с тем, как мокрые поцелуи сыплются на пресс, проходятся вокруг пупка и ниже, не доходя до пояса брюк. Эрен прячет полыхающее лицо за ладонью и в тоже время не может упиться происходящим до пены изо рта, запоминая каждое движение горячих губ. Зик возвращается к его лицу и целует опять, без сожалений.

***

Перед глазами все плывет. Он дважды чуть не спотыкается по пути в медицинский корпус. Алкоголь в крови давил на мозг беспощадно, а мозг, в свою очередь, отказывался воспринимать какие-либо объекты перед ним за препятствия, по причине чего он тоже несколько раз чуть не навернулся. Эрвин старается быть тихим, делая неявственно громкие глотки из вскрытой бутылки вискаря. Ханджи уснула на его кровати, пока командор ответственно исполнял задание своего капитана и хорошенько поднакидался, сейчас вышагивая по пустому и темному коридору лазарета. Так, а вот здесь направо. Он делает все как можно тише, аккуратно приоткрывая дверь и заглядывая внутрь – судя по размеренному дыханию, Леви спал, и пускай спит еще несколько дней, отдыхает, пока Эрвин будет сутками напролет думать, как загладить свою перед ним вину, как объясниться. Как вообще объяснить то – чего ты и сам не знаешь? Даже они с Ханджи отложили этот диалог на завтра, потому что сегодня никто из них не был в состоянии мыслить конструктивно. Он наощупь находит оставленную им здесь табуретку и сваливается на неё полумертвым грузом, всматриваясь во тьму. Он видит слабые очертания Леви благодаря свечению из окна, не может подметить каждую морщину и синяк, но те, что видит – чернее обычного, и это пугает. Такие пятна он видел на трупах товарищей, за которыми они возвращались поздней ночью. Но Леви жив, тяжело, но размеренно дышит, у него холодная кожа, но под пальцами ощущается четкая линяя пульса. Как и говорила Ханджи – с Леви всё будет хорошо, даже если пьяное сознание Эрвина подбрасывает самые жесткие и ужасные картинки. Эрвин берет ледяную кисть в свою руку и старается согреть, осторожно целует каждый палец, беря ладонь на манер поклона. Сказал бы ему кто, еще пять лет назад, что они окажутся в такой ситуации, он бы не поверил, покрутил пальцем у виска и велел бы шутнику заняться делом, а не лезть в его личную жизнь. Однако время для них оказалось так стремительно, казалось, ещё год назад они смотрели друг на друга с чистой ненавистью, а теперь – Эрвин сжимает его ладонь в своей, чувственно целует испещренную ранками кожу и винит себя, вбивает невидимые колья в собственные руки за то, как туго затянута грудная клетка бинтами, как сквозь кожу проступают переломанные им же кости того, кому Эрвин поклялся посвящать свое сердце. Вслед за ладонью, он подступается к чужой щеке. Отчаянно хотелось обхватить это вмиг ставшее хрупким тело обеими руками, прижать к себе и окутать защитой, спрятать под собой и от самого же себя одновременно. Дышать на Леви перегаром – кощунство, но он искренне пытается загладить свою вину через осторожные поцелуи в перебинтованную макушку, мягко касается скулы, оставляет прикосновение на щеке, где уже цвел синяк. Эрвин тычется носом в теплую шею, касается губами так же обтянутого бинтами плеча и пальцами так же невесомо поглаживает чужую ладонь, осторожно сжимая её в своей. - Прости, что делаю это вот так, - он совсем тихо шепчет эти слова, опаляя чужое ухо пьяным горячим дыханием. Другой рукой он тянется к заднему карману брюк, выуживая небольшое золотое кольцо. – Леви, я очень тебя люблю, и мне бесконечно жаль, что все вышло именно так, пусть ты этого и не слышишь, но я навсегда рядом с тобой. Я обещаю оберегать, защищать, любить тебя в горести и здравии, и что мы поженимся, как только вся эта война закончится. Ханджи уже решила, что наденет черное платье на нашу свадьбу, уже представляю, чем это все закончится, - Леви, конечно же, даже не двигается, никак не реагируя на шепот и на то, что на его безымянном пальце оказывается аккуратный золотой ободок. Эрвин совсем осторожно касается родных губ, не оставляя ни вкуса, ни запаха и просто ложась головой на кровать. Он будет сторожить его сон, согревать ладонь своими горячими руками, просто потому что они наконец там, где боялись быть.