***
- Йе-е-егер, у тебя что, свиданка? - Разве что с твоей мамашей, Жан, - в ответ на реплику Эрен едва не получает кулаком по лицу, ловко уворачиваясь и продолжая причесывать всклокоченные из-за уборки в сортире волосы. – Не обижайся, это же «шутка». - А ты давно таким ранимым у нас стал? С кем ты там познакомился, что от тебя так и несет какой-то грязью? - В отличие от тебя, у меня наряд на сегодня закончился, и начался мой официальный выходной. - И что? – скептически изогнув бровь, оперся Кирштайн на швабру. - А то, что слышать ответ на свой вопрос ты точно не захочешь. - Я тебе эту швабру сейчас в задницу засуну, если пасть свою не закроешь. Шутить про мать было весело в кадетском корпусе, так что успокойся, - Эрен ему ничего так и не отвечает, продолжая приводить себя в порядок. Вместо повседневной форменной рубашки на нем была легкая водолазка и брюки, он подумывал нацепить на себя какую-нибудь кофту, но вовремя осекся, вспоминая, чего в прошлый раз ему стоила его настойчивость в желании выглядеть хорошо и привлекательно. Сегодня же он ни на что не рассчитывал, разве что на поцелуи и диалоги о чем-нибудь интересном, на это Эрен был настроен с самого начала, как только закончил с уборкой в туалете. – Нет, серьезно, - вновь подает голос Жан, стараясь звучать максимально не компрометирующе. – С кем ты сегодня встречаешься? - Какое тебе дело? – раздраженно отзывается Эрен, коротко оглядываясь назад. – Не доебывай меня, мой свои полы и дальше. - С Микасой? – вдруг выбрасывает свое предположение парень, и Йегер чуть воздухом не поперхнулся, удивленно оглядываясь на Кирштайна, он искренне хотел думать, что ему показались и вопрос, и интонация, с которой он был задан. – Что? – едко рычит тот. - Если ты в меня втюрился, то у меня для тебя плохие новости… - Да иди ты к черту, Йегер, нахер ты мне не сдался. - Человек, оставивший мне на шее «засос», говорил то же самое. Но ты даже не думай, Кирштайн, я тебя к своей заднице и близко не подпущу. - Что? – пропуская последние слова мимо ушей, Жан кисло щурится, кривясь и стараясь выбросить эту фразу из своей головы и удерживая свое богатое воображение на цепи, нет уж, знать он не хочет, кто там окучивает Йегера, когда тот сбегает из корпуса. На вопрос Эрен неопределенно машет рукой, поджимая губы и вновь отворачиваясь к зеркалу, Жан же разворачивает его к себе обратно. На что Эрен уже злобно скалится, выпячивая свои огромные болотные глаза. – Не лопни, долбаеб. Я не о тебе спрашиваю. - Не с Микасой, а теперь, будь добр – отвали от меня. Дай мне свой единственный выходной провести без воспоминаний о твоей лошадиной морде. - Тупые шутки, мамкоеб. - Главное, что тебя раздражают, а я уж как-нибудь переживу. - Ты стал злее, - непонятно к чему говорит Кирштайн, вновь принимаясь за уборку казармы. – Это на тебя так благотворно влияет общение с «тем человеком»? - Не твое дело. Эрен чувствует, что он источает физические феромоны лютого раздражения, когда опасно закатывает глаза, что только белки в отражении и виднеются. Ощущает, слышит по рваным скребущим движениям тряпки о дерево, как иссякает терпение товарища, доводит счет в голове до десяти прежде, чем слышит очередной бесящий вопрос. - Точно не с Микасой? Тяжелый вздох. - Точно. - А она идет сегодня на фестиваль, ты не знаешь? - Я точно знаю, что хочу, чтобы ты меня не доебывал. Хотя бы сейчас. И тебе влетит, если ты сбежишь из корпуса раньше завтрашнего дня. - Спасибо, что напомнил, умник.***
Эрвин старается избавиться от гложущих его мыслей ровно до первого глотка виски, когда янтарная жидкость обжигающе прокатывается по стенкам пищевода, показывая, что: «Ну, Эрвин, низшая точка пройдена – ты напиваешься, чтобы сбежать от проблем, а не пытаться их решать, - если бы бутылка могла разговаривать, то она непременно сообщила бы ему именно это. – Ты жалок». Жалость к себе, наоборот же, только раздражает. Ему меньше всего хочется сидеть здесь, объявив о конце военной смены и начале выходного дня, распустив утренних балбесов, а теперь просто топить горе в алкоголе – это только лишний раз било по осознанию собственной никчемности и слабости. Поэтому в итоге бокал он отставляет подальше от себя, головой ложась на рабочий стол. Что он делает не так? Почему все, к чему он прикасается в последнее время, либо рушится, либо оказывается не тем, чего он ожидал. Раньше, столкнувшись с подобными неурядицами, он бы сидел и ломал голову над тем, как их разрешить, искал мотивацию в проблемах, и ведь находил, видел то, чего не удавалось разглядеть другим командорам до него. Теперь же есть только усталость и неконтролируемая агрессия, что вырывается из него неприятными колкими фразами и резкими немотивированными поступками. Ему кажется, что весь легион под его командованием сыпется как карточный домик, стремительно разваливаясь на части. Его капитан и лучший боец человечества – весь переломанный лежит в лазарете. Солдаты сбегают из казарм, другие – нарушают устав и дисциплину, третьи так и вовсе – спиваются от осознания собственной отвратительности. Он не спал последние несколько дней, проводя дни в состоянии способного к размышлениям и действиям овоща, неспособного почувствовать хоть что-то кроме черно-белых скачков настроения. Гибкость характера словно куда-то испарилась, оставляя его наедине с однобоким ограниченным мышлением, и что с этим делать Эрвин едва мог представить. Стоя на могиле Армина, он ощущал, как его настойчиво тянет вниз, будто во всех возможных мирах он не выжил, будто на месте Армина действительно должен быть он. И это его холодный труп должен разлагаться во влажной земле и кормить червей, это он, без руки, с дырой в животе и предсмертными мыслями о своем отце, должен занимать место в гробу сто девяносто пять на сорок восемь, и в конце - оказаться лишь грудой костей. Он помнит, как им приходилось колотить гробы для малолетних детей и младенцев – нет ничего страшнее настолько рано оборванной жизни, внезапность смерти делает её ещё более значимой. Приоритетной. И Эрвин не сможет всецело принять решение Леви, может, когда-нибудь, через десяток лет, он отпустит эту ситуацию, но пока что все, что он имеет – это муки совести и осознание, что не должен пятнадцатилетний ребенок занимать место тридцати трехлетнего мужика. Не в этом мире, блять, в этих стенах. Он на собственном опыте знает, что от этих посмертных почестей толку чуть больше, чем нихера. Мертвым не нужны фанфары, громкие голоса и вопли с ревом, мертвые хотят покоя, раз уж вернуться назад им уже не суждено. По крайней мере, когда Эрвин задумывается о собственной смерти, он точно уверен, что не хотел бы, чтобы кто-то навзрыд кричал на его могиле и рыл землю руками, он бы хотел оказаться забытым как давнее воспоминание из детства и просто дать возможность пожить другим. Должно быть, это должно выглядеть тревожным знаком, что командор задумывается о смерти далеко не в ключе «несчастья»? Для себя он эти мысли пытается оправдать как готовность смотреть смерти в лицо и дальше, не бояться её, а значит, быть готовым на определенные риски, со стороны это даже не так плохо и звучит. Но на деле, когда мысли об этом поглощают все свободное время, это больше похоже на крик утопающего в пустоту. Эрвин хотел бы разобраться с собой, собрать себя обратно по частям и не сметь даже зацикливаться на подобном. Важно ли ему слышать о терзаниях Леви? Безусловно, невероятно важно. Потому что Леви, теперь уж, такая же безусловная и официальная часть его жизни, как и всё время до этого. Самое гадкое это то, что Леви ему доверяет. Доверяет секреты, тело, любовь, чувства – показывает ему свою улыбку и истинность хорошего настроения, но не показывает страх, боль, отчаяние. Он помнит всего два случая, когда ситуация окончательно вышла из-под контроля, и посреди ночи Аккерман вскочил со звериным криком, загнано дыша и озираясь по сторонам. Это было после смерти всего его отряда, как панически Аккерман бормотал о том, что все это его вина, что отец Петры не заслужил хоронить свою влюбленную в службу родине дочь, что все это не про них и это, должно быть, не более, чем дурной сон. Эрвин укачивал его как маленького ребенка, шептал успокаивающие вещи на ухо, стараясь отвлечь, приблизить к реальности, позволяя тьме скрыть блестящие от слез глаза. Он бы все отдал просто чтобы Леви перестал скрывать от него свою боль. Как было и тогда в кабинете, после возращения из Шиганшины. Разве можно назвать их отношения отношениями, пока один из них упрямо поджимает губы и отворачивается на вопросы о самочувствии? Эрвин ведь видит, что Леви больно, что каждый вдох для него – больше походит на трение легких наждачкой, нежели на наполнение кислородом. Они оба мужчины, и изначально это не казалось какой-то колоссальной проблемой. Мужеложство не является преступным деянием ни в армии, ни в обычной гражданской жизни, это такие же обычные отношения, как и все, к которым, разве что, относятся с большим скептицизмом, чем к традиционному институту семьи. Но когда они оба стали показывать свой характер и бороться за доминирование в этих отношениях – вдруг стало понятно, что легко им никогда не будет. Они слишком разные, в их паре много контрастов, и если в одно время они расслабляют и создают впечатление всенаполненности и динамики, то порой это больше похоже на камеру пыток. Леви хотел инициативности со своей стороны – но Эрвин поставил жесткое условие о положении ролей. Нет и всё, не устраивает – расстаемся. И, может, это было эгоистично, но это было проявление его мужского характера, почти инстинкт – не подпускать к своей заднице руки. Леви согласился, пусть и не без лишних препирательств, но усвоил сказанное как обычную данность, Эрвин хочет быть единственным ведущим в этих отношениях? Пожалуйста, хорошо – Леви ему это даёт, ныне никак не претендуя и даже наслаждаясь определенной специфичностью своего положения. Подавлять такую же мужскую натуру Леви никогда не было в его интересах, иначе Леви не оставался бы Леви. Требовать от него идеальной гладкости тела, сносного характера и свертка газеты по утрам он не то что не собирался, это банально было ему чуждо. Его устраивал сильный и волевой характер Аккермана, член между ног и, впрочем, всё остальное, что попадало под критерии «любить, просто потому что этой твой родной человек». Леви не ищет защиты, когда сталкивается с чьими-то нападками, но готов любому перегрызть глотку, когда нападки происходят на Эрвина. Смит же, доныне будучи довольно терпеливым человеком – нисколько не реагировал на колкие высказывания в свою сторону, пропуская скорее мимо ушей, однако был готов об стенку расшибить каждого из тех, кто смел неуважительно высказываться о его Аккермане. У них одна жизнь на всю любовь, и Смит уверен, что не ошибся в своем выборе и желании сохранять эти отношения до самого конца. Оберегать их от ссор и скандалов, открыто холить и лелеять, делая Леви таким же центром и смыслом своей жизни, коим когда-то являлся только отец и правда о мире. Леви неописуемо важная часть его жизни, и если он потеряет его… Господи, неужели он поспешил со своим решением сделать ему предложение? И все, что чувствует Леви – это лишь неловкость и стыд, которые и являются причиной такого скверного настроения. Эрвину очень не хочется об этом думать, но чем ярче он вспоминает события вечера, тем сильнее погружается в дерущие его душу сомнения. - Твою же мать, Эрвин… - говорит он сам себе, складывая голову на сложенные руки. – Какой же ты конченый человек. Что бы сказал его отец на все это? Что бы отец сказал на его волнения о мертвом ребенке, о том, что у него не прилежная жена, а красивый и любящий жених, чей характер далеко не ангельский. Очевидно, что родители поддерживают своих детей в чем бы то ни было, даже если внутренне не согласны, но именно это понимание и делало все эти представления бессмысленными. Что бы ни сказал его отец и каким бы безусловным приоритетом он для него ни был – Эрвин уже не тот маленький мальчик. Он повзрослел, возмужал и его взгляды на жизнь сильно поменялись. Сейчас он и вовсе больше походит на контуженного солдата, а не на командора легиона разведки. Леви определенно знает, как ввести его в размышления. - Черт! – громко ругается Эрвин, отнимая лицо от ладоней, которые тут же обжигают его кожу. Командор шипит, выпрямляясь на кресле, и смотрит на свои руки, от которых исходит облако пара. Это все еще такая же загадка, как и прежде, очевидно было одно – оно ему подконтрольно, но только вот найти способ это контролировать - всё равно что тыкать пальцем в небо. Без должных исследований толку от его силы чуть больше, чем от всего разведлегиона вместе взятого. Его часто посещают чужие воспоминания, но то скорее даже больше чувства и осязательный рычаг, который их и вызывает. Последним, с чем он столкнулся, был неприкрытый океан тревоги, в который его навернула случайно разбитая кружка. Чужой голос: - Лишь бы они не узнали, лишь бы они не узнали… Вторил себе бесконечное множество фраз, пока и без того распухшая голова Эрвина не пошла кругом он внезапного наваждения. Каждый такой момент сопровождался приступом тошноты и резкой головной болью, будто изнутри кто-то отчаянно стучится, пытается спастись и вырваться наружу, но по итогу лишь насилует воспаленное сознание командора, для которого каждая новая мысль более походит на стадию безумия. Он казался безумным самому себе, потому что моменты ощущений не единственные, что посещают его. Бывают и более значимые, завязанные на галлюцинациях, которые невозможно отличить от реальности до момента «полного погружения». Впервые с подобным он столкнулся в постели с Леви. Они занимались любовью, Аккерман с наслаждением стонал ему на ухо, похныкивая от скорой разрядки, уже тогда ему стоило задуматься, почему острые черты лица вдруг стали такими по-женски мягкими, но он предпочел все скинуть на оргазм, который и накрыл с головой. Он повалился рядом с телом Леви, сразу ощущая, как к нему подлезают под бок, перекидывая руку через все тело. Эрвин потянулся, чтобы оставить на темноволосой макушке поцелуй, как все происходящее вдруг исказилось мерцающей картинкой с обнаженной Леонхарт, что смотрит на него исподлобья, оглаживая живот. Тогда он соскочил с этой кровати как ошпаренный, попятился назад, падая по итогу на голую задницу, как юное девичье тело блондинки размылось, возвращая ему во внимание напуганного Леви. Он заметил, что галлюцинации посещали его только в моменты особенно ярких эмоций, будь то острое чувство любви или обыкновенная тревожность, которая с его галлюцинациями больше походила на приступ панической атаки, как тогда, в коридоре с Ханджи. Он знал, помнил, что его встречала Ханджи, а не темноволосая маленькая женщина, зовущая его «сыном», что расспрашивает про подарки для Энни, по-матерински подлезает под руку, пытаясь ухватиться, и искренне недоумевает, почему Эрвин так нервничает, задрачивая пуговицы и воротник рубашки, которые в тот момент казались самым тяжелым ошейником, сковывающим дыхание. Маленькая суетливая женщина удивленно пучила глаза и читала наставления, когда он произносил имя Ханджи, пытаясь вспомнить изначальную суть диалога. Но головная боль перевирала каждую сказанную ей фразу, потому самым действенным на тот момент было от неё просто избавиться. Были моменты и более значимые для них, что касаются способностей гиганта или воспоминаний о Марлии. Как-то раз в его кабинет вошел Райнер, отчего Эрвин подскочил на месте, хватаясь за припрятанный в столе пистолет, но вовремя осекся, понимая, что это не Браун. Это лишь тень очень натуральной галлюцинации, надетой поверх оболочки любого возможного человека, что пришел в его кабинет. Видел и других людей, высокого бородатого мужчину, что вдруг оказывался подошедшим со спины и заглядывал в его бумаги, ехидно улыбаясь. Эрвин понятия не имел, кто этот человек, но своей рожей он уже успел примелькаться и заебать каждую нервную клетку, погружая его разум в состояние хаоса. Но галлюцинации не были конечной точкой, было дно более ощутимое и осознанное – сны. Безобидные и нет сюжеты о чужом прошлом, о чужой жизни в Марлии и чувстве долга, необходимости бороться за лучшую жизнь для элдийцев и себя, потому что это не просто твоя обязанность, потому что у тебя есть семья, которая, может быть, достойна жить чуть лучше других. И что тебя окружают ныне погибшие люди, девушка, которая тебе нравится, и которую по итогу ловят с поличным, а ты ничего не способен сделать, потому что твой долг заключается не в этом. Быть воином значит бороться за интересы Марлии и всех элдийцев, доказать миру, что опасность возможно миновать. Сюжеты о «воинах», Марлии и жизни Бертольда в целом были полны неподконтрольной тревоги и пассивной агрессии, которую Гуверу постоянно приходилось сдерживать. И Эрвин чувствует, что он становится абсолютно другим человеком, нервознее, раздражительнее, чья пассивная агрессия выливается в открытый конфликт с самим собой, в который Эрвин и погружается, оказываясь на дне этого мутного океана воспоминаний. Что от них толку? Как в войне им поможет знание нескольких имен и технологий, устройство которых он едва ли может представить. Как ему помогут чужие фантазии о Леонхарт и воспоминания о женщине, которая матерью ему не является? Как им поможет такая натуральная скорбь по человеку, зовущемуся Марселем, когда вдруг всю грудь спирает от непролитых слез. Эрвин не просто сходит с ума, он подобен кукле, будто в собственном теле главный не он, а сознание поглощённого им человека, стонет от боли по ночам и подбрасывает картинки со смертью Марселя, перевирая их на лад c Леви. Как Леви оказывается в крепко стиснутом кулаке титана, а он - неотёсанный двенадцатилетний ребенок. Вопль Леви простреливает его ушные перепонки, наполняет их кровью, и Эрвин так и замирает, с каждым разом смотря этот сюжет с содроганием, как прозрачные крупные слезы заливают любимое, искаженное ужасом и болью лицо, как чавканье стертых в труху костей к коже ног обрушивается на него набором неразборчивых звуков. И весь этот крик, собственная невыносимая боль и просьбы, мольбы о помощи, чтобы Эрвин сделал хоть что-то. Он чувствует, что со временем потеряет способность различать эти слишком уж похожие на реальность сюжеты, которые на деле не более чем плод опухшего воображения. Эрвину кажется, что с каждым таким разом он все ближе подходит к грани безумия, по итогу однажды сойдет с ума окончательно, не в силах переварить все происходящее. Может, это сейчас и было виной его нервного состояния. Он помнит, как в отчете упоминались слова о передаче воспоминаний и определенного спектра чувств, и характера, что после обращения порой меняют обладателя силы до неузнаваемости. На его памяти Бертольд был тревожным и достаточно патовым человеком. И Смит становится таким же, предпочитая никому не рассказывать о том, что видит и периодически слышит. Он хочет рассказать обо всем Леви, получить чужую поддержку и просто услышать слова о том, что он справится, что он, черт возьми, сможет через это переступить, но как можно о чем-то говорить, если Леви и сам не хочет ему доверяться, а у Смита нет никакого желания наседать ещё и с очередными проблемами и головной болью, которая у Леви теперь была вместо фамилии? Самое страшное, что только могло с ним произойти – это осознание собственного бессилия, которое и порождало в его сердце гнев, неспособность сделать хоть что-то. Горько вздохнув, командор обжигает виски мягкими массирующими движениями, прикрывая глаза и уходя от очередного панического наваждения. Все его состояния смешиваются в одну кучу: паника, тревожность, наседающая на плечи беспомощность, и он даже не знает, как отличить себя, - того самого командора разведки, чьего отца долго пытали, прежде чем убить, кто готов жизнь положить на освобождение стен - от чужака внутри. Как определить собственное «я» и что теперь оно значит, когда тело одно, а вас в башке двое? Капли крови мелькают перед глазами блеклыми пятнами, и мужчина наконец прикрывает глаза, уходя ото всей этой реальности. Глубокий вдох не действует на него должным образом, только обжигая грудную клетку. Эрвин поднимается со своего места, принимаясь стягивать с себя одежду и проходя в спальню. Переодевает только форменные куртку с рубашкой, заменяя их легкой кофтой с растянутым воротом, и идет в ванную, где приводит мысли в порядок потоком ледяной воды из-под крана. Мужчина обжигает лицо горячими ладонями и старается дышать ровно, как смотрит на самого себя в зеркале и не понимает, что видит именно себя, ощущение, будто перед ним стоит чужой человек. Но ведь это он! Зеркало разлетается вдребезги от резкого удара кулаком, со звоном ссыплется осколками в раковину, пока окровавленные костяшки обдает облаком пара. Он подбирает один из осколков и сжимает его изо всех сил, безумно наблюдая, как в раковине - целая лужа крови, а замутнённый рассудок наконец-то похож на его собственный. Режущая боль обжигает спустя пару минут, командор выпускает стекло из пальцев, хватаясь за опаленную огнем руку, и наконец-то чувствует, что он – это он. Отрезав кусок марли, что он вынул из шкафа вместе с присыпкой для раны, Эрвин возвратился в спальню, усаживаясь возле тумбы на кровать. Всё, что он нес, выпало из его внезапно ослабевшей руки, колба с порошком дождевика упала, ударяясь стеклянным колпачком о дерево, и рассыпалась, поднимая пыль, желатиновая мазь одиноко закатилась под кровать, и мужчина даже не наклонился, чтобы поднять её. Лекарства уже были не нужны. Запекшаяся кровь ещё стягивала покрытую мозолями кожу, кромкой засыхая в виде длинной, рассекающей всю ладонь полоски, но рана уже исчезла, и ладонь затягивала молодая розовая кожа. Шрамы бледнели просто на глазах.***
- Зи-и-ик! – стоит мужчине обернуться на голос, как на него тут же налетает Эрен, что запрыгивает на него прямо с ногами, хватаясь за шею, он едва успевает подхватить несносного мальчишку под бедра, чтобы не уронить и не упасть самому. – Привет, - томно шепчут ему в губы и, не стесняясь окружающих вокруг людей, – целуют. Сказать, что Зик опешил от такого поведения, значит ничего не сказать. Окружающие их, казалось, даже не замечали, кто-то одобрительно кивал, кто-то просто одаривал равнодушным взглядом, проходя мимо. Зику приходится поставить Йегера обратно на землю, чтобы от его губ наконец-таки оторвались, переставая вести себя подобным образом. - Ты что творишь? – он шипит ему на ухо, стараясь посмотреть на Эрена самым устрашающим взглядом, но тот только игриво щурит глаза, качая головой на манер разыгравшейся кошки. На него взгляд Зика не действует благодаря хорошему настроению и защитной ауре, а на Зике же повадки Эрена срабатывают очень даже, особенно когда этот же несносный подросток просто берет его за руку, утаскивая в сторону главной площади. - Сделай рожу попроще, Зик! – смеется Эрен. – Всех людей перепугаешь. - Ты всё никак не перестаешь меня удивлять, - вздыхает мужчина, покрепче перехватываю узкую ладонь в своей. Ладно уж, хочется Эрену хлеба и зрелищ – он их ему даст. – Как прошел день? - Мне влетело от командора за то, что я вчера сбежал, выписал мне предупреждение. Если выдам такой прикол ещё раз – вылечу из армии. - Интересная система. А ты? Как настроение? Я смотрю, тебе гораздо лучше, чем вчерашним вечером. - Намного, - Эрен мягко и коротко сжимает чужую ладонь, и получает в ответ такое же игривое сжатие, на что парень широко улыбается, поворачивая к Зику голову. – Вчера слишком много навалилось, и я уже просто не выдержал. Ты меня спас, спасибо. Мужчина понимающе кивает, вспоминая собственные же слова, сказанные ещё тогда, на крыше в Шиганшине. - Ну, кто-то же должен был это сделать. - И я рад, что этим «кто-то» оказался именно ты. Нет, Зик, серьезно, спасибо. Знаешь, после смерти Армина мне часто не по себе, но именно ты помогаешь мне хотя бы изредка отпускать эту ситуацию, хотя иногда мне кажется, что, отвлекаясь от мыслей о нем – я предаю его, словно забываю. - А каким был Армин? - Ну-у, наверное, я точно могу сказать, что он был отличным другом. Знаешь, наверное, о таких друзьях и говорят: они за тобой и в огонь, и в воду. Мы вместе выросли Шиганшине и в детстве все время проводили вместе, с нами ещё всегда была Микаса, и мы тройкой постоянно ходили рядом. Именно Армин помог мне впервые осознать, что я хочу выбраться за стены, что я готов бороться за себя и за своих близких. Мы поддерживали друг друга, когда было особенно тяжело – период после крушения города, наверное, был самым тяжелым в моей жизни. И пусть он редко был в себе по-настоящему уверен, он никогда не оглядывался и поддерживал меня несмотря ни на что. А вчера… я будто впервые наконец осознал, что его больше нет. Что он умер, и я больше никогда не услышу его голос, мы не увидим океан все вместе и впервые выйдя за стены без оружия – едва ли это будет полно такого же смысла, как если бы он был жив, - Эрен прервался в своем рассказе на мгновение, бросая на Грайса короткий взгляд, тот слушал его внимательно, и, как в знак поддержки – огладил большим пальцем тыльную сторону его ладони, Йегер слабо улыбнулся. – Он был очень добрым и хорошим человеком, наверное, лучше многих из нас. - Смерть - это всегда очень страшно, не представляю, кем надо быть, чтобы в один момент чужая смерть перестала доставлять тебе дискомфорт. Многие люди не заслуживают смерти и, судя по всему, Армина должна была ждать долгая и счастливая жизнь, а не могилка да цветочки. - Ты бы ему не понравился, - постарался разбавить отравленную им же обстановку Эрен, тихонько посмеиваясь, вспоминая предостережения Армина в отношении редких партнеров. – Хотя, мне даже кажется, что вместе вам бы было интересно. Вы оба мозговитые, мозговитым всегда есть, о чем поговорить. - Я польщен. - Это не было комплиментом, эй! Они проходят мимо всяческих лавочек с пряностями, минуют зону площади и оказываются в изящном парке. Украшенном множеством масляных ламп, чьи стекла отличались толщиной и яркостью, погружая проходящих мимо людей в бруснично-медовую дымку, окрашивая темные стволы деревьев в незамысловатые бордовые пятна, что у самых листьев переходили в пунцовое-морковное марево, подобно небу, когда солнце скрывает пестрая линия горизонта. В поздней вечерней тьме свет фонарей отражается в глазах золотистыми точками, пока карминовые переходы делают кожу теплее на пару тонов, создавая интимность и уединенность сохраненной вокруг обстановки. Здесь людей тоже немало, и Зик параноидально ловит на себе чужие взгляды в спину, но здесь хотя бы никто не толпился в одну общую кучу, рассредоточиваясь по всей парковой зоне. Приятная летняя прохлада задувает под накинутый на плечи пиджак - чистая джентельменская формальность, не более. И в этот самый момент Грайс оглядывается на идущего рядом Эрена, тот выглядит несколько поникшим, как и всегда, погружен в свои мысли, в которые невольно угодил, и Зик вдруг чувствует острую необходимость его поцеловать. Приласкать, успокоить, сделать что угодно, лишь бы Эрен перестал выглядеть так, будто вот-вот опять заплачет. Йегер только сейчас замечает, что парень в одной легкой водолазке, потому неловко ведет плечами каждый раз, когда порыв ветра обдувает со спины. - Иди сюда, - мягко шепчет ему Зик, стаскивая со своих плеч широкий светлый пиджак, и накидывает его на поникшего Эрена, что поднимает на него расстроенный непонимающий взгляд. – Не хочу, чтобы ты мерз, - он укутывает его, нежно проводя руками по предплечьям, и притягивает мальчика ближе, наклоняясь для поцелуя. Эрен млеет от чужой заботы, прикрывает глаза, когда чувствует прикосновение чужих губ к своим, и подается чуть ближе, привставая на носочки. Он обнимает Грайса за талию, потому что, если поднимает руки выше, то пиджак с его плеч свалится и окажется на пыльной тропе. Зик не протестует, позволяя липнуть к себе, давая мальчишеским рукам свободу воли, когда те собственнически забираются в задние карманы брюк. Широкие ладони касаются его лица, и Эрен приоткрывает губы навстречу, наслаждаясь чужой инициативностью, любимым запахом и ощутимой тяжестью рук – Эрен был бы готов провести вот так всю жизнь. Зик убирает его волосы за уши, напоследок сладко чмокая в уголок губ, и Йегер тает, расплываясь в солнечной улыбке, смущенно краснея. Грайс улыбается ему тоже, пробегаясь глазами по красивому лицу, и целует ещё раз, но только теперь - в открытый лоб. Эрен расплывается окончательно, ощущая чужую защиту. - Кажется, я постепенно влюбляюсь в тебя, - шепчет мужчина, глядя ему прямо в глаза. И Эрен прикрывает глаза, будто ему сообщили о том, что стены больше не нужны и все титаны исчезли, и они наконец-то свободны. Радость, граничащая с восторгом, щенячье счастье, с которым парень прижимается к широкой, обтянутой рубашкой груди. - И тебе очень идёт, когда у тебя открыт лоб. - Да? – всё так же смущаясь, спрашивает Эрен, неосознанно убирая выбившуюся прядку за ухо, на что Грайс снисходительно улыбается, повторяя те же действия с другим ухом, пока от пунцовых щек парня несет ощутимым жаром. – Хорошо, я это учту на будущее. О! - Эрен, все так же держа его за руку, вдруг выскакивает перед ним улыбающейся мордой и взволнованно продолжает. – Пойдем на ярмарку, там, по идее, сегодня много торговцев из столицы. Ножи пометаем. - Ножи? - Местные «нищенские» потехи, уж прости нас, не столичных, - Эрен подкалывает его и резво уворачивается, когда Зик, потакая вновь разыгравшемуся озорству, пытается ущипнуть его за бок. Он громко хохочет, когда мужчина преграждает ему путь, пытается оббежать, шутливо поддаваясь и по итогу оказываясь в капкане сильных рук, что приподнимают его над землей. Зик смеется вместе с ним, пытаясь удержать в голове одну-единственную мысль – это не сын Гриши, это просто Эрен. Его любимый, солнечный Эрен.***
Эрвин сначала хочет постучать, но вспоминает, как остро Леви реагировал на звуки ещё сегодня утром, и предпочитает все же просто зайти вовнутрь. Рядом с кроватью, на тумбе, догорала вечерняя свеча, а это означало, что скоро время полуночи и всем желающим нужно будет отправляться ко сну. Леви, конечно же, его слышит, ведет головой в сторону звука и немного приоткрывает глаза, дабы разглядеть внезапного посетителя. Эрвин понимает, что у него нет сил посмотреть на Аккермана. Он чувствует, что абсолютно истощен морально, у него нет сил даже не банальную приветственную фразу, потому, собираясь с мыслями, он так и произносит: - Врачи сказали, что уже через неделю тебя можно будет перевести в твою личную комнату. Там тебе будет комфортней, чем здесь, так что я распоряжусь о твоем больничном на днях… Леви смотрит на него, но видит лишь сплошную закрытость, желание скрыться под скорлупой от окружающего мира прямо сейчас, наверняка забота о нем в данный момент была лишь его обязанностью как командора, Эрвин бы не стал в таком состоянии искать с ним разговора. Капитан, пусть и с трудом, но понимает это донельзя хорошо. - Спасибо, - и уже на моменте, когда Эрвин кивает и почти уходит, Леви хрипло окликает его, чувствуя ощутимую долю вины за состояние Смита. Мужчина оборачивается, все так же не смотря на него. – Посиди со мной? - Ты уверен, что тебе это сейчас нужно? - Эрвин, просто посиди со мной, я не прошу развлекать меня. - Хорошо. Эрвин неловко присаживается на свое место, все тем же знакомым жестом сцепляя перед собой руки в замок и смотря куда-то поверх, видимо, в приоткрытое окно, из которого где-то вдалеке виднелись красочные огни фестиваля. Леви нутром чувствует чужое напряжение, от насыщенности былого инстинкта, с которым Аккерман сталкивался несколько раз и до этого, когда Эрвину угрожала опасность – теперь свербило в носу, дурнота быстро прошла, но стойкое ощущение, будто Эрвин хочет, но не может чего-то сказать, остается в комнате до тех пор, пока Леви не берет чужую руку в свою самостоятельно. - Прости меня... - Леви, тебе не за что извиняться. То, что я наговорил… - Нет. Прости, что перебиваю, но нет. Я очень виноват. Я не понял самого важного в тех твоих словах. Вместо того, чтобы тебя поддержать, я начал ставить тебя на свое место и пытаться пристыдить, в то время, когда тебе было нужно совершенно иное. Прости меня. И Эрвин чувствует, как с его плеч сваливается огромный булыжник, с грохотом раскалывается напополам, подражая его психике, и наконец-то даёт свободу движений, даёт возможность заглянуть в любимые серые глаза. В них вина, океаны горькой вины, которую Леви просто не понимает, как загладить, если не словами, никто из них не должен был говорить тех неприятных вещей сегодня вечером, но если бы не они, возможно, до Леви бы так и не дошло очевидное. Очевидное, конечно же, по мнению самого командора. - Я хочу о тебе заботиться. - Ты мой будущий муж – заботься, - отшучивается Аккерман, но Эрвин серьезно повторяет, почти с отчаянием пытаясь достучаться до капитана. – Я серьезно, Эрвин. - Как? Ты ничего не хочешь мне рассказывать, у меня ощущение, будто ты считаешь, что я не достоин знать об этом. - Это не так. - А как тогда? - Это… О, боже… - устало прошептал Леви, прикрывая на секунду глаза. – Всё вовсе не так, как ты думаешь. Мне… сложно. Я не могу вот так просто взять и сказать, что меня что-то тревожит, что мне некомфортно или что я боюсь из-за того, что с тобой происходит. Тебе плохо, я это вижу, и я должен быть сильнее, просто чтобы не давать тебе зацикливаться, чтобы ты занимался собой, своими переживаниями, а не тем, что меня беспокоит здесь и сейчас. - Леви- - Подожди, дай я договорю. Со мной и раньше случалось подобное, я ломал руки, ноги, ребра не единожды, но всё срасталось, срастется и в этот раз, сейчас я хочу, чтобы ты переживал не об этом, а о том, что ты совершенно не спишь. Эрвин удивленно вскидывает брови, на что Леви устало фырчит. - Ты правда думал, что я не замечу? Я тебя знаю как облупленного, Смит, знаю все твои повадки, уловки и манипуляции, попытки скрыть собственную слабость за напускной стойкостью и решимостью, но я все равно вижу, что тебе херово. Я молчу только потому что не хочу акцентировать на себе внимание. - Хорошо, теперь послушай меня. Ты не думал, что мне было бы гораздо проще, если бы я концентрировал все своё внимание на тебе, наоборот, отходя от своих проблем? Я, может, хочу думать и переживать только о тебе, чтобы, черт возьми, не думать, что происходит в моей собственной голове! Прости, прости, что опять повышаю голос, что мне трудно держать себя в руках и слушать твои же слова, но ты не прав. Не нужно оказывать мне медвежьих услуг, просто дай мне почувствовать себя нужным и любимым мужчиной, всё, мне ничего больше и не нужно. Леви хочет было сказать что-то ещё, возразить, как вдруг запинается, так и оставаясь с открытым ртом. Если он продолжит гнуть свою линию, игнорируя слова Эрвина как и несколько часов назад, то они точно просто разругаются. Сейчас ему не нужны все эти нотации и разубеждения, он хочет услышать именно то, что ему нужно, а не всяческие попытки вразумить. Эрвин сидит перед ним с опущенной головой и плечами, и Леви почти физически некомфортно видеть Смита именно таким, словно бы поверженным. Аккерману кажется, будто он только сейчас понял, насколько сильно Эрвину было тяжело все эти дни. - Эрвин, - начинает он мягко, ласково касаясь светлой макушки. – Ты мой единственный любимый мужчина и без всей этой заботы обо мне, но если тебе это так важно, то… хорошо, ладно. Но это не значит, что я хочу, чтобы меня кормили с ложечки или подтирали мне задницу, понятно? - Я понимаю, Леви, я все это и так понимаю, - устало выдыхает мужчина. Он опирается локтями на колени и хватается за голову, будто сказанное поразило его до глубины души, на деле же – у него больше не было сил.***
- А это ещё что такое? Эрен, отвлекаясь от рассматривания прилавков с едой, смотрит сначала на Зика, что всё так же сжимает его ладонь, а затем прослеживает за чужим взглядом, натыкаясь на столпившихся у одного из стендов людей. И если их и без того было немало вокруг, рассредоточенных повсюду, то там их было особенно много. Что было на самом стенде понять трудно, но судя по ажиотажу вокруг и явному спору двух людей, чьи голоса оттуда доносились, можно было сделать выводы о определенном спросе. - Не знаю, - пожимает он плечами, возвращаясь обратно к разглядыванию полупустого прилавка. – Наверное, что-то столичное. - Надо взглянуть. Ты уже выбрал? - Я не люблю изюм, так что пойдем отсюда. Может, там есть что-то из выпечки? – предполагает Эрен, позволяя Зику утянуть себя к массовому столпотворению. – Так хочу что-нибудь сладкое, кошмар. - Так там же были круассаны, нет? – мужчине приходится взять его под руку, чтобы не оставить Эрена в самом начале неуемной толпы. – Я бы купил тебе. Йегер только закатывает глаза на очередную попытку Грайса похвастаться финансами. - Я, - кряхтя оттого, что ему приходится выдыхать и втягивать живот, начинает Эрен. – Ненавижу изюм и курагу, а там только с этим и осталось, так что - смирись. - Возвращай мои деньги, ты, мошенник! - Всё было обговорено! - Нихера не было обговорено! Ты сам-то пытался? Как мне, черт возьми, умудриться попасть отсюда, - незнакомец, что, видимо, и затеял весь этот спор, указал пальцем на свои ботинки, а после - куда-то в подсвеченную фонарями даль, где виднелась одинокая мишень. – В вот эту проклятую хрень! - Если ты не попал, то это не значит, что это мошенничество! Подбери сопли и плати! - Ещё чего! У тебя уже есть один серебряный, хер тебе, а не ещё один! - Я сейчас позову солдат, если ты не заплатишь мне! – а это, видимо, был и сам торговец, что управлял своим прилавком. Эрен попытался привстать на носочки, опираясь на плечо Зика, дабы разглядеть, что находится на витрине, и радостно поднял брови. - Грайс, если ты хочешь потратить свои деньги – то купи мне пастилу, - громко прошептал он на ухо мужчине, указывая за спину владельца прилавка. И он даже подумать не мог, что этот жест привлечет внимание ещё секунду назад оравшего торговца. - Молодые люди! Не хотите попробовать? Эрен уже собирался была замахать руками и отказаться от столь внезапного предложения, как Грайс, все ещё поддерживающий его под руку, заинтересовано выгнул бровь, увлекаясь авантюрой. - А что нужно сделать? - Не соглашайтесь, этот урод просто деньги с честного народа сдирает, - встрял в диалог все тот же мужчина, что, видимо, потерпел уже не одну неудачу в этом импровизированном состязании. Он вытряхнул на свою жилистую руку пару медных монет, и, не стесняясь, практически бросил их в торговца, что только раздраженно закатил глаза. Видимо, его это всё не шибко прельщало. - Жулик! - Катись уже отсюда. Так что насчет вас, молодой человек, - обратился незнакомец к Зику. – Поучаствуете? Правила простые: нужно просто попасть мячом в во-о-он ту мишень, - пальцем он указал на небольшую деревянную доску, что находилась в метрах пятидесяти от их общего места. Толпа вокруг поутихла, вслушиваясь в разговор двух людей, Эрен внутренне веселился, предчувствуя интересный вечер, но, проследив взглядом до дощечки, скупо поджал губы, уже готовясь утянуть Грайса в сторону других прилавков. – Попадете – можете бесплатно выбрать себе любой из моих товаров. Цена участия до смешного мала – всего пять медных монет. Толпа затихла в ожидании, кто-то за их спинами уже готовился делать ставки и шептался о том, что Грайс слишком самодовольно улыбается, и что из сотни попытавших удачу – попали всего двое, да и то, путем мошенничества, поэтому ничего и не получили. Перспектива получить пастилу за бесценок казалась райской, к тому же, как Эрен услышал из тех же переговоров за спиной, торговец-то действительно был из столицы, что-то вроде разовой акции, привезти столичные кондитерские изделия в Трост, что пусть и не отличался особо высоким уровнем жизни, но возможных клиентов с одним-двумя серебряными в кармане здесь можно было встретить точно. Например, такой как Грайс, у человека золото в кармане, а он разменивается на какую-то халяву, Эрена это даже манило, этакое простодушие, но что лишний раз давало понять, что Зик не так прост, как кажется. Мужчина бросает на него всего один взгляд, прежде чем выудить деньги из кармана. - Так и быть, уговорил. Окружающие взорвались в спорах и одобрительном улюлюканьи, очередная потеха для народа, не более того. Вместо того, чтобы попытать удачу самим, многие предпочитали наблюдать за неудачниками свысока, в том числе и за Грайсом, раз уж никому не удалось, то с чего бы повезло какому-то господину в дорогом белом костюме, пиджак которого и вовсе покоился на плечах темноволосого юноши. - Тебе это не поможет! – крикнул кто-то из толпы, когда Зик стал закатывать рукава на рубашке. Народ посмеялся, но ощутимо поутих, когда оба Йегера выразительно взглянули на говорящего. Зик – потому что это было нелепо, Эрен – потому что насмехаться над Грайсом имеет право только он. - Давно я этим не занимался, - вполголоса произносит мужчина, заводя одну руку за спину и потягивая её до хруста, вместо того, чтобы продолжать и дальше отвлекаться на голоса позади, Эрен невольно задумался, представив, как перекатываются мышцы спины под этой легкой тканью рубашки. Зик потянул другую руку, выпрямляя её и вытягивая в противоположную сторону, почти что касаясь пальцами одеревеневшего Эрена, что вздрагивает, выходя из наваждения наружу. Когда Зик встает полубоком, Эрен понимает, что не все так просто. Это не просто беспричинная самоуверенность, чтобы выглядеть солиднее в глазах других, Грайс действует так, будто знает, что он делает. И это действительно восхищает, когда чужие пальцы крепко берут желтый мяч, Зик даже не хватает его ладонью, другой рукой выстраивая себе более точное направление. Он не отводит от цели взгляд, собираясь. Неприкрытый профессионализм так же замечают и окружающие, ведь, в самом деле, этот мужчина не выглядит как обычный зевака, все движения точны и выверены, они не кажутся неловкими или придуманными случайно, дабы развлечь народ. В каждом действии прослеживается логика, но, честно, Эрен ни на что не надеялся, может, Грайс помимо своей способности чесать языком ещё и непревзойденный клоун, кто знает. Проходит доля мгновения, прежде чем мужчина поднимает левую ногу, сгибая её в колене, и перехватывает мяч двумя руками. Резкий выпад вперед, словно он делает широкий шаг, и рука оказывается заведенной за спину. Каждая складка одежды повторяет движущийся контур, как собирается рубашка на лопатках и как натягивается светлая ткань брюк на коленях, не давая шагнуть шире. Рывок вперед, сила инерции, током искрящаяся от ступни к кисти руки, чтобы передать всю силу и скорость в мяч. Мгновенный взмах рукой, светлые волосы отводит назад внезапным порывом ветра – Грайс оказывается стоящим на одной ноге, отправляя мяч в скоростной полет и наклоняясь почти к самой земле, но по-прежнему не сводя с мишени глаз. В этот момент, кажется, все словно затаили дыхание. Эрен и сам не слышал, как он дышит, чувствовал только потребность в кислороде, обновлении воздуха в легких, которого вдруг стало не хватать. За мячом он даже не успевает проследить, слыша только громкий стук двух твердых предметов друг о друга и внезапно оглушительные вопли. Йегер и сам не замечает, как начинает широко улыбаться, смотря на восстановившего равновесие Зика. И ловит такой довольный, невозможный, насыщенный взгляд. Торговец то в начале просто ловит ртом воздух, то в конце и вовсе начинает аплодировать, как и вся добрая половина зевак. Это мелочно и глупо, но Эрен испытывает за него такую гордость, что никак не может совладать со сковывающей скулы улыбкой, Зик отвечает ему тем же. - Это просто- - Ты из армии, что ли?! Отличный бросок, мистер! - Спасибо, - салютует Зик в ответ на похвалу, возвращаясь обратно к Эрену и торговцу, который чересчур довольно улыбался в усы. - Мальчик, а тебе повезло… - прошептал кто-то Эрену на ухо прежде, чем он оказался утянутым Зиком к прилавку, обернувшись, он уже не увидел никого, кому бы мог принадлежать такой милый и усталый голос. И, не став придавать этому значения, обернулся обратно к своему партнеру, перехватывая чужую ладонь покрепче. - О, мистер… - Грайс. Зик Грайс. - Мистер Грайс, не описать, как я польщен, что наконец-то вы нашли меня. В том смысле, что я действительно думал, что провожусь вот так с этими кровопийцами весь вечер, доказывая, что попасть в мишень возможно. Неблагодарные уроды, за бесплатно готовы или душу отдать, или тебя попустить по всему, на чем свет стоит. Ну да ладно, позвольте мне отблагодарить вас и вашего брата в полной мере. Выбирайте- - Что? – Зик пораженно уставился на торговца, что наоборот, совершенно не понял внезапного замешательства двух молодых людей. Эрен неловко делал вид, что искренне увлечен пастилой, не обращая внимания на сказанное, в то время как у старшего Йегера сердце пропустило удар от услышанного. – Нет, мы... - Мы любовники, - беззастенчиво сообщил Эрен, указывая пальцем на малиновый тонкий рулет. – Будьте добры. - О, - тут же стушевался мужчина, многозначительно вскидывая брови. Он обвел их нечитаемым взглядом, и только Зик закатил глаза, засовывая руки в карманы штанов. - Простите за столь бестактное предположение. Просто вы так похожи, ваши глаза и черты, вот я и подумал. Прошу, мистер Грайс, я не хотел показаться вам неуважительным. - Всё в порядке, - это будто был не его голос, поймав на себе удивленные взгляды, он быстро прочистил горло, возвращая себе былое безразличие. – Мы не братья, - пожал он плечами и кивнул на Эрена, отходя в сторонку. Пачка сигарет оказалась в его ладони. – Дайте юноше то, что он захочет. - Зик? - А вы, сэр? – ехидно, но не злобно улыбаясь, окликнул его торговец. – Оцените наш с женой труд. - Парень оценит, я не ем сладкое. Первой же сигаретой он затянулся так глубоко, что легкие рисковали поджариться прямо в груди. Ситуация оказалась до того патовой, что он даже растерялся, никак не ожидая подобных слов. Разумеется, они похожи, у них хватает общих черт лица и даже каких-то определенных повадок, и Зик даже как-то не ожидал, что вздрогнуть его заставит не то, что его застали врасплох, а то, что их сходство настолько очевидно. Настолько, что их, черт возьми, даже назвали «братьями». Они братья, потому что у них один отец. У них одинаковая фамилия и почти одно ебало на двоих, за исключением, конечно, каких-то особых моментов вроде цвета волос или формы глаз. Эрен подходит к нему бесшумно, стараясь не отвлекать от размышлений, что вдруг атаковали светлую голову. У Зика всегда была такая рожа, когда он слишком погружается в себя, будто кто-то навалил ему кучу дерьма прямо на пороге. И это не то чтобы раздражало, но Эрен уже откровенно устал от этих игр по типу «испорти Зику настроение, и он испортит его всем окружающим». Хотя бы тем, что опять курит свои дорогущие длинные сигареты, от которых разве что блевать тянет. - Ну что, «брат»? – шутливо толкает его Йегер в плечо, держа в руке сверток с пастилой. Зик на его попытку разрядить обстановку только сухо усмехается, и это уже просто злит, потому что он не хотел остаток вечера провести в недомолвках. Он злобно кривится, поджимая тонкие губы, и вырывает сигарету из чужих пальцев, демонстративно делая затяжку – показывает характер. - Когда твой язык уже отвалится, и ты перестанешь курить эту дрянь? В ответ он получает слабый подзатыльник, что тоже неприятно, учитывая, что они в действительности не братья, чтобы Зик с ним так обращался. Сигарету он не отдает, нарочно выдыхая дым через нос и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сощуриться от жгучего ощущения в ноздрях, когда никотин опаляет нежную слизистую. - Как только ты перестанешь вести себя как ребенок, - Зик говорил холодно, выдергивая сигарету из чужих уст и щелчком отправляя её в ближайший мусорный бак. А затем вдруг всплескивает руками, ударяя себя по бедрам. - Этот господин теперь думает, что мы братья. И что мы трахаемся. - Ну и пусть думает, какая разница? Ты так говоришь, будто кому-то действительно есть до нас дело. Зик, привет, на дворе восемьсот пятидесятый, а за стенами бродят титаны и люди, которые мечтают от нас избавиться! Ты действительно думаешь, что кому-то есть дело до того, кто с кем спит? Да все плевать хотели, все просто хотят успеть прожить счастливую жизнь, как ты не понимаешь? - Хорошо, да, возможно, я загоняюсь. Но говорить об этом незнакомому человеку!.. - Зик! – громко крикнул парень, привлекая к себе тем самым и внимание других людей, что стояли вдалеке. – Я не хочу выяснять отношения сегодня. Если ты не заткнешь свой рот сам, то я поцелую тебя прямо здесь, у всех на глазах. Вон, пойдем лучше, там глинтвейн подают. - Ты только посмотри – зубы мне показывает, засранец.***
- И что мне говорить по поводу кольца, если меня спросят? - Говори, что это обычное украшение, - не сильно разборчиво бубнит Эрвин, головой лежа на бедре Аккермана. – А когда поженимся – тогда уже сможем хвастаться, какие мы все из себя стабильные и примерные. - Слушай, раз меня всё равно выпишут и мне придется перебраться в свою комнату, может, возьмем на это время отгул и поселимся у тебя? - С чего это вдруг? – приоткрыл один глаз мужчина, смотря на Леви снизу вверх. – Я думал, тебе у меня наоборот некомфортно. - Я думаю, что мне стоит отдохнуть от всего. Я никак толком не могу до конца пережить тот день в Шиганшине, и у меня стойкое ощущение, что все эти мысли только наоборот тянут наши отношения ко дну, что я постоянно зацикливаюсь на этом, в упор не видя, как тебе самому плохо. Я не рассчитывал на это, с экспедиции в экспедицию, конечно, здорово отвлекает ото всех проблем. Но сейчас, оставаясь здесь – меня накрывают мысли, от которых я старался сбежать. Я не думаю, что это хорошо, это плохо, я рассеянный и я плохо соображаю. Все эти травмы – только потому что я не был сосредоточен, я отвлекался на что угодно, но не на то, что было нужно. После того, как Эрвин пришел к Леви в комнату, они поговорили обо всем, что друг друга тревожило, и это было самым лучшим ощущением за долгое время, ни физические оргазмы, ни моральное удовлетворение от жизни не сравнится с чувством, когда между тобой и партнером кристально прозрачное стекло и прочное доверие, которое даёт вам силы делиться тем самым сокровенным, зная, что никто никого больше не осудит. Для них обоих сейчас это было очень важно, для Эрвина, потому что до этого Леви редко что рассказывал о своих страхах или серьезных волнениях. Для Леви – жизненно необходимо знать всё, что творится в жизни Смита, не до крайностей, но хотя бы банально слышать, как сегодня тот спал, на каком боку, и какой бредовый сон снился на этот раз. Утрируя, конечно. О своих галлюцинациях Эрвин упоминать всё же не стал, хотя бы потому, что Леви и так хватает головной боли на сегодня, и это не жалость, это та самая забота, о которой он говорил. Ему важна возможность оберегать Леви ото всех неурядиц, в том числе и собственного гниющего сознания, что, такое ощущение, потихоньку разлагается в черепной коробке. - Я не помню, что происходило в тот день, когда мы конвоировали строителей. В один момент в воспоминаниях просто чернота, как ни пытаюсь вспомнить – дыра. Я пытался разобраться, откуда у меня может быть эта сила, и что вдруг Ханджи просто ошиблась. Но всё только и говорит о том, что я лишь поглотил силу колоссального, мой титан им не является. Он прикусывает язык, когда слышит, как тяжело Леви вздыхает, небрежно кладя ладонь ему на макушку. - Когда уже все эти проблемы закончатся и мы просто заживем нормальной жизнью. - Я не знаю, родной, - Эрвин берет тонкую кисть в свою, целуя каждую костяшку по очереди и прижимая прохладные пальцы к своей щеке, согревая и одновременно наслаждаясь прохладой. – Думаю, что в ближайшие несколько лет война начнется, скорее всего, даже гораздо раньше. Фотоаппараты, дирижабли, радио – нам не хватает технологического прогресса, и я не представляю, как мы будем его нагонять. Для начала надо будет истребить всех титанов в пределах Марии, затем за – и уже там смотреть, насколько далеко мы способны зайти в своих возможностях. - Это ты так заумно говоришь о том, что мы просто проиграем эту войну? - Ты не глупее меня, ты и сам всё прекрасно понимаешь. Кстати, я тут вспомнил. - Что? - Я совсем забыл, что купил тебе подарок, когда был в столице. - Чего? – Леви мягко улыбнулся, сраженный приятным вниманием к себе. – Какой ещё подарок? - Тебе понравится. Я думал подарить тебе его в тот же день, когда вернулся, но как-то всё закрутилось-забегало, не успел толком выбить для этого время. А сейчас тебе не хорошо, и я считаю, что поднятие настроения поспособствует быстрому выздоровлению. Подождешь пару минут? Я пока сбегаю за ним. - Да куда же я денусь, - неожиданно смущенно проговорил Леви, когда дверь за Эрвином уже закрылась. – Всё равно ведь почти твой муж… - Нет… - Да, - довольно улыбаясь, заявил мужчина. Довольный и реакцией, и тем, что вообще вспомнил про этот подарок. Леви, держащий в руках железную коробку, что едва-едва умещалась на его коленях, просто не мог поверить своим глазам, улыбаясь с открытым ртом и смотря то на подарок, то на Эрвина, которого буквально распирало. – Тут пятнадцать видов чая… - зашептал он, будто доверял Леви самую страшную тайну на свете. Аккерман прикрыл рот ладонью, стоило ему хотя бы прикинуть. - Это же охренеть как дорого, Эрвин. - Знаешь, да, в тот день я сильно потратился. Потому что прежде, чем до меня дошло, что я хочу на тебе жениться, я подумал, а почему бы не сделать тебе приятно, чтобы увидеть, как ты улыбаешься. - Придурок, не смущай меня… Эрвин пропустил его слова мимо ушей, любуясь таким растроганным и нежным Леви, что сейчас не цеплял никакие маски, позволяя видеть себя открытого, улыбающегося, с радостным блеском в глазах и здоровым румянцем. - В итоге, теперь у тебя и чай, и кольцо. - …и будущий муж. - Ты так часто это говоришь, - с нежностью заметил командор, убирая выбившуюся прядку волос за ухо. - Тебе явно нравится смаковать это. Леви на него смотрит из-под угольных стрелок ресниц, мгновение тушуется, а после наклоняется чуть ближе, слегка вытягивая губы. Эрвин целует его, осторожно обхватывая покрытое синяками лицо, касаясь невесомо, совсем тихонько, чтобы не сделать больно. Так много чувственности в каждом касании губ, или стоит ему осторожно провести большим пальцем по кромке запекшихся ран. Леви словно хрупкая ваза, которую он обнимает во время землетрясения. - Спасибо тебе за… всё это. Я безумно ценю твое внимание, твою любовь, это самое лучшее, что случалось со мной за всю жизнь. - Леви…***
- К тому же, когда-то инцест не особо-то и попрекался, - совсем игриво пропел Эрен, стреляя глазами. - Поэтому, не хочешь мне рассказать, каково это - целовать собственного брата? - А ты бы стал меня целовать, будь я твоим братом? Он постарался изобразить максимально неподдельное удивление, выглядя едва не осуждающе. Эрен на его реплику невнятно описал глазами круг, продолжая играть с ним, смотря исподлобья и кокетливо улыбаясь. - Какой же ты всё-таки испорченный. - Знаешь, а ведь у меня где-то действительно есть брат, отец писал о том, что до меня у него был ещё один сын. Но всё, что я о нем знаю, так это то, что у нас один отец и, вероятно, одна фамилия. - И-и, ты хотел бы его найти? – он судорожно сглотнул. - Твой отец пытался промыть ему мозги, судя по тому, что писали в газетах… ничем хорошим это не кончилось. - Я не знаю. С одной стороны – да, наверное, я бы хотел его увидеть, но я не уверен, что мне удастся прочувствовать эту родственную связь. Черт, да я даже не знаю, как его зовут, я просто знаю, что где-то за пределами стен есть человек, с которым у меня один отец. И это всё, - он наконец сделал глоток почти горячего напитка, сидя к мужчине вплотную. Они находись посреди террасы, практически пустой из-за того, что большая часть народу предпочитала остаться внутри закусочной. Зик неспешно отвечал, взяв время на то, чтобы всё тщательно обдумать. – Я помню то фото, которое отец приложил к началу дневника. Фото его прошлой семьи. На этих словах Зик в очередной раз внутренне пожелал себе душевного спокойствия и равновесия. Эрен весь день водит его по какой-то грани подозрений на пару с паранойей, ему уже даже начинает казаться, будто младший все знает и теперь нарочно издевается, проверяя, на сколько же хватит у Зика совести, чтобы и дальше молчать. - И что там было? - Ничего, кроме незнакомых мне лиц, даже отец, не знаю, как будто чужой, неузнаваемый. Хотя, может, я просто преувеличиваю? - По-моему, ты просто слишком много об этом думаешь. - Я не могу не думать об этом. Это буквально моя жизнь, наша история, которую мой отец… - …просто скинул на твои плечи, - закончил за него мужчина. Эрен сначала хотел возразить, но осекся. Да, у него было неплохое и весьма беззаботное детство, его любили и оберегали от опасностей, но стоило чему-то пойти не так - и огромный вес ответственности вдруг оказался висящим на нем мертвым грузом. Он не хотел говорить об этом, но был согласен с Зиком, это действительно выглядит как попытка просто скинуть ответственность. Неожиданностью становятся и внезапные объятия Грайса, что аккуратно приобнимает его за плечо. – Ты ведь не выбирал этого, не выбирал и своего отца. Это просто несправедливо по отношению к тебе, ничего более. Послушай, это сложно, но увы, с этим ничего нельзя сделать, только смириться и принять, что когда-то с тобой это произошло. Нужно смотреть дальше, не зацикливайся на том, что уже давно в прошлом. - Я чувствовал!.. Каждую сломанную кость… - вдруг громко зашептал подросток, впиваясь пальцами в стеклянную посуду. Зик сначала не понял, в чем дело, а когда дошло, то сметенно опустил взгляд в стол, вслушиваясь в надрывный шепот. – Как лопаются внутренние органы и кожа с таким мерзким, склизким звуком, буквально разъезжается на их телах, рвется от того, что кости лезут наружу… Я всё это чувствовал, я… я не представляю, как это можно просто оставить в прошлом. Зачем? Зачем?.. Какой был толк убивать этих людей, Зик? - Я не знаю… - Но ведь он это сделал! - У твоего отца интересное шизофреническое мышление, не зацикливайся. - Я не шучу сейчас! Я серьезно! - Я тоже, Эрен. Я абсолютно серьезно. Я не знаю, зачем Гриша Йегер так поступил. «Вернее, я знаю, но сказать тебе я этого не могу», - думает он, сосредотачиваясь на пленительной зелени глаз напротив. - Давай лучше закроем эту тему «отцов и детей», для нас обоих она не шибко приятная. Вернемся как-нибудь потом, ты ведь хотел отдохнуть? Так давай отдыхать, а не думать о плохом. - Трудно нам дается это свидание, всякий раз скатываемся в какой-то депрессивный бред, - парень невзначай заправил лезущие в лицо волосы за уши. - Да уж, не похвастаешься. - Но мне комфортно, что я обсуждаю это именно с тобой. С тобой вообще так просто и так сложно одновременно, никогда не знаешь, что выкинешь сегодня, но при этом каждый твой шаг… я был в полном шоке, когда увидел, как ты метаешь этот мяч. Ни за что бы не подумал, что у тебя так профессионально получается, это здорово. - Да, я знаю, - горделиво произнес мужчина, на что Эрен только весело фыркнул. - Самовлюбленный кретин. - Я лучший в этом деле. Мастер, - пропел он, указывая на себя. - А в чем ещё ты мастер, помимо метания мячей? - Ну, знаешь, - будто невзначай махнул он рукой. – У меня очень гибкие кисти рук и пальцы. - В общем, «незнакомка» у тебя отменная, я понял, - и Эрен никак не ожидал, что Зик так чисто и искренне рассмеется в ответ на его нелепую шутку. Он хочет было сказать что-то ещё, как вдруг вздрагивает от прокатившегося по небу грома. Где-то вдалеке сверкнула молния. – Что?.. Дождь в такой сезон? - А разве там, в газетах, не пророчили полный штиль?.. - Да вроде как… Мать твою, смотри. Прямо над их головами, подсвеченная зажжёнными огнями города, перекатывалась тяжелая грозовая туча, была насквозь испещрена часто мелькающими вспышками света, вслед за которыми был слышен грохот. Приятная летняя прохлада вдруг превратилась в настойчивый холодный порыв ветра, что ударил им в спины. - Ой, сэр! – крикнувшая со спины дама врывается в их компанию массивным ударом двери по спине Грайса, что в этот момент делал глоток глинтвейна. Он поперхнулся, выпитое едва не хлынуло сводящим мышцы ручьем из носа. Добрая часть глинтвейна пролилась ему на рубашку, что мужчина оценил с неприкрытым пренебрежением, всё ещё кашляя и оглядываясь на миниатюрную девушку. – Прошу, простите меня, дверь потянуло ветром, я не успела схватиться! - Да всё в порядке, не переживайте, - заверил её Эрен, пытаясь хоть как-то помочь оттереть пятно салфетками. - Бесполезно. Похоже, настало время нам расходиться, - собираясь подняться, мужчина сдавленно зашипел, отчетливо чувствуя, как врезавшаяся между лопаток дверная ручка уже поставила там синяк не чернее неба над их головами. – Всё прямо против того, чтобы мы провели время вместе. - Гра-а-айс, я что, слышу сожаление? Но как бы Зик ни пытался его обмануть, Эрен чувствовал, с какой досадой мужчина принял тот факт, что на сегодня их прогулка, кажется, окончена. Это было необычно, поскольку до этого момента Грайс никогда не демонстрировал чувства подобного оттенка. Напускное сочувствие, равнодушие, но так, чтобы Зик недовольно кривил губы и хмурился на слова о том, что им пора расходиться – никогда. Обычно всегда было наоборот, он открыто заявлял, что пойдет домой и будет отдыхать от Йегера, поскольку тот мотает его нервы виртуозней, чем шакалий арендодатель. - Пойдем ко мне. - И что мы будем у тебя делать, м-м? - Не борзей. Кашель Зика перебивали только взволнованные возгласы тут и там, приправленные грохочущим над головой темно-пурпурным небом. Смотря на всё это, в голове возникала только одна мысль. Что, черт возьми, с этой погодой не так?***
Им бывает бесконечно трудно жить на одних только контрастах, ощущение, будто играешь со слепым в игру, где надо отгадывать цвета – сложно, непонятно, всё бесит и кажется совершенно неправильным, будто одна только мысль уже могла прийти в голову лишь реально больного человека. Какая посетила и их головы в одно время. Для Эрвина осознавать, что он влюбился в собственного подчинённого – было похоже на то, как если бросить все краски, что есть в палитре, на белоснежный загрунтованный холст. Это неправильно, это под запретом, вы можете быть в отношениях, если вы двое всего лишь простые рядовые, но не когда один из вас капитан, а другой - обычный солдат, выкованный из боли и стали в серебряных глазах, родом из трущоб. Эрвин смотрел на него тогда, в первый раз, окунув рожей в грязную лужу, и думал: «С тобой будет очень сложно» Когда он осознал, что влюблен, Эрвин мог думать только о том, как бы поубавить количество выпалываемых в голове фраз и воспоминаний, в которые вложены самые что ни на есть теплые и любовные чувства к Леви. Тогда он тоже стоял, понимал, что им будет невообразимо тяжело друг с другом, как бы они ни рвали глотки друг за друга и на какие бы жертвы ни были готовы пойти – Леви это всё ещё Леви. Упрямый и до абсурда мнительный, но который держит все обиды где-то в себе, даже не задумываясь над тем, чтобы кому-то из мести причинить вред, но который влюблен в него настолько сильно, что порою даже становится не по себе. И Эрвин тоже всё ещё такой же. Резкий в своём особом нестабильным эмоциональном состоянии, постоянно находящийся в стрессе и с проблемой в том, чтобы пытаться всем угодить. Первая мысль, тогда пришедшая ему на ум, заключала в себя импровизацию и танец с бубном. «Леви слишком упрямый, чтобы позволять кому-то себя любить» Вторая была до ужаса простой. Леви уже позволил ему себя полюбить. Именно поэтому они, сквозь пять лет, сейчас были здесь, сидя на одной постели, и, грея под боком родное миниатюрное тело, пока за окном во всю лил грозовой ливень – Эрвин верил и верит, что, в общем-то, у них есть шансы на победу. Ничтожные цифры процентов, но всё же не ноль, а значит, у них всё ещё могло получиться. Он оставляет на подставленной макушке целомудренный поцелуй, шепчет на ухо приятные милые вещи и просто растворяется в их мимолётной идиллии, когда Леви позволяет ему, потному и грязному, кутать себя в чужую теплую одежду, трогать тут и там, обжигая смуглую кожу горячими прикосновениями, и просто пить чай из одной кружки, не выслушивая нотаций. Эрвину нравится блеск кольца на безымянном пальце, Леви нравится думать, что они имеют право называться семьей. Зик мельтешит по комнате, стараясь обнаружить последние остатки алкоголя, что оставались у него до сегодняшнего дня. Он точно помнил, что было ещё полбутылки вина, которую он никак не мог найти среди завалов того или иного ненужного хлама. Приставать к Эрену на трезвую голову он не то чтобы не собирался, это даже на мгновение не вписывается в его планы. Просто потому что… да потому что он слабак, он оправдывается тем, что не смеет прикасаться к нему из-за родственных связей, но при этом это нисколько не мешает ему целовать его и лапать за задницу, потому что если Йегер сказал «не озвучено – не существует», значит слова, сука, не то пророческие, не то хоть записывай и в рамку вешай как напоминание о дне, когда Зик почувствовал тяжесть собственных яиц и решил смотреть правде в глаза. Он и его сводный брат, который не в курсе об этом – лобызаются как чертовы животные. - Ага, - произносит он вслух, разводя руки в стороны. «О, благо, выдохни, Йегер, ты подумал об этом, и небо на землю не свалилось, - звучал в голове собственный голос. – Эрен хороший взрослый мальчик, который, конечно же, чистая невинная душа. Обманывай себя и дальше». - Отлично, - ссориться с собственной башкой занятие не из лучших, поэтому вместо того, чтобы огрызаться на свой же разум, он окликает Эрена, стучась в дверь ванной комнаты. – Ты че там засел, давай выходи! - Пять секунд, Грайс! - Да ради бога, - беззлобно бросает мужчина, присаживаясь на всё ту же, стоящую около окна кровать. – Ты там чем занимаешься вообще? - Мы, если ты не заметил, попали под ливень! - И что? Дверной замок щелкает, и дверь наконец-то открывается, являя ему едва различимые клубы пара и… Эрена, стоящего абсолютно обнаженным, с полотенцем в руке, которое, видимо, было лишь чистой формальностью. - А то, что вся моя одежда промокла насквозь, и запасной у меня, конечно же, нет… - с придыханием проговорил каждое слово Эрен, отводя от своего стройного тела тряпку в виде белого полотенца, которое он «абсолютно случайно» обронил на пол. – Упс. - Ты… Ещё секунду назад Зик сидел на краю кровати, а уже сейчас ощущал, как вжимается спиной в деревянную стену, намертво вдавливая руками матрас, вероятно, от этого даже останутся пролежни. Он честно, как самое настоящее подобие джентльмена, старается смотреть в потолок и стены… первые пару секунд, пока стройное, явно немальчишеское тело все же не привлекает к себе весь его взор. Эрен дает себя жадно облизывать, поедать глазами, абсолютно по-блядски, упирая одну руку на пояс и выставляя бедро напоказ. Он пытается, сглатывая слюну во в миг пересохшем горле, но не может прекратить разглядывать, упиваясь плавными контурами казалось бы мужского , но почему-то ставшего сейчас таким привлекательным, тела, будто Зик и мужчин никогда до этого не видел. Словно и сам был третьим родом, понятия не имея, откуда берутся такие красивые юноши. Явные, но не такие грубые, как у него, очертания пресса, впалый живот, который Грайсу хочется весь выцеловать, прекрасно помня, до чего же у Эрена чувствительное местечко под пупком. Вытянутые, аккуратные ноги с четкими рельефами мышц, но всё такие же плавные, без резких линий и черт, присущих заядлым качкам. Эрен словно вобрал в себя всё и сразу, мужественность черт и грациозность манящего тела, от которого он так и не отводит взгляд. Удивительно, как эта блядская манера развращать всё и вся - так идеально компонуется с румянцем на щеках. Эрен не подходит, а крадется к нему почти на носочках, доходит до заветной кровати, в стену у которой Грайс вжимается как забитое загнанное животное. Ему бы воды, желательно - с коньяком, чтобы хоть как-то можно было оправдать то, что он перед собой видит. Дело не в том, что в Эрене было что-то особенное, а в том, что это был Эрен. Его бедра выглядят аппетитно, и его живот ему хочется вылизать вдоль и поперек, собирая каждую каплю воды. Вести языком ниже, и, бога ради, простят его все женщины на свете, с которыми он когда-либо спал – просто взять Эрена так, как не брал никого, с любовью, с оттяжкой, выбивая из Эрена душу с каждым стоном, с каждым всхлипом. Взамен предлагая всего себя – кусай, рви, режь – детка, делай что угодно, только не переставай так на меня смотреть. Потому что Эрен смотрит вожделенно, хищно, блестящими глазами, в которые Зик хочет смотреть, пока будет втрахивать этого шестнадцатилетнего подростка в матрас. От собственных мыслей член всё гуще наполнялся кровью, что в один миг, казалось, вся комната пропиталась афродизиаком, ебаными Йегерскими феромонами, от которых башню сносит ничуть не хуже. - Я хочу тебя, Зик, - почти невинно произносит Эрен, глядя ему прямо в глаза. Зик поддается ближе, чувствуя, как начинают неметь руки, а затем и член, когда младший самовольно усаживается ему на бедра, упираясь коленями по бокам. Своим аккуратным носом он провел вдоль всей напрягшейся шеи, вбирая в себя запах пота и корицы, ноток апельсина, что шли от оголенного наполовину тела из-за пролитого когда-то глинтвейна. – А ты всегда такой безучастный? - Если ты пытаешься сказать спасибо за пастилу, то это необязательно, обойдемся и словами. - Что-то не очень похоже, что ты настроен на разговоры… - Ты сидишь на моем члене, конечно, блять, я не настроен на разговоры. Тем более, когда это не просто кто-то, а, - он описал руками воздух вокруг ягодиц Эрена, отчего-то так и не решаясь перехватывать инициативу. Он впервые чувствовал себя как малолетка, неспособная двух слов связать, увидев перед собой чужой член. Зик вот тоже увидел - и впал в какой-то идиотский ступор. – А если выгоню?.. - В дождь, холод и без одежды? Ну ты и изверг, Зик, - Эрен перехватил мужчину за запястья и самостоятельно положил их себе на ягодицы, слыша, как резко Грайс втягивает носом воздух, на пробу сминая упругие половинки. - Это я-то изверг?.. - Это ты сейчас время оттягиваешь, а не я. Ну же, Зик, я впервые уговариваю кого-то трахнуть меня. - А ты у меня дохера опытный, - с внезапным наездом прозвучало в голове набатом. Руки, уже не стесняясь, гуляли по чужому телу, оглаживая лопатки и спускаясь обратно к ягодицам, которые больше всего попадали под раздачу грубых касаний. Эрену вдруг подумалось, что выводить Зика из себя это что-то невероятно пошлое. Как он распекает своим командирским тоном, губами впиваясь в беззащитную открытую шею. – У тебя ещё есть время уйти… - Знаешь, что, Грайс! Я отсюда свалю только когда буду оттрахан и доволен, доступно? - Доступно, - и это становится точкой невозврата, судя по чужой напористости и внезапно грубым поцелуям, таким, что мурашки пробегают по всему телу, образовывая сладкое тянущее предвкушение, заворачиваясь в узел внизу живота. Эрен часто дышит, полностью отдаваясь во власть сильных рук, как он давно мечтал, как давно хотел, чтобы его, блять, просто раком поставили - и дали ему то, что так же является неотъемлемой частью отношений. Ну, или «не-отношений», секс всегда все расставляет по полочкам. Чужие широкие ладони соскальзывают под бедра, царапают нежную кожу на внутренней стороне, и Эрена опрокидывают на спину, заваливаясь вместе с ним набок. Он раскрывается перед ним полностью, разводя стройные ноги, у Зика, кажется, кружится голова от пьянящего доверия. - Специально для натуралов: это место называется- - Закрой свой грязный рот, Йегер, - перехватывает сказанное он, закрывая Эрену рот ладонью. – Я очень рад, что ты у меня такой дохуя опытный, но меньше всего я хочу думать о том, кто совратил пятнадцатилетнего ребенка. - Ты прямо сейчас совращаешь шестнадцатилетнего. - В следующий раз я тебя просто отшлепаю за каждую поганую гадость, вырывающуюся из твоего рта. - Ловлю на слове… Эрен призывно выгибается, пока Зик трясущимися руками рыщет по ящику тумбочки, в итоге и вовсе вырывая его вместе с креплениями и вываливая все содержимое на пол. Плевать. Главное достать этот сраный крем. Щедро выдавливает себе на пальцы почти полтюбика - спасибо вставкам с гейской порнухой в журналах юношества, хоть где-то пригодилось. - Я люблю пожестче, - вдруг огорошивает его Эрен, нарочно уводя пальцы от раскрывающегося входа. И, поймав на себе этот ошарашенный взгляд, ужасно, просто по-скотски и сучьи прикусывает нижнюю губу. Вот уж точно, в тихом омуте черти водятся. – Просто уже вставь мне. - И давно ты об этом мечтал, скажи мне? – пряжка ремня звенит и путается в шлевках бежевых брюк, и ему действительно стоит недюжинных усилий не развернуть Эрена к себе задом и не пройтись единожды этим же ремнем по ягодицам. Не может, потому что терпеть уже нет сил. – Месяц или с начала нашего знакомства? - С момента, как ты впервые кого-то послал нахуй. - Серьезно? - Конечно нет, Зи-и-и-к! - Какой ты нетерпеливый, ужас. - Я терпел почти два месяца, не издевайся! – Эрен тянется к мужчине и неосознанно облизывает губы, видя, как Грайс коротко надрачивает. Ему хочется прикоснуться, сделать это самому, оформить, черт возьми, лучший минет в его жизни и на том свете, но только не сейчас, не тогда, когда все тело уже просто болит и ноет от желания. Эрен, в свою очередь, возбудиться успел ещё в самом душе. Представляя, что пути назад уже не будет. – Ты издеваешься надо мной, а-а? Толчок выходит резким и, к удивлению, Зика, абсолютно слитным, сталкиваясь лишь с небольшим сопротивлением мышц. Эрен на это всё так же бесстыдно скалится, поднимая руки к лицу, и только он хочет открыть рот, чтобы сказать что-то ещё, как всё разом вышибает, пробивает до дрожи в коленях, что держать их на весу становится сложно. У Эрена красное лицо и пошлые стоны, громкие, несдержанные, он сжимает внутри так сладко, каждый раз, стоит толкнуться глубже, погрузиться полностью в горячее, далеко не девичье лоно, доводя зеленые звезды в глазах парня до орбит, до падающих комет, когда чужая рука смыкается на члене, и темп не бешеный, но такой вкусный, что Эрена каждый раз подбивает все выше, когда он слышит стук изголовья о деревянные стены. Как щепа сыплется с потолка и контролировать себя становится невозможно.