***
Дождь прошёл только под утро, и улица усеяна грязными лужами. Юнги не хотел идти в школу, не рассчитывал увидеть почти забытые лица одноклассников как минимум месяц, но мама вынесла приговор ещё в комнате. Парень оттягивал момент выхода из дома, возился с котёнком на чердаке в надежде на помилование, а сейчас бежит в учебное заведение, порицая себя за то, что долго тянул и теперь опаздывает. Он влетает в здание и на ходу снимает тёплую меховую куртку. Поднимается по опустевшей лестнице и слышит не ожидаемый звонок. Юнги осматривается в поисках знакомых, но понимает, что стоит один посередине фойе, а ведь он даже расписание не знает. Отчаяние накрывает второй раз за утро, заставляя просто бродить по школе. Ощущение, что всё пройдет не бесследно возникает неожиданно. Юнги поднимается на последний этаж, где учатся старшие классы и заворачивает в угол с окном, где его никто не увидит, но там уже стоит тот, кого Мендес не хотел больше встречать. С пятого по десятый классы Юнги подвергался буллингу. Сначала из-за внешности, позже — из-за ситуации с братом. Парень запомнил все углы школы, обнял каждую стену и полежал на паркете. В девятом классе обидчикам надоело применять силу и они перешли на манипуляции. Весь учебный день Юнги слышал: «а Хосок больше не Мендес?», «а может, он к твоему деду в Кордову уехал?», «каково быть забытым братом?», «строите из себя святых, а брат наркоту толкает». Первое время Юнги отбивался, отрицал, даже дрался, а потом стал думать. Он не знает, чем занимается Хосок, на что живет и кем является. Если каждый день тебе говорят, что ты псих — ты начинаешь верить в это. Харрис был тем, кто зародил в Юнги самые глубокие комплексы. Он разворошил душу, перемешал плоть и кости, но дал непробиваемый панцирь, а сейчас стоит у открытого окна и безмятежно курит: — Давно не виделись, мышка. Я думал, ты в монастырь ушел. Женский. Юнги молчит и не отрывает взгляда от спины противника. Он боится и признаёт это, но больно уже не будет. Всю боль он забрал еще ночью. После Хосока Харрис для него лишь надоедливая муха, что долбится о стекло. Нужно лишь открыть окно, чтобы она улетела. Как видно, окно уже открыто. — Хочешь избить меня? — подаёт голос Юнги. — Куда тебе больше нравится бить? Может, руку сломаешь или плечо вывихнешь? Или ты предпочтёшь напомнить мне о том, какой я урод? — Мне это больше неинтересно, а ты пересмотрел американских сериалов про подростков. Я не вижу тебя плохим человеком так же, как и хорошим. Ты для меня что-то, на что я банально забил, — Харрис выдыхает густой дым, а Юнги не может сложить всё воедино, — Издевательства хороши, когда ты ненавидишь себя. Ты выплёскиваешь эту ненависть на кого-то, представляя себя на его месте. — Ты саморазрушался, но выражал это через меня? — Да, и это помогало первые месяцы, но после потеряло свою прелесть. Ты даже не сопротивлялся. Лежал на земле и смотрел так, как смотрят мёртвые, — парень делает глубокую затяжку и хмурит брови. — Однажды я даже испугался. Подумал, что удар был слишком сильным и ты умер, — переводит взгляд на Юнги. — А потом посмотрел в глаза и понял, что так и есть. — Что за чушь? Я живой и совершенно здоровый, — Юнги не понимает почему глубоко внутри закипает глубокая обида. — Ты мёртв, но только внутри, — юноша отталкивается от окна и подходит к Мендесу. — У тебя тут, — тычет пальцем в грудь, — пусто. Я думал, что здесь моя вина, но потом понял, что плевать ты на мои нападки хотел и гложет тебя что-то другое. Юнги опускается на корточки в углу и закрывает ладонями лицо. Глаза болят после слезной ночи, а в носу стоит запах сигарет. Ничего не болит, но теперь даже глубокая обида умолкла. Внутри сплошная пустошь. Слышно только подвывающий ветер. — Почему ты меня не добил? — поднимает уставшие глаза на выбрасывающего сигарету Харриса. — Не надо было бы о смысле жизни думать. — Смысл жизни состоит в том, что его нет. Ты можешь перерыть всю землю и воскресить человечество, чтобы спросить о нём, но никто не сможет дать ответ. Может, для кого-то он в планировании и знании, что будет дальше, но это уже не жизнь. Судьба спонтанна и свободолюбива, и, когда ты ей не указываешь — она может позволить тебе поговорить о ней с ублюдком, что избивал тебя в школе, — Харрис тормошит слишком спокойного Юнги и поднимает его на ноги. — Поддайся судьбе. Давай. — И что я должен сделать? — безразлично спрашивает Мендес. — То, что никогда не делал. Что-то настолько необычное для тебя, чтобы все вокруг оглядывались, — парня перебивают звонок с урока и гул выходящих учеников. — Видишь? Они даже не замечают тебя. Прекрати быть святошей. Я уверен, что в будущем ты согрешишь больше нас. — Каким образом я должен привлечь внимание? — Юнги вглядывается в проходящих людей и замечает, что правда остаётся в тени. — Отомсти мне, — шёпотом говорит Харрис и резко толкает парня к стене. Непонимающий Юнги небольно бьется головой о стену и ловит взгляды учеников. — Неужели ты, Мендес, решил навестить старых друзей, — Харрис натягивает маску хамства и подмигивает Юнги, который быстро понимает, что это постанова. Парень поднимается на ноги, показушно отряхивает чистую одежду и целится взглядом в одноклассника. — Давно углы не изучал? Или хочешь попробовать ламинат на вкус? — Харрис разминает шею и щёлкает пальцами. — Я тебе эту возможность предоста… — юноша не успевает договорить, потому что получает сильный удар в пресс. Юнги нападает агрессивно, целится то в живот, то в лицо, но бьёт без усилий, Харрис лишь пародирует мучительную боль. Вокруг собираются ученики, что начинают активно спорить о том, кто победит. Кто-то принимает денежные ставки. Юнги поднимается с пола, вытирает кровь, текущую из носа, и сбивает противника с ног. Та часть, что болела за Харриса, перетекает на сторону Юнги и впервые расценивает его не как запуганного мышонка, а как достойного оппонента. Крови в драке льется немного, но воздух насквозь пропитан адреналином. Харрис в последний раз поднимается на ноги и, сказав тихое «молодец», будто в отключке падает на пол, вслушиваясь в настроение толпы. Юнги стоит посреди скандирующих его имя учеников и чувствует победу. То самое недосягаемое чувство, о котором он грезил всю жизнь. Его уважают, и юноша это чувствует всем нутром, даже улыбается с собственной кровью на руках. Он сейчас победил не Харриса и обиды детства, а собственный страх дать отпор, зная, что против него могут пойти сотни. Дома его даже плачущая мать не остановит, но в школе, где каждый кабинет как поле битвы, Юнги опрокинул на землю бессознательное тело собственного страха. Он больше и не Юнги. Ученики восхваляют его именем: «Мануэль». Так зовут его честь.***
Хосок лежит связанный на бетонном полу и стонет от пульсирующей боли в голове. Ощущения, будто ударили чем-то тяжёлым. Юноша поворачивается на спину и вздрагивает всем телом из-за боли в грудной клетке. Он опускает отекающие глаза вниз и видит перевязку с кровавым пятном. Вокруг кроме обугленного стула и больничной койки ничего нет. В блёклую лампочку с раздражающим звуком бьется мотылёк. Мендес с большим трудом поднимается сначала на колени, а после — на ноги и пару секунд пытается не упасть из-за головокружения. Ломит почему-то не только грудь, но и правую руку. Юноша пару раз пинает железную дверь и садится на стул. Он не будет стелиться перед врагом, не намерен льстить ему, чтобы получить помилование. Хосок готов принять смерть в своём обличье, но в сторону врага даже не взглянет. Мендес сверлит взглядом стену, когда слышит шаги за дверью. Человек не заходит сразу, останавливается за ней и будто пытается напугать, но Хосок не боится. Он сам по себе олицетворяет смелость, его тишиной не запугаешь. Даже на кладбище, под землёй. — Кончай делать драму, это прерогатива Андреса, — Хосок не отрывает взгляда от стены и слышит позади щелчок замка. Дверь с характерным лязгом распахивается, и только по одной ауре бесконечной власти он понимает, кто зашёл. — Хотел напугать? Так вот bailaré sobre tus cabezas (исп. «я станцую на ваших головах»). — Сразу видно — аргентинец, — скептично смотрит на него Чонгук и садится на койку. — Никогда вас не любил. Вы как испанская копия, только неудачная. — У нас хотя бы нет сиесты, сонные вы ублюдки. И работаем мы полный рабочий день. — Я бы с тобой поспорил, но не за этим напряг Риделя, чтобы он тебя спасал, — Чонгук достает из внутреннего кармана старый телефон Хосока и роется в контактах. — Что за чел? — Мендес закидывает ногу на ногу, но тут же об этом жалеет из-за новых импульсов боли. — Это немецкий хирург. Мой личный и верный работник. Достаёт людей с того света, — Чон находит нужное имя и разворачивает экран Хосоку. — Я был восхищён твоей стойкостью в банке, но больше хотел узнать, на кого ты работаешь. Мы нашли твой телефон, и мои ищейки накопали, что ты Эль Фрескуэло Кабальеро Мендес, родом из Аргентины. Твой отец — Папа Римский, а мать — бывшая наследница аристократии Мендес. Пару лет назад ты отрёкся от них и теперь работаешь на Лукаса, базируясь в Бразилии. — Ты бы ещё мой рост, вес, и сколько в день я выкуриваю травы бы узнал, — выплёвывает парень, но в душе неприятно колет из-за обнажённой подноготной. — Это я тоже могу найти, но больше меня интересует, почему ты работаешь на такую крысу как Лукас? — Чонгук подходит ближе, и Мендес может поклясться, что видит, как сужаются его зрачки, — Переходи к Кортесам. Работай на меня. На поле боя я понял, что такой как ты своим пулю в спину не пустит. — Это абсурд, — выплёвывает заложник, — Лукас дал мне кров и работу, когда отец лишил счёта в банке. Он вытащил меня из самого дна и помог окончить университет, — внутри закипает безмерная ярость. — Так с чего ты вдруг решил, что я потерплю такое отношение? Думаешь, в сердце выстрелил и я инвалидом стал? Лукасу больше не нужен? Я хотя бы не в душе инвалид, как тот человек, что говорит, мол, в своих пулю не пустишь, а сам хочет, чтобы я своего босса предал, — Мендес замахивается больной рукой, но Чонгук ловит её и сильно сжимает. — Не советую. Я её сломал, чтобы ты какое-то время был недееспособным, — говорит тихо, потому что от криков в глазах напротив только сильнее пламя разгорается. — Попытаешься напасть — хуже себе сделаешь. Видишь обугленные края стула? Я на нём пятнадцать человек заживо сжёг. Хочешь быть шестнадцатым? Не думаю, — Мендес пытается вырвать руку и возразить, но Чон блокирует все движения и прибивает взглядом к полу. — Послушай меня две минуты и говори что хочешь. После ни слова не скажу, потому что кто сказал, что время на вес золота? Моё стоит дороже. Хосок усмиряет свой пыл и больше не дёргается, — Говори, Эрнесто де Кортес. — Эль Фрескуэло, пока мы искали информацию о твоём работодателе, Райан обличил слив переписки Лукаса с Паулем, что курирует Эквадор, Перу и Боливию. Эти государства ближе всего к Аргентине, и если соединятся, то смогут разрушить все торговые пути, соединенные в Кордове, Санта-Крузе и Буэнос-Айресе, а после забрать себе заказчиков. Помимо этого, некоторые виды запрещенных веществ, на продаже которых твоя страна выживает, могут перестать поступать. Мне тоже от этого лучше не станет, потому что я экспортирую в Аргентину действительно много товара и получаю хороший процент от прибыли. Вам же это помогает продержаться на перепродаже Северной Америке еще несколько десятилетий и обеспечить безбедное будущее вашим детям. Если хорошо подумаешь, то поймёшь, что если соединить тёмные стороны Аргентины и Испании, то мы задавим и Лукаса, и Пауля, а ты уже сможешь работать на себя. Лукас специально послал тебя в это пекло, зная, что шансов на выживание у тебя практически нет. Он хотел избавиться от потенциального противника, — в доказательство кидает в руки скриншоты сообщений, — Сделай правильный выбор. Я преступник. Я мафия. Я чудовище, но против своих не пойду, — Чонгук нажимает на кнопку в руке за спиной и показывает секундомер, где красным цветом горит ровно две минуты, а затем, не проронив и слова, уходит из комнаты, оставив за собой шлейф дорогих духов, ауру доминанта и разрушенного Хосока.***
— Рафаэль, коррида начнётся только через час. Может, поешь? — красная бархатная ткань, оттеняющая некую гримерку, приподнимается, и из-под неё высовывается парень-подросток, — Я принёс тебе хрустящих чёрных каракатиц с острым соусом «брава». — Я тебе очень признателен, Софьян, — Тэхён сосредоточенно подводит каштановые брови, — Но я никогда не ем перед выступлениями, во избежание… — юноша как-то по-философски отводит взгляд и размашисто жестикулирует, чтобы ухватиться за мысль, — казусов. — Да. Потом прямо перед выходом ты цитируешь Сунь Цзи, потираешь любимое кольцо с нефритом, за которое тебя бы давно пора дисквалифицировать, но против тебя даже комиссия бессильна, а потом… — Софьян мечтательно поднимает глаза вверх и опускается на кушетку рядом с Тэхёном. — Что потом? — парень непонятливо смотрит на помощника. — А потом визги с трибун. Сначала толпа пищит, потом издает колкие «ааа», далее противные «ооо», — Софьян пытается передразнить зрителей, а Тэхёна распирает от смеха, — Ну и в конце моё любимое — ни одни беруши не спасут, — протяжные мучительные вопли каракатиц, от которых ты отказался. — Похвально, но этим ты меня поесть не заставишь, — юноша хитро улыбается и возвращается к бровям. — А я на это и надеялся, — Софьян с усмешкой разворачивает кулёк с едой, — Ты откажешься — я поем. — Ах ты, — Тэхён басово смеется и порывается затискать младшего, но в шатёр заходит команда. — Vos Taurus (исп. «дикий бык») готов! Надеюсь, ты тоже, — Хектор присаживается рядом с Софьяном и треплет его волосы, — Мы решили изменить тактику. Все привыкли к твоим одинаковым победам. В этот раз хотим сделать по-другому. — Подожди, ты мне за час до корриды предлагаешь изменить программу? Так взбалмошно? — Тэхён быстро загорается, собирает крупицы спокойствия, пока в теле скапливается напряжение. Он не любит неожиданностей, он привык побеждать отточено, — Ты хочешь наплевать на мою карьеру и собранную годами тактику? Сантьяго для тебя перестал существовать? Я лично видел, как он зарисовывал мой план, только и ждёт, когда я откажусь от стратегии, чтобы забрать себе на полных правах. — Рафаэль, не взрывайся, на тебе можно каракатиц Софьяна поджарить, — Хектор отмахивается от злости воспитанника как от надоедливого жучка, — Это можно использовать. Сантьяго заберет твою программу официально, но в действительности его фанбаза куда меньше. Парень просто утонет в порицании, потому что нагло скопировал чужую, пусть и старую, программу. Его рейтинг упадет, а ты получишь большую славу, а дальше все туры тебе будут открыты. Только представь. — В его предложении есть смысл, — в дискуссию вступает Матео, — Сантьяго сейчас твой главный соперник. Если он упадёт в списке, ты будешь на пьедестале. Дай изменить программу. Только одними лишь правками ты наведёшь шум по всей стране. — Как мой братец, — усмехается Тэхён. — Прости? — Меняй программу.***
— Я не разобрался в твоей политике до конца. Ты ищешь подчинённых или напарников? — И тех, и других, но конкретно в твоей ситуации напарника, Эль Фрескуэло, их не должно быть много. — Хосок Мендес, Эль Фрескуэло я только для внешнего мира. — Чонгук Кортес, так меня знает только семья, — знакомство оканчивается рукопожатием. — Каков план действий? — Хосок сидит в maserati Чонгука, переодетый в строгий чёрный костюм с серебряными вставками. — Оккупируем базу Лукаса снаружи, но удар будем наносить изнутри. Я внедрил в его систему своих людей, часть подкупил, но, в отличие от тебя, они согласились сразу же, без доказательств измены босса, без пыток и угроз. Советую проанализировать тех, с кем ты работал столько лет, казалось бы, на одну цель. — Дай угадаю, Урбано? — Хосок крутит в руках сигарету, — Он всегда казался мне крысой. — Урбано в их числе. Неприятный тип, требовал больше привилегий, но ему пистолет к виску приставили — так он готов за своё неприметное существование продаться, — Чонгук выезжает на магистраль и сам берёт сигарету, — Я подчинил себе около трети приближённых Лукаса. Во всяком случае, выбирал самых ветреных, противостоящим угрожал. — Сложно поверить в это, когда проработал с ними пять лет, — Хосок всё же прикуривает и высовывает запястье в окно. — Не хочу познать это чувство, поэтому выбираю сотрудников с исключительной тщательностью, — мужчина хмурит брови и мимолетно смотрит на пришедшее уведомление. — Тоже ломаешь им руки и держишь в плену месяц? — Мендес отшучивается, но вмиг убирает улыбку с лица, глядя на не сменившего мимику мужчину, — Серьёзно? — Это криминальный мир, и тут по-другому не работает, если только в боевиках, — Чонгук заворачивает на заправку, чтобы ответить на звонок, а Хосок выходит на улицу и курит около бензоколонок. — Здесь нельзя курить, — противно кричит работник. — Sacate a la chingada! (исп. «пошёл к чёртовой матери!») — кричит ему в ответ Хосок, на что получает измученное выражение лица Чонгука, говорящее красноречивое «аргентинец». Небо затягивает тучами, Кортес тихо разговаривает о каких-то акциях по связи, вальяжно закинув ногу на ногу и с сигаретой меж двух пальцев. Хосок проходит ряды баков и замечает гнездо ласточек наверху в углу. Птица ведёт себя встревоженно, разрушает собственное гнездо. Её птенец пищит и сползает вниз. Ласточка опускается на узлы веток и опрокидывает гнездо своим весом. Её детеныш с громким писком падает вниз, обречённо пытаясь взлететь. Хосок подбегает к птицам, но спасти птенца не успевает и видит на земле лишь мелкую тушу в луже собственной крови. Ласточка трепещет крыльями, суетится вокруг былого жилища и улетает. На её место прилетает стриж в попытках свить новое гнездо. — Что за чертовщина? — бросает на землю окурок Мендес и тушит носом ботинка. — Поехали, — Чонгук заканчивает разговор и подъезжает к напарнику. — Да, поехали, — Хосок медленно отводит взгляд от стрижа и трупа птенца и садится в машину, — Наша цель? — Чужие души. В первую очередь Лукаса и Пауля. Но для начала придем в форму и разработаем стратегию.***
— Рафаэль ана Кортес, будь готов встретиться со смертью через 15 минут, — объявляет зашедший в шатёр ведущий и молниеносно удаляется. Тэхён расправляет плечи, потирает серебряные нацепки, что скоро покроются грубой пылью полигона, и уходит от попыток менеджера нацепить на него золотую бижутерию. Тэхён не носит золото, как подавляющее число матадоров. Он признаёт серебро металлом королей, так как считает, что оно цвета чистоты и благородства. Парень ни за что не наденет на себя дорогую грязь, пусть это и вызвало бы ажиотаж. Тэхен предпочитает волновать людей поступками. — Стратегия? — матадор разминает шею, пока рядом суетится Хектор. — Безупречная, лучше не придумать. Ты выходишь на полигон и проходишь типичный обряд с быком. В этот раз вместо Воина будет Смертоносец, но по комплекции они одинаково опасные. Вы обходите круг, а после наша команда начинает отвлекать быка этими звоночками каждый раз, когда вы подходите близко к трибуне, чтобы тот терялся в пространстве, — менеджер с большой гордостью достаёт маленький серебряный колокольчик, — Их всего десять, и они сосредоточены в каждой четверти полигона. Где бы вы ни находились, звук он услышит, а ты в это время делаешь кручёные «топ-спины». Понял? — Хектор звонит прямо перед носом Тэхёна и получает положительный кивок, — Затем тебе нужно его вымотать. Уставший бык на пятьдесят процентов теряет свою опасность. Для этого ты, мой дорогой, делаешь «свечи», но если вдруг произойдёт то, на что ты не рассчитывал, то обещай мне, что не будешь рисковать и остановишь шоу. — Обещаю, — матадору окончательно поправляют укладку, а сам он внимательно слушает Хектора, — А дальше? — А дальше, так как ты отказался от пикадоров на лошадях и помощи в ранении быка, ты должен взять бандерильеро с дротиками и ранить его сам. Целься в шею и уменьшишь ему обзор. Только не занимайся подлостями и не стреляй в глаза. Кодекс корриды предписывает уважительное отношение к сопернику, пусть это и бык. У вас война, а не показательная казнь. — Ты говоришь мне это уже десять лет, я не глупый и не маленький, — отмахивается от помощника Тэхён, положив руки по сторонам дивана. — И маленький, и глупый. Тебе всего семнадцать, — с напускным раздражением говорит Хектор, присаживаясь напротив. — Хектор, — подавляет смешок матадор, — Мне девятнадцать. — Да? Как быстро растут дети, — с наигранными слезами треплет волосы младшего менеджер, а после шёпотом прибавляет, — Ну реально забыл, — и получает летящую в голову подушку. — Всё, давай-давай, цитируй своего Сунь-Цзи и собирай манатки, потом отправимся в тур и будем клеить американских дам, — подмигивает Хектор и удаляется из шатра. «Подрывайте веру народа враждебной страны в своих богов и в свои обычаи. Тактика без стратегии — шум перед поражением. Стратегия без тактики — самый медленный путь к победе, — молится себе же Тэхён и одёргивает ткань занавеса, — «Во имя Дьявола», — его оглушают крики с трибун, ослепляют прожекторы и фотоаппараты. Тэхён знаменит, и он это знает. Тэхён прекрасный стратег и полон харизмы, и публика это знает. Тэхён невероятно красив, и вся Испания это знает. Матадор приветствует зрителей и судей размашистым жестом, выходит на середину полигона, с которого в скором времени будет клубиться пыль, а потом переводит взгляд на заходящего на арену быка и понимает, почему того зовут Смертоносец. У него глаза красные, налитые кровью и жестокостью. Бык огромен, с острыми рогами и явно породистым телосложением. Тэхён видит его интеллект. Он сам придумал эту систему. Парень научился классифицировать своих противников. Есть сообразительные и ловкие, а есть расторопные и медлительные, что берут своей силой. Этот бык другой, и Тэхён его чувствует на уровень выше, чем других. Обряд приветствия заканчивается. Тэхён взмахивает красным полотном и на него движется машина для убийств. Бык молниеносен, его движения быстрые, но Тэхён быстрее. Он показывает своё доминирование над животным, без лишних движений указывает кто имеет власть. Юноша здесь царь и свое ложе уступать не будет. Кортес закручивает быка и пускает пыль в глаза, из-за чего озверевший зверь нехило влетает в стену. Матадор быстро уходит в сторону и хватает полотно. Его Traje de Luces (исп. «костюм огней») горит среди клубов дыма и пыли, глаза вспыхивают ярче пламени. Его ни один бык не потушит. — Hole!, — Тэхён кричит на весь полигон, да так, что в одном его голосе слышны такие смелость и непокорность, что у Хектора бегут мурашки. Он смотрит это уже столько лет, но каждый раз чувствует все те же неподдельные эмоции. Тэхён умеет. — Hole!, — матадор снова подаёт голос, и его подхватывает публика. Юноша выматывает и быка и себя так, что уже почти заплетается о собственные ноги, но продолжает обегать арену. Смертоносец едва не загорается от собственного напора и с бешеной скоростью летит на противника. Кортес его атаки уже запомнил и проанализировал, он успешно их отражает и понимает, что успевает к концу третьей четверти. Тэхён бежит к краю, чтобы сделать заключительные шаги. По стратегии матадор должен сделать главный выстрел в шею, чтобы снизить видимость и вонзить шпагу прямо в сердце быка. Юноша забегает на площадку и перезаряжает оружие. Бык разворачивается и бежит по краю арены. У Тэхёна на спасение остаются секунды, и он стреляет. Не промахивается. Только пули у него ненастоящие, и понимает он это слишком поздно. По всей арене разносится звук нечеловеческого крика и поднимается такой слой пыли, что можно назвать его туманом. Толпа шумно ахает и суетится. Звучит сирена, наводящая панику ещё больше. Некоторые хватаются за сердце, Хектор падает в обморок, а из середины густого дыма звучит еще один крик, который больше похож на предсмертный. Персонал включает насосы, чтобы втянуть пыль, но не может открыть ворота, потому что они закрыты автоматически до конца шоу. Из грязи и гула, с очертанием огня, в ярко-красном мундире, блестящим серебром, оседлав уже бьющегося в агонии быка, появляется Рафаэль ана Кортес. Его тело в ссадинах, и кое-где виднеются раны, но взгляд всё ещё полон той самой решимости. Он пошёл на смерть, потому что истинно смелый. Лучше умрёт, кинется под быка и будет растоптан, но никогда не получит статус труса. Всё ради хлеба и зрелищ. Дым почти рассеивается, и толпа видит шпагу, вонзившуюся в самое сердце животного. Трибуны визжат сильнее прежнего, и Тэхён улыбается, представляя возмущения Софьяна. Затем кричит заключительное «Hole!» и падает замертво рядом с быком.