***
Юнги преследуют кошмары. Отношения с одноклассниками наладились, с ним начали здороваться даже местные популярыши и звать на тусовки. Его совсем не зовут Юнги, теперь парень только Мануэль, как и положено быть аргентинской знати, но ни признание, ни уважение не избавляют его от предобморочного состояния каждую ночь, когда во сне парню перегрызает горло огромный снежный барс. У него окровавленные клыки и когти, глаза антрацитовые, как озеро ночью, шерсть всклокочена и покрыта черным снегом. Юнги однажды даже сквозь цепенеющий ужас потрогал покров и понял, что это и не снег вовсе, а пепел. Каждую ночь парень молился, чтобы чудовище вновь не пришло, но после вскакивал посреди ночи с полными животного страха глазами и не смыкал глаз до утра. Мендес сопоставлял события в жизни, людей, локации, даже читал сонники, но так и не находил ни причин ужаса, ни посланников своего личного Ада. Сон всегда был одинаковым. Юнги просыпался в снегу, находясь на вершине горы. Дул пронизывающий ветер, но ни он, ни снег не заставляли парня мерзнуть до того момента, пока он не встречался с взглядом янтарных глаз, сверкающих из пещеры. Зверь предупредительно рычал и царапал когтями камни, прежде чем обнажить себя свету. Чем ближе он подходил к парню — тем темнее становились глаза. Юнги парализовано полулежал на снегу, наблюдая за тем как во взгляде напротив наливается густая тьма, затягивающая настолько, что от одного взгляда можно задохнуться. Барс встряхивает шерсть, смахивает пепел и становится ослепительно белым. Если бы не кошмарный контекст, Мендес бы мечтал потрогать этот бархат, зарыться носом и чувствовать тепло тела, но сейчас он прикован к земле. Зверь настигает, подминает под себя, утробно рычит и принюхивается к шее. Юнги чувствовал это не один раз, но каждый раз страх простреливает конечности. Барс перестает водить носом по коже и резко вгрызается в шею, пускает кровь. Юнги кричит, продирая горло, но звук превращается в писк. Парень бы собственными руками свою глотку вырвал, лишь бы не чувствовать себя таким жалким под чудовищем. Этот барс — его личный Асмодей. Зверь разжимает челюсти и зализывает рваную рану на шее мертвого парня. Каждую ночь Юнги умирает. Каждое утро молится, чтобы следующая была последней. — Огради меня, Господи, силою животворящего креста Твоего и сохрани меня в эту ночь от всякого зла, — зажигает сандаловую лампадку Юнги и включает ночник в виде луны. Барс приходит снова. Юнги готов умереть, только сегодня чувствует что-то другое. Он лежит на том же снегу, только в этот раз он пропитан кровью заранее. Мендес не пытается дергаться, не пробует встать, потому что знает исход. Он не хочет бороться за свою жизнь, ибо не видит в ней смысла. Однажды к каждому придет его личный Барс и кожа порвется в последний раз, только боли и отчаянья уже не будет. Останется только забвение и антрацитовая темнота на дне зрачков зверя. Юнги слышит хруст веток и глубокое рычание из пещеры. Барс двигается по той же траектории. Он маневрирует по снегу и сверкает глазами на все окрестности. Подбирается совсем близко, но не доходит, топчется совсем близко, будто мучает, заставляет жизнь перед глазами прокрутить. А Юнги не крутит. Он и жизнь неинтересную прожил, вспоминать нечего. Некого. Барс вновь наступает на пятки и скалит зубы, но с вершины горы доносится звук кричащего сокола. Птица прыгает с обрыва и расправляет крылья, даже полумертвый Юнги поднимает глаза. Сокол парит над набухшими влагой облаками, рассекает их крыльями и летит вниз. Парит с такой недосягаемой свободой, что Мендес его с ветром сравнивает, но этот сокол не ровня ветру. Он не просто свободный. Он не зависит от циклона и прилива. Хищник подлетает совсем близко и бьет когтями по хребту барса, затем поднимается выше и повторяет снова. Зверь отступает от Юнги и вступает в бой с птицей. Сокол налетает с другой стороны, но получает ранение крыла и громко кричит. Юнги прошивает этот крик, он концентрирует все силы в одно и отлепляет себя от земли, затем поднимает рядом лежащие булыжники и запускает их в барса. Зверь меняет цвет радужки с глубинно-темного на янтарный и с громким рыком убегает в пещеру. Юнги впервые за эти недели просыпается не в поту и ужасе.***
— Ну, Андрес, ну че я как невеста? — ворчит Хосок, пока напарник выносит того на руках из здания, где проходил бой. — Молчи, женушка, будешь рожать борщи и варить детей, — смеется Андрес и закидывает возмущающееся тело в свой внедорожник. — Эй, у меня так-то нога сломана! Аккуратнее! — доносится визг из машины. — Не сломана, а вывихнута, — толкает дверь, — Или растяжение, — задумчиво почесывает подбородок, — А черт его знает. — Да ты сам хуже черта! — смеется Мендес. — И то верно, — Андрес садится на водительское сиденье и заводит машину, — Но если я чертило, то ты сам Аэшма. — Я еще недотягиваю до 18 кругов, слишком уж долго он их проходил, явно не за пять лет, — парень растягивается на все пассажирские места, вытягивая конечности. — Найдешь себе человека, с которым один круг как пять и к старости все тридцать два пройдешь. Будет у нас Аэшма 2.0. Хотел бы я это увидеть, — Андрес ворочается в навигаторе и ищет ближайшую гостиницу. — Увидишь, у тебя выбора нет, — усмехается Мендес, причесывая рукой взмокшую каштановую челку. — А если не доживу? — Доживешь. Такие как ты не умирают быстро и живут слишком долго. Их наш Господь Бог, — парень шутливо складывает ладони в жест мольбы, — Послал, чтобы они хамили, стебались, издевались над порядочными людьми и тем самым регулировали бы численность этих хороших людей. — А ты у нас будто быстро загнешься, — издевательски тянет напарник, сворачивая на шоссе. — А я вообще праведник. Только руки от крови отмою, подожди, — смеется Хосок и ловит прилетевшие в него солнцезащитные очки, — Зачем они? — Если и быть праведником, то брутальным и похожим на терминатора. Чтобы ты заходил с кольтом в руках и все видели какой ты хо-роо-ший, — пуще прежнего издевается Андрес, но Хосок назло надевает очки, — Прям убедил. Только не убей. — Что будем делать с Кортесом? — неожиданно задает вопрос, — Остаемся и действуем по плану, — твердо говорит Андрес, но в отражении лобового стекла видит чужое неприкрытое непонимание. — Как это, остаемся? Ты видел, что он сделал? Он тебя пытал, заставил меня выйти на ринг с неравным противником и чуть не убил нас двоих этим! Ты серьезно веришь такому ветреному человеку как он? Тому, кто выставил твою жизнь на кон? — И подожди, — резко наступает прозрение, — Откуда у тебя наша машина, если до этого ты был измучен и выпустили тебя только сейчас? — Ну я бы не сказал, что он ужасный, — осторожно начинает напарник, — Меня он особо и не пытал. Только если вначале, в отличие от упертого тебя. А бой этот мы с ним согласовали. Противника он, конечно, реально страшного подобрал, я вообще не ожидал, что ты его повалишь и мы рассчитывали, что Сиера тебя еще в первом тайме вырубит и мы тебя увезем в гостиницу. Тише, дай договорить, — Андрес спокойно говорит, наблюдая как багровеет лицо Хосока, — Боже, Чонгук спихнул на меня обязанность сказать тебе правду, чтобы спасти свою задницу от твоего гнева. Мы проверяли пойдешь ли ты на все ради своего человека. Важнее всего ведь результат? — виновато улыбается Андрес и ждет тихого ответа, но взамен на него льется поток искреннего испанского мата. Он таких слов даже не знал. Мендес поносил его чистых пять минут, а после успокаивался, закрытым в машине. — Где Чонгук? — придя в себя спрашивает Хосок. — У него какие-то проблемы с братом. Отъехал на пару дней. — Как бы он сам во время нашей с ним встречи не отъехал.***
Тэхен подает признаки жизни только на следующий день после корриды. В голову будто свинец залили, еще и горло дерет беспощадно. Парень опускает взгляд вниз и видит спящего головой на его коленях Хектора. Тэхен на пробу вытягивает конечности, чтобы поменять позу, но тут же жалеет об этом, потому что одну ногу прошивает невыносимой болью, настолько сильной, что из глаз непроизвольно льются слезы. — Хекто-о-ор, — жалобно тянет Тэхен, пытаясь разбудить наставника. У того волосы взлохмачены до ужаса и синяки под глазами. Видимо всю ночь с ним просидел, юноша даже не удивится. Хектор всегда был паникером. Когда маленький Тэхен соскальзывал с тренажера, наставник бежал как ужаленный, чтобы поднять, проверить на ссадины и, возможно, дать подзатыльник. Прошло около десяти лет и вместо ребенка на ринге стоит знающий свое дело парень, но Хектор все равно с него пылинки сдувает, — Ну же, просыпайся. Я живой. Можешь начинать жалеть об этом. Наставник поднимает покрасневшие веки и умиротворенно улыбается, — Рано умирать собрался. Я все еще хочу увидеть Новый Орлеан, — потягивается Хектор и облокачивается на стул, — Как себя чувствуешь? — смачивает стерильную повязку в тазике с водой и накладывает вместо старой на лоб Тэхена. — Как будто машина проехала… ну или бык. — С общим самочувствием понятно, а с ногой как? — мажет толстым слоем мази царапины на висках. — Правая болит, будто ножом изнутри режут, а вторая и не тревожит особо, — пожимает плечами Тэхен и сам расправляет повязку на лбу. — Естественно, левая не тревожит. Ее же ампутировали. — Что?! — кричит Тэхен и судорожно одергивает одеяло, где вполне себе здоровая целая нога. Ступор перекрывает дикий смех Хектора и все встает на места, наставник его разыграл, — Да чтоб на тебя Софьяна наслали, — возмущается парень, но получает еще больший гогот, — А со второй ногой что? Хектор успокаивается и открывает соседний ящик, — Усталостный перелом, — достает снимок рентгена и, прищурившись, читает описание врача внизу, — Когда тебя вытащили с полигона, я заметил содранную кожу на стопе, а потом вспомнил, что ты месяц жаловался на боль приблизительно там же. Несмотря на то, что ты вообще был в отключке, я настоял на рентгене именно в тот момент, чтобы убедиться, что ты не сломал позвоночник или бедро, но снимок выявил перелом. Предположительно, бык на тебя навалился и нагрузка пришлась именно на ослабшую кость. — Но ведь я ходил в несколько клиник на протяжении последних двух недель и рентген ничего не показывал, — прерывает его Тэхен и берет снимок в руки, — Я даже в столицу ездил к лучшим хирургам, но они говорили, что все в норме. — Этот перелом не на всех рентгенах можно увидеть, — в палату заходит лечащий врач, пожилой мужчина в прямоугольных очках и с естественным загаром, — И вам очень повезло, что снимок выявил его так быстро. В противном случае кость могла бы раскрошиться и не подлежать восстановлению. Тогда любому спорту можно сказать «до свидания». — Когда я смогу вернуться на арену? — Реабилитация занимает от 6 до 8 недель. Сразу вернуться к нагрузкам ни в коем случае нельзя, ждать от себя в первое время больших результатов тоже, помимо лечения нужны гимнастика, массаж и отдых, — врач аналитично оценивает общее состояние больного и обреченно выдыхает, — Не менее полугода, чтобы полностью восстановиться. Рисковать не можем. Отдыхайте. Врач в последний раз осматривает гипс и выходит из помещения. Тэхен обиженно стонет, — Прям перед турниром. И кому я буду нужен потом? — Своим фанатам. Травма тебя менее харизматичным и профессиональным не сделает. Ты реабилитируешься, придешь в форму и покоришь еще больше сердец, а если люди не будут тебя больше воспринимать как прекрасного матадора, то это не твои люди, — Хектор натягивает парню одеяло чуть ли не до ушей и достает корзинку с фруктами и сладостями из ящика тумбы, — Это, к слову, от фанатов. Правда только половина, другую половину Софьян отжал со словами «ну испортится же, пока он очнется», — наставник передразнивает манеру парня и смеется вместе с Тэхеном, — Он тоже приходил, даже плакал, я лично видел. — Я думаю, что если открою сообщения — то больше половины будет от него. Заспамит мне смайликами. — Софьян — твоя главная фанатка. Ладно, отдыхай, — Хектор мельком улыбается Тэхену и уходит. Парень смотрит в выбеленную стену и долго думает. Хектор прав. Даже если кто-то от Тэхена отвернется, то он ничего не потеряет, только приобретет веру в людей, что будут идти с ним до конца. Бросать дело своей жизни из-за стечения обстоятельств Тэхен точно не будет. — Неважно выглядишь, призрака увидел? — доносится голос со стороны двери. Тэхен оборачивается и видит родного брата с тако в руках. — Чонгук! — кричит младший и не скрывает своей радости, даже слезть с кровати пытается, но путается в одеяле и почти падает. Кортес ловит брата почти у пола и они долго обнимаются. Только спустя минуту Тэхен осознает насколько сильно брат изменился. Он не видел его вживую почти год из-за разъездов с обоих сторон. Чонгук возмужал, набрал массу и стал еще красивее. Юноша прощался с ним, когда тот был неказист и похож на подростка, но сейчас смотрит с неприкрытым восхищением, только сквозь всю эту напыщенную дымку роскоши пробивается тревога. Тэхен пытается найти ее корень, заглядывает в глаза брата и тонет, потому что там бездонный колодец, на дне которого днем можно увидеть Луну, правда вода плещется красная. Чонгук пахнет властью, но больше от него тянет опасностью. Тэхен отметает навязчивые мысли и натягивает улыбку, — Я скучал. — Взаимно, — Кортес плавит своим низким голосом, но даже он не заставляет брата чувствовать какой-то подвох, — Я очень испугался за тебя, Хектор доложил мне сразу же и я снял тебе одиночную палату в частной клинике, чтобы фанаты не смогли узнать лишнее. — Так это ты позаботился? Каким образом, если ты был в Мурсии, а я в Леоне? Это же так далеко. — У меня везде глаза и уши, даже за пределами Испании, не забивай себе голову, — Кортес садится на место Хектора и оценивает внешний вид брата. Тот выглядит потрепанно, Чонгук из перестрелок здоровее выходил.- Но я не только встретиться приехал. Я тебя забираю. В Мурсию. На полгода.***
несколько часов ранее
— Asqueroso! (исп. «сволочь!»), Чтоб его черти в Ад утащили! — Хосок разносит боксерскую грушу и кроет врага трехэтажным матом. Рядом находится нервный Кортес, который ходит из угла в угол и пытается сложить мысли вместе. — Успокойся и скажи конкретней почему это действительно катастрофа, — наконец берет себя в руки Чонгук и пытается унять истерику Хосока, — Это же просто… церковь? Проясни ситуацию от начала до конца и мы выведем ее тезисы и пути решения. — Аргентина держится на вере. Основная часть людей — католики. Я отдал большую часть жизни этой структуре и вынес для себя то, что вера эта покрыта золотыми слитками. Церковь имеет огромные суммы. Она себя продает и люди на это ведутся. — «Желудок, мол, хорош у церкви божьей; немало стран уж слопала она» — горько усмехается Чонгук, цитируя Гете. — Если Лукас подчинит себе духовенство, то убьет даже не двух зайцев сразу, а целую популяцию. Церковь в Южной Америки везде: экономика, культура, отношения со странами-партнерами, сознания людей. Мы просто не сможем пойти против него и не заберем Аргентину. — Ну, допустим. Что будет при таком раскладе с экономикой для нас? — Чонгук, в отличие, от Хосока невообразимо спокоен. Он воссоздает всю сложившуюся ситуацию в голове и придает ясные очертания фактами Мендеса. Картина прорисовывается сразу же, — Так церковь — куратор? — спрашивает тихо, но Хосок это разочарование в голосе четко уловил. Мендес многоговоряще молчит, Кортес больше не спрашивает, — Насколько же прогнили люди. Священники проповедуют путь божий, мораль, рассказывают о рае, пока сами ад на земле воссоздают своими руками, погрязшими в крови, — Чонгук несильно, но с обидой пинает грушу. — В данный момент аргентинская конфессия принадлежит Папе Римскому, — Хосок поднимает глаза на Чонгука, — моему отцу. Чонгук долгое время изучал кураторов разных континентов, на большинство выходил почти сразу. Чаще всего это руководители монополий и их рабочие, в Азии преобладают кланы. Кортес никогда себя к подобным кастам не относил, придерживался более независимой формы кураторства — группировка. Выходя на других лидеров, Чонгук заключал сделки, импортировал товар и захватывал новые территории. Для себя старался экспортом не брать, для этого имел проверенных поставщиков поблизости, чтобы в случае измены тут же направить силы на подавление и завоевание. Исследовав интересующие части света, Чонгук переключился на Южную Америку, где по дешевке можно было достать порошок. Кортес прошарил большую часть, нашел Лукаса и Пауля, но не смог найти данных о кураторе Аргентине. Программа показывала лишь мелких бесполезных торговцев, которых через пару месяцев обычно ловила полиция, но главу бесил именно тот факт, что даже с самыми высокооплачиваемыми хакерами и связями он не смог раскрыть Аргентину, уступающую Испании почти во всем. Чонгука начинает трясти от информации Хосока. Он ожидал любой ответ, но не этот, потому что кураторство представляет собой центр криминального бизнеса — наркотики, проституция, торговля людьми, поставка оружия. Весомым преимуществом было то, что духовенство управляло сознаниями людей и могло настроить их на нужный лад. Церковь существовала всегда, ее невозможно искоренить. Эрнесто де Кортес в проигрыше. — Ладно, мы можем попытаться, — Хосок садится на стул в углу помещения и смотрит в пол. Мысли сливаются с воспоминаниями из детства и путаются. Возможные страшные последствия и явное предчувствие льющейся крови давит на мозг. Внутренний сокол борется со страхом, но явно проигрывает. У Чонгука звенит голова, а потом и телефон. — Да? — эхом разносится голос Кортеса. Он долго и напряженно о чем-то разговаривает. Хосок наблюдает за сменой эмоций партнера и чувствует ядерную смесь адреналина и боли. Чонгук выходит на балкон и продолжает разговор. Обстановка разряжается, парень даже улыбается, но только у Хосока сердце бьется как бешеное. Ощущение предстоящей скорби бьет ниже пояса. Парень снова кидает взгляд на Кортеса, но тот совершенно спокоен. — Все складывается нам на руку, — заканчивает разговор Чонгук и наливает виски для Хосока, — Через три дня через главный кафедральный католический собор Буэнос-Айреса будут провозить основные товары на импорт в США. Фил намеренно несколько дней подряд взламывал их систему и сделал все инкогнито. Мы связались с ними под видом других кураторов США с предложением выкупить товар, якобы соревнуясь с другим штатом. В пятницу, ровно в 19:00 начнется Святая Месса на латыни, наша встреча назначена на полночь, но мы сделаем им сюрприз, — Чонгук хитро улыбается, — Наши люди замаскируются под местную полицию и раньше времени никто не начнет тревогу. Мы оцепим здание ровно в момент мессы и ворвемся внутрь. Если надо будет — прольем кровь, но только гнилую — священников, прихожан не трогаем, они не виноваты в порочности людей, представляющих Бога. Мы заранее впустим наших наемников, чтобы они прочесали здание и заложили бомбы в ящиках с товаром. Мне их второсортные порошок и оружие ничего не дадут, а они лишатся большой прибыли. После завоевания Аргентины мы начнем импортировать более дорогую и качественную продукцию и поднимем испаноязычную элиту, — с красивой уверенностью заканчивает Кортес и ждет вердикт от Мендеса. — Я хочу убить отца. — Что, прости? — недоумевает после такой насыщенной речи Чонгук и смотрит на погрязшего в мыслях Мендеса.- Если мы будем в Буэнос-Айресе, то я смогу отомстить этому чудовищу за годы побоев и унижений. Смогу отомстить не только за себя, но и за брата, и за мать, а после заберу Юнги. Я уехал, когда ему только 13 исполнилось и очень жалею об этом. Он итак мелкий, щуплый, даже сдачи дать не может, остался один под тиранией отца, а я повелся на новую жизнь, потому что чертовски устал. — Не вини себя. Тебе нужно было учиться и наконец снять с себя те цепи. Ни ты, ни он не виноваты, — Чонгук утешительно хлопает союзника по плечу и протягивает виски, — Сейчас твоему брату как раз приблизительно 18 и он на полных правах может уехать и начать все заново как ты 5 лет назад. — Он меня не простит. Я обещал ему вернуться сразу же как все наладится, но…- Хосок не успевает договорить, потому что его перебивает Чонгук. — Но ничего не наладилось! Прекрати говорить так, будто ты все это время в сказке жил! Ты встал на путь мафии, а это уже значит, что что-то пошло не тем путем. Ты все это время взрывался не от счастья, а от пуль, ты уходил в самое пекло и я более, чем уверен, что в эти минуты, будучи у смерти на руках, думал именно о нем, — Чонгука взрывает это самобичевание Мендеса, — Я своего брата всегда выбираю, потому что люблю. Несмотря на то, что у него назревает турнир, я не смогу его оставить в Леоне, потому что Лукас может устроить геноцид нашим семьям. Если Юнги верит в тебя, то до сих пор ждет. Я в этом уверен, а если эта отчаянная преданность у вас семейное, то этот человек для меня уже является достойным, что почти невозможно для других. У меня не было никаких напарников до тебя, потому что это не кто-то, кто будет стоять по правую руку на ступень ниже, а тот, кто на одном уровне с тобой, на одном пьедестале. Прекрати размазывать себя по стенке и спроси его напрямую. Ответит верой на веру — лучше быть не может, откажет — значит тому и быть. Дерзай. У тебя три дня до встречи с ним, если ты, конечно, выберешь брата, — Чонгук забирает кольт и, заискрив взглядом, выходит из кабинета.***
Юнги провожает семинаристов, закончивших заниматься позднее, чем обычно, заботливо гладит их волосы и говорит быть аккуратнее, поскольку время позднее, а большинство из них дети. Юноша обходит здание, тушит лампадки и сметает пыль с фресок. В соборе тепло и тихо. Папа Римский уехал пораньше, чтобы подготовить занятие для дьяконов, а остальные священники оставили Мендеса на дежурство. Каждую неделю по расписанию дежурит один человек из касты. Как правило, он задерживается на час, протирает места для молебна, раскладывает священные писания по полкам и выбрасывает жженые свечи. Юнги блаженно вдыхает чуть выветрившийся запах ладана и ходит меж рядов. Мендес давно приметил атмосферу пустой церкви, когда не слышно голосов и причитаний на клиросе, когда во всем зале не стоит до тошноты сильная смесь запахов людей и воска. Юнги обожает свою работу, когда ему никто не мешает по-настоящему молиться Богу. Свет от редких лампадок тускнеет. Юнги тушит оставшиеся и, перекрестившись, тихо стуча обувью идет к выходу. Подходя к самой двери, его перехватывают чужие сильные руки и отбрасывает к стене. Мальчишка сильно испугавшись вскрикивает, но ему одной рукой зажимают рот, другой давят на шею и прижимают всем телом к поверхности, держа буквально на весу. Шею прожигает чужое неравномерное дыхание. — Попался, — с возмутительной наглостью говорит незнакомец. Юнги поднимает испуганный взгляд и видит их епископа — Альваро Паэса. Мужчине около 36 лет, у него подкачанное тело и сильная хватка. Мендес дергается, пинается, пытается разжать челюсти и завопить на весь собор, но давление на шею увеличивается, — Куда собрался? Думаешь мы не одни в здании? Я его два раза лично обошел, чтобы убедиться в обратном, — гадко шепчет епископ, засматриваясь на тонкую бледную шею сопротивляющегося Мендеса и, не сдержавшись, засасывает кожу, оставляя метку. Юнги до жути противно, он смотрит с большой ненавистью на мужчину, пусть и конечности у него заблокированы, парень этого ублюдка взглядом слой за слоем вскрывает, еще поджечь каждый по отдельности успевает. Злоумышленник бесчинно лапает мальчишку, подтягивает на себя и сильнее вжимает в стену. Юнги мечется, мычит в широкую ладонь, но его быстро затыкают нежеланные губы. Паэс целуется больно, как животное, кусает заложника за язык, если он пытается подать звук и с силой мнет задницу Мендеса. Юнги уже от своего бессилия плакать хочет, каждое его действие блокируется, а интерес епископа наоборот увеличивается. — Не хочу тебя отпускать, хочу, чтобы ты полностью моим был, — распаляется сильнее мужчина, пытаясь стащить с уже совсем испуганного мальчишки широкие черные штаны. Альваро Паэс перевелся в кафедральный собор Буэнос-Айреса три года назад, будучи еще священником. Мендес уже тогда чувствовал на себе отвратные раздевающие взгляды со стороны мужчины, даже жаловался отцу, за что был неоднократно наказан им же, якобы за клевету на священнослужителя. Юнги старался остерегаться нелицеприятной личности, но каждый раз будто бы назло сталкивался с ним то на мессе, то на дежурствах. Мужчина тогда ничего запрещенного не делал, но, якобы столкнувшись с Юнги, пытался незаметно облапать его. Мендес более, чем уверен, что свой статус епископа Паэс получил обманным путем, но сейчас это роли не играет, ведь Юнги обязан по церковной иерархии подчиняться ему, но в данный момент лишь отбивается от неприятных прикосновений. Парень резко дергает ногой и бьет в пах и выскальзывает из хватки, затем со всей силы бьет мерзавцу по ноге и выбегает из собора. Альваро смачно выругивается и кричит угрозы о следующем разе в след Юнги, но того уже нет, ни в соборе, ни в состоянии душевного равновесия.