***
— Волнуешься? — в лоб спрашивает выходящего из душа Хосока, Чонгук, — Как никак, не каждый день мстишь человеку, что испортил тебе жизнь. — Не волнуюсь, боюсь, — Мендес растирает волосы махровым полотенцем и закидывает его на плечо, — Боюсь, что все сложится не так, как нужно. — Боишься, что Юнги не ответит взаимностью, — не спрашивает, а утверждает Кортес и Хосока это бьет аккурат в сердце, — Я всегда боялся оказаться на твоем месте, это очень страшно, когда самый близкий человек от тебя отворачивается, но я уверен, что Фортуна над тобой сжалится. Ты отстрадал свое. Пять лет метаний точно не от большого счастья. — Да, спасибо, — с легкой скорбью говорит Хосок и ложится на кровать. Они обговорили и повторили план девять раз, на десятый ни сил, ни желания нет. Осталось время только чтобы подумать. — У тебя есть фото брата? На случай, если мы его увидим на нашем объекте и сразу отгородим от пуль рейда. — Нет. Я, когда уезжал — даже не подумал о фото. — Соц. сети? — Он слишком скромный, чтобы выкладывать себя на всеобщее обозрение, священники его, в свое время, сильно прижали, даже если я защищал. Они всегда манипулируют теми, кто слабее, чтобы не получить отпор, а он ведь маленький и щуплый, как котенок, — Мендес переворачивается на бок и смотрит в стену, перебирая мысли, — Да и я знаю, что к нашему объекту он не причастен. Брат привязан к Basilica del Santisimo Sacramento, вряд ли он будет как-либо проходить мимо главного кафедрального собора. Я интуитивно чувствую. Кортес понимающе кивает и поднимается с кресла, — Я не умею поддерживать, более того, я людей вгоняю в состояние, когда им эта поддержка жизненно необходима, но…- Чонгук делает глубокий вдох, — Попробуй мысли перенаправить, дать им силу и движение. Ты сейчас сидишь без лица и думаешь о смерти. Это чувствуется. Ты от них сейчас не избавишься, потому что имеешь право чувствовать это и продолжай думать о смерти, только не о своей, и не о смерти брата, даже про отца забудь. Думай о гибели старого. Все, что когда-то заставляло тебя выворачивать сердце наизнанку, все, что заставляло чувствовать животный ужас — оно умирает, притом по-разному. Страх тонет, потому что сам тебя топил, гнев сгорает, потому что выжигал тебе все нутро. Все шрамы затягиваются. Новое только и ждет, чтобы ты наконец расправился со всей гадостью, что не давала жить. Тебе не нужно цепляться за прошлое, чтобы существовать. Тебе не нужно цепляться за будущее, чтобы существовать. Слышишь? — Чонгук трясет парня за плечи и улыбается, потому что тот самый нужный огонь в глазах не потух, он горит как олимпийский факел и Кортес даже про себя отмечает, что у людей бывает сердце, пусть сам его не имеет, — Брат тебя простит, обязательно простит, потому что любит и любовь эта взаимная, настоящая, ее можно скрутить в нить и протянуть вокруг земного шара в тысячу оборотов, и она не порвется до того момента, пока чье-то дыхание не остановится, ведь те, кто молчал — перестанут молчать.***
Священник поднимается по ступенькам в самую высокую точку собора. Внизу слышны песнопения и молитвы прихожан. Мужчина обегает линию пересечения ступеней и, схватившись за перила, бежит наверх. У него сильная одышка и мушки перед глазами, но он все равно бежит, чтобы вовремя проверить товар и оповестить «США». Мужчина судорожно расправляет связку ключей и со стуком открывает трудно поддающуюся дверь. Как и положено, в углу лежат накрытые синтетической тканью деревянные ящики с товаром. Священник облегченно выдыхает и набирает заказчика. Ему отвечает Лиам — наемник Чонгука. Тот говорит, что сделка в деле и люди «США» подойдут через полтора часа. Мужчина с спокойствием возвращается обратно на мессу. Юнги находится в главном зале, но ловит на себе оскорбленный и все еще жадный взгляд Паэса из глубины толпы. Парень епископа раньше остерегался, а сейчас откровенно боится. После случая с домогательством прошло три дня, Мендес подойти и разъяснить ситуацию не решался, рассказать отцу — равно самоубийству. Сам Альваро на этот счет ни слова не проронил, лишь метал взглядом те же молнии в Юнги. Проходит около 15 минут после начала службы. — Оцепляйте. Отбой, — говорит в рацию Чонгук и не верит собственным словам. Он решился на такой рисковый шаг. Нападения на фонды были куда проще, потому что происходили на своей территории и не затрагивали других людей. Кортес смог выйти на более глобальные вещи, он горд собой даже если проиграет, — Хосок, ты на пути в Базилику? — Да, вряд ли еще выйдет такой случай. Очень жаль, что пропущу твое веселье, — шутит в трубку Мендес. — Я привезу с собой какой-нибудь трофей, — с ухмылкой говорит Чонгук, — Привезу тебе Библию. — Будто я ее наизусть не знаю, -смеется Хосок, — Мне пора. Отбой. — Отбой. Чонгук наблюдает за своими людьми, которые как муравьи оккупируют здание кафедрального собора. Вокруг ни души, Кортес собственной удаче улыбается и идет навстречу смелости, вальяжно и манерно так. Снайперы и участники рейда в одежде тьмы по одному забегают в здание, буквально пронизывают его. Чонгук видит характерный сигнал фонаря с самого высокого этажа, а затем заходит внутрь, но с закрытыми глазами. — Огонь, — с большим удовольствием, но не отрывая глаз, кричит Кортес и его слух услаждают звуки выстрелов и криков. Чонгук так и стоит в соборе с закрытыми глазами, упивается пронзительными мольбами и предсмертными всхлипами, проносит их через себя и чувствует. Эрнесто де Кортес чувствует власть. Он для нее все это время и жил. Когда криков становится все меньше Чонгук думает, что момент прошел, но век не размыкает. Поднять глаза его заставляет крик, настолько пронизанный силой и страхом, что Чонгук думает, что так звучит отчаянье. Мужчина тут же поднимает взгляд и перестает дышать. Картина перед ним на все золото мира. Хоть сейчас поставь холст перед самым искусным художником и заставить рисовать. Не нарисует, потому что это искусство видит только Чонгук. Оно создано только для него. Его невозможно передать красками и кистями, оно написано самой свежей кровью. Посреди церкви, залитой красным маревом, среди убитых тел священников в белых халатах с золотыми крестами на груди, на самом пьедестале распят окровавленный мальчишка, прижатый снайпером. Тот говорит ему сдаться и получить прощение, но паренек упорно бьется и кричит, говорит, что не умрет никогда. Чонгук смотрит на бледное, почти прозрачное тело, испещренное царапинами и кровью, и теряет почву под ногами, потому что такую тигриную сталь, заключенную в невесомом теле, он еще не видел. Это мальчишка его зацепил, возможно надолго, возможно на всю жизнь. Его не тронули люди Кортеса, несмотря на то, что на хрупком теле висит одежда священников. Этот до ужаса напуганный и смелый котенок невинен, незрел, его никто не посмеет тронуть. Чонгук приказал вычищать гнилую кровь, его даже самые жестокие наемники этого ребенка не тронули, да и царапины его только из-за этой тесноты. Кортес мысленно воспевает хорал тому, что выбрал правильных людей на свою темную дорогу. — Оставь, — на выдохе говорит Кортес и почти крадется к мальчугану. Тот кричит на всю церковь, но Чонгука это только сильнее разжигает. Кортес с жадностью смотрит на сползающего с пьедестала мальчишку и чувствует, как дрожь проходится от стоп до горящих кончиков пальцев. У Чонгука будто все сердце ходуном ходит. Этот мальчишка — его трофей, он несет в себе больше сюжетов, чем Библия. Кортес присаживается перед ним на корточках и тыльной стороной ладони оглаживает бледную щеку. Парень дергается назад и упирается в трибуну. — Помогите, — с дрожью шепотом произносит парень и чувствует предательскую слезу в уголке глаз. Чонгук его голосе и тембре тонет, но хочет больше, хочет захлебнуться. Кортес резко подхватывает опешившего парня и укладывает лопатками на пьедестал, будто снова распять хочет, — Подчинись, -шепчет тихо-тихо, но у Юнги от шепота дыхание спирает и тело все в мурашках. — Нет, — тем же шепотом отвечает Юнги и чувствует дыхание у себя на губах. — Подчинись — помилую, — Чонгук себя никогда таким благосклонным не чувствовал, но перед этим пацаном хочется весь мир положить и свое сердце рядом. Он его и не подчиненным помилует, хоть всю церковь положит к его ногам. Юнги не успевает ответить, потому что его целуют. Впервые в жизни так приятно, не грубо. Глубоко и сладко. Парень читал о прелестях поцелуев, но никогда не представлял, что это настолько взрывает не только мозг, но и сердце. Чонгук направляет, пробирается глубже и впервые в жизни чуть не стонет в поцелуе. Кортес целовал много людей, разного пола, но после поцелуя с этим котенком ему кажется, что он до этого и не целовался вовсе. — Отныне я твои вера, религия и Бог, — будто грохочет гром говорит Чонгук, берет серебряный крест и острым концом проводит по ключицам полуобнаженного парня, оставляя свое имя никогда затянувшимся шрамом. Юнги — его трофей. Чонгук свое пометил.***
— Время перемен. Даже ветер попутный, — сам себе бормочет Хосок сидя в машине. За тонированными окнами виднеется Базилика, в которой служили братья. От одного вида знакомого здания просыпаются, казалось бы, давно усопшие чувства. Мендес и определить какие именно не может — почти черный туман с проблесками света. Хосок бы прямо сейчас сел за руль и уехал бы к черту, но непонятное чувство, предупреждающее об эффекте бабочки приковывает конечности к полу. Парень осматривает улицу на наличие лишних глаз и выходит из транспорта. В небе сгущаются тучи, Хосок этой погоде поклоняться готов. Мендес никогда не любил солнце. Парень завешивал шторы в ясные дни и читал романы, а после мечтал о тех сюжетах в жизни. Каждый раз ему представлялся один силуэт и пусть Хосок даже не мог распознать ни лицо, ни пол, он уже его любил, самой чистой любовью, которой любят только дети. Юноша незаметно пробирается к черному входу и на месте скидывает с себя лишнюю одежду. Хосок быстро достает из сумки нужный костюм и впихивает сменные тряпки на его место. Хор, который слышно за дверью запевает Ave Maria, парень торопится. Он должен успеть войти в здание до конца песни. Мендес наспех натягивает на себя длинный темный подрясник, застегивает неудобную однорядку и вытертую рясу, прилизывает волосы и сразу же заливает их лаком. Со стороны он выглядит как типичный иерей и юноша этому несказанно рад. — Готов? — доносится голос Андреса из рации. — Как никогда, — быстро бросает Хосок и устанавливает глушители связи рядом с собором, чтобы службы узнали о ситуации как можно позже, — Чонгук уже в главном соборе? Не знаешь, как идет дело? — Да, зашел минут 15 назад, я нахожусь снаружи, чтобы вовремя заблокировать шоссе, — прокашливается напарник, — Но я слышал крики и выстрелы, значит, все идет именно так, как планировалось. — По-другому и не должно было быть, — с гордостью заявляет Мендес и получает смешок на той стороне, — Они уже на середине песни, пожелай мне удачи. — Удачи, cabron (исп. «козел»). — Ты что, поля попутал? — искренне негодует Хосок. — Обзываю на удачу, — быстрое молчание, — Ну или, чтобы у тебя был стимул выйти живым и отомстить за это. Отбой. Хосок смеется и вслушивается в мелодию. Теперь точно пора. Парень толкает дверь и чувствует давно забытые запахи ладана и жженого воска. Хочется утонуть в воспоминаниях, но юноша вспоминает, что пришел топить сам. Прихожане будто и не менялись. Все так же в углу сидит иссушенная старушонка, ближе всех к пьедесталу жмется хамоватая женщина, на сцене бормоча причитают святые отцы в золотых одеяниях. На клиросе тоненьким голосом вытягивает ноты солистка. Хосок оглядывается и замечает своих людей, не выпускающих еще ничего не подозревающих гостей. Мендес, в отличие от Кортеса, чужой крови не хочет. Люди нужны для того, чтобы отец сгорел сначала от стыда, а потом от чужой ненависти. Хосок тихо пробирается по запасным ступенькам на клирос и теряется среди певцов. Ближе к концу песни из алтаря валит пар и виднеется позолоченная Библия, следом, как и положено, выходит Папа Римский. Отец не изменился. Внешне точно, внутренне тоже. Хосок это видит. Отец с полной невозмутимостью кладет священное писание на пьедестал и под высокий голос девушки начинает читать, только длится это недолго, потому что оба голоса перебивает невероятно красивый бархатный баритон Хосока. Он пел в церкви на протяжении десяти лет и не вспоминал ровно половину. Прихожане замирают от очарования поющего голоса, музыка не останавливается. Девушка боится присоединиться к юноше, а отец багровеет, потому что Хосок резко срывает с себя головной убор и слышит удивленные возгласы. Его все еще помнят, помнят, как отрекшегося от религии неугодного Господу священника, который прямо сейчас поет церковную песню с такой красотой, какую не мог передать ни один священник в этом соборе. Песня заканчивается и, несмотря на всю порочность представления, прихожане аплодируют. Они забивают на церковные принципы и боготворят настоящую веру, потому что Папа Римский со всем своим величием меркнет рядом с Хосоком. Мендес показывает размашистым жестом начать мелодию сначала и подмигивает певице. Девушка краснеет, но покорно начинает петь партию заново. Хосок с необъятным ощущением спокойствия и свободы спускается вниз. Медленно, растягивает время, с каждой ступенью отцу мысленно по удару добавляет. Священник смотрит с той же яростью, но теперь она не ощущается такой давящей, Мендес его за один момент придушит, останется только мелкая пыль на руках. — Я, Хосок Мендес, урожденный Эль-Фрескуэло Кабальеро Мендес, сын Папы Римского и… убийца, — юноша делает акцент на последнем слове и специально улыбается как сумасшедший, смотрит с неизлечимым безумием, но на деле является самым настоящим человеком в церкви, — Я не пришел по ваши души, — делает первый шаг в сторону отца, — Нет, вы не подумайте, мне совершенно неинтересно убивать вас, — второй, — Да и металлом раскидываться не хочется, — говорит с псевдо брезгливостью, — Я лишь хочу забрать жизнь взамен своей. Все мы знаем этого человека. Большинство из вас видит в нем святого, — Хосок ведет себя как истинный актер, пусть и ножи у него не поддельные, — Но я хочу, чтобы знали кто он. Опускайте. После команды Хосока, парни, стоящие по бокам в хорах, опускают полотно, следом на него наводят проектор люди с амфитеатра. На экране появляются фото побоев, списанных счетов и сделки с наркодиллерами. — Все это отродье святейшего Папы Римского! — как шоумен говорит Мендес. — Единственное мое отродье — это ты! — с едва прикрытым страхом кричит Улисес. — Так спасибо, что создал меня! — с той же безумной улыбкой восклицает юноша, — Вот только фраза «я тебя породил — я и убью» отныне не работает. Месть — это блюдо, которое едят горячим, обжигая рот. Отец со злостью сжимает книгу в руках, пока слайды сменяют друг друга. — А это недавняя поставка оружия, совершенная моим отцом. Кольты, конечно, красивые, но в Бразилии лучше делают, — меняет слайд, — А вот это недавняя смерть чиновника. Вы же слышали о ней? Все подделано под несчастный случай, а на деле Папе Римскому был не выгоден открытый атеист при власти. Улисес теряет рассудок и сжимает книгу слишком сильно. Библия рвется по швам и падает на пол. Прихожане громко вопят. Папа Римский официально унижен. Хосок завершает показ слайдов и одним жестом выпускает толпу из церкви. Те с воплями и слезами выбегают из собора. Мендес терпеливо ждет, когда церковь полностью опустеет, а после достает стеклянную тарелку. — Я долго думал, как именно лишить тебя жизни. Ударить ножом — слишком быстрая смерть, практически без мучений. Отрезать по куску — я не варвар. Выстрелить в спину — только ты на это способен. А потом я вспомнил твои издевки, — медленно подходит к отцу, — То, как ты бил нас с мамой, как замахивался на Юнги и как бил посуду. Бороться со злом нужно самим злом, верно? — улыбается так по-дьявольски и крутит тарелку в руках, — Время расплаты наступает всегда, ты итак ее сильно отсрочил, — резко кидает посуду на пол, отчего та разбивается на куски. Хосок поднимает самый острый осколок и смотрит на него сквозь свет, — Жаль, конечно, стекла для такого гада, как ты, но участь такова — ты накормил меня стеклом вместо материнского молока, — неожиданно замахивается и режет прямо по шее, оставляя достаточно глубокий порез. Отец хрипит и падает на пол, пытается закричать, но голос будто выбили. Улисес пытается ухватиться за воздух, но Мендес наступает на кровоточащее горло. Остается только добить и вкусить всю сладость мести, но что-то не ладится. Не сегодня. Не сейчас. На ум все так же приходят картинки из детства, но даже самые страшные из них не могут заставить Хосока сейчас прервать жизнь того, кто ему его собственную кровью разукрасил. — Да что ж ты за мразь такая, — у парня почему-то льются слезы, — Я, отдавший пять лет мафии и криминалу, не могу убить такое чудовище как ты, — пытается утереть слезы, но они льются сильнее, — Почему так? Почему тот, кто выживал на разбое имеет больше нравственности, чем тот, кто служит Богу? Скажи мне! — отец лишь беззащитно дергается. Хосок срывает с него карман, вытаскивает телефон и открывает контакты, затем кладет устройство рядом с отцом, — Захочешь жить — сам наберешь себе скорую, — Мендес, полный обиды, уходит, но прямо у выхода из собора, не оборачиваясь, говорит, — Чудовища не пришли, я прождал их целую ночь.***
— Первые шаги сделаны, теперь мы должны расписать следующий и укрепить то, что уже получили, а дальше будем действовать по ситуации, — Чонгук впервые за последние сутки пьет свой любимый эспрессо триппло, смотря на суетливый Буэнос-Айрес в окно. — Почему мы не можем расписать все сразу? — Хосок в окровавленной рубашке сидит рядом, медленно потягивая виски. Он только вернулся из церкви, даже не успел переодеться, а Кортес ему уже на будущее что-то рассказывает. — Потому что когда ты пытаешься предугадать все — это все идет к черту. Самый точный план — придуманный в данный момент, в данной ситуации. Мы не знаем, что будет завтра. Вдруг я не доживу, хотя хотелось бы, — на последнем предложении у Чонгука проявляется легкое восхищение, стоит вспомнить того парня, распятого на алтаре. — Вы с Андресом, наверное, братья, он тоже о своей якобы смерти говорит постоянно, хотя если подумать, то первым умру я, — в голове Хосока неосознанно всплывают кадры, когда он почти танцевал латину со смертью. — К слову о братьях. Тэхен же в Мурсии и я прикинул, что раз мы соединяем криминальные Аргентину и Испанию, то один из нас должен курировать сейчас и Испанию. Если думать логически, то я смогу изучать рынки Аргентины, а ты базы Испании, чтобы складывалась полная картина, иначе мы точим только одну сторону катаны. — Я остаюсь в Аргентине, — отрезает Мендес. — Я знал, что ты так скажешь, поэтому пусть нас рассудят шахматы Сянци, — достает коробку и ставит на стол, — Ты азартен, так давай применим это. Хосок садится напротив Чонгука и внимательно слушает правила игры. Первые партии учебные, Мендес быстро вникает в суть и уже уверенно ходит колесницей и конем. Пятый кон Чонгук предлагает сделать решающим. Проигравший едет в Мурсию. Игра идет напряженно, Хосок почти матерится на испанском, постоянно поправляет угольные волосы, а Чонгук наблюдает и анализирует. Он сейчас не воспринимает Мендеса как верного союзника, в игре он может быть только оппонентом. Кортес себя по такому принципу продвинул в люди. — Шах, — распаленно говорит Чонгук и двигает свою фигурку, Хосок теряет ходы и начинает беситься. — Ты холеричен, поэтому и проигрываешь, — дразнит противника Чонгук, — Шах и мат, ты потерял все ходы, способные защитить генерала, — победно улыбается Чонгук, — Поздравляю, ты едешь в Испанию еще и присматривать за моим братцем, самолет через два часа, — улыбается как истинный дьявол. — Так вот почему ты так хотел в Буэнос-Айресе остаться! Ты ведешь нечестную игру! — искренне негодует Мендес. — Честность — понятие субъективное. Тебе с ним скучно не будет. — А я и не сомневаюсь, — обиженно бурчит Хосок. Он так скучал по дому, хотел побыть на родине, а его нагло высылают обратно, — Еще и Юнги не нашел, — Мендес расстроен и это видно. — Я наведу на него справки и обязательно сообщу тебе, а дальше разберемся. Его полное имя? — Хосе-Мануэль Кабальеро Мендес.***
Хосок так же спит практически весь полет и раздраженный после чрезмерного сна плетется к такси. Чонгук пару часов назад прислал геолокацию пригорода, где сейчас живет младший брат, Мендес лишь вздыхает, когда видит насколько это глушь. Место выглядит очень ухоженным, но по сути типичная ферма. Хосок не уверен есть ли там супермаркеты. Дорога занимает около двух часов, такси останавливается где-то в центре населенного пункта по просьбе юноши. Хосок, поблагодарив, выходит из машины и настраивает навигатор. Солнце почти село, небо залито темно-фиолетовым маревом. Рядом ходят влюбленные подростки. Мендес спрашивает у одной парочки о магазине и идет прямо туда. Готовить что-либо сил нет, поэтому Хосок берет две пачки рамена на случай, если Тэхен прошатался по городу весь день и не успел ни приготовить, ни поесть. Дорога к дому занимает еще полчаса. Хосок приходит чертовски уставший и даже не замечает то, насколько уютен и не отделан безвкусной роскошью дом. У Чонгука определенно есть чувство стиля, потому что все обшито дорогим деревом. Мендес с трудом открывает дверь в сумерках и проходит внутрь. Темно. Есть ощущение, что никого и нет, но в дальней комнате первого этажа слышится шорох. Юноша настораживается, откладывает пакеты в сторону и тихо крадется, чтобы посмотреть что это. После шорохов включается свет во всем доме и в теплую деревянную гостиную забегает миловидная бабуля. У нее порозовевшие щеки и все признаки долгой истерики. — Вы господин Хосок? — дрожащим голосом спрашивает женщина. — Я, а что случи… — Он совсем от рук отбился! — заливается слезами в истерике бабуля, — Ну что ему на месте не сидится! Брат для него все делает, а он все «свобода, свобода». Бессовестный! — Успокойтесь, — Мендес наливает стакан воды и подает всхлипывающей старушке, — Расскажите, что случилось. — Тэхен сбежал. — Куда? — В сторону поля поскакал, — показывает рукой бабуля. — Успокойтесь и ложитесь спать, я разберусь, — парень аккуратно направляет ее в сторону спальни, бабуля все благодарит его, благословляет и просит быть аккуратнее, будто он ее родной сын, даже пытается еды с собой дать, — Сегодня же будет мирно спать у себя в кровати.- Хосок Тэхена никогда не видел, но почему-то уверен, что запросто его найдет и узнает. Мендес быстро набирает Чонгука. Тот отвечает сонно. — Ты закидывал какие-нибудь датчики брату? Он уже куда-то смылся, — Хосок не менее уставший, но он пообещал бабуле поймать беглеца. — А, так не в первый раз. Конечно, привязал его к системе отслеживания. Я наберу Лиама и скину тебе координаты, дай мне буквально пару минут, — Кортес отключается. Через 15 минут телефон парня вибрирует от смс напарника. Хосок по пути хватает яблоко и идет вдоль поля. На улице начало мая. Ночью немного прохладно, повсюду запахи дикой вишни и сирени. Мендес впервые за долгое время так гуляет и улыбается ночи. За спиной столько крови и борьбы, но он просто идет по полю и наслаждается этим теплом и звездной ночью. Идти приходится недолго, уже спустя 20 минут вдалеке виднеется сидящий на земле силуэт. Хосок приглядывается и тихо идет к нему. Почти подойдя, юноша случайно наступает на прутик, который с треском ломается. Фигура оборачивается и вскакивает с места. Мендес бежит за ним, но не догоняет. Ему нравится эта игра в кошки-мышки. Нагнать парня ему не составляет труда, но чувство свободы накрывает полностью. Фигура замедляет бег и Хосок ловит его со спины, блокируя руки и включая фонарик на телефоне. — Поймал, — как хищник почти рычит Мендес, разворачивает парня к себе лицом и почти ахает. Тэхен красивый. Невероятно. Но эта дикая страсть, что исходит от него куда краше. У юноши кожа медовая, будто расплавить как карамель прикосновениями можно, а глаза теплые как июльский закат. Хосок в его взгляде свою душу топит, просит захлебнуться, потому что от теплоты взгляда Тэхена и умереть не жалко. «Пал смертью восхищенных» — написал бы на собственной могиле. Тэхен жадно рассматривает в ответ. Хосок пахнет домом и горячими объятиями. Они оба плавятся от такой тесной близости и пусть на улице холодно, каждый из них сейчас сгореть готов, — Не убегай больше. — Убегу, — нарочно распаляет его Кортес, — Ты же Хосок, которого мой брат подослал? — Я, — Мендес еле отрывает себя от чужого тела, — Почему ты не закричал и не позвал на помощь? Вдруг я маньяк? — В такой глуши маньяки не водятся. — Верно. Единственный, от кого тебе стоит спасаться — это я. — Так догони, — игриво кричит Тэхен и бежит в самое поле среди иван-чая. Хосок счастливо улыбается и бежит за ним. Быстро не нагоняет, дает почувствовать себя быстрее, затем бесшумно опускается в траву. Кортес теряет его из виду и переходит на шаг. Мендес снижает яркость на телефоне на минимум и заходит в музыку. Тэхен подходит совсем близко и Хосок поднимается из укрытия и притягивает к себе, кладя одну руку на талию и беря чужую в свою. — Когда-нибудь танцевал латину в поле в полночь? — из телефона доносится подходящая музыка. — Нет, что вы, господин, — улыбается Тэхен, горячо обнимая руками его шею. — Так давайте исправим это, миледи, — обнимает за талию младшего и заводит в танец Хосок. Они танцуют посреди цветов, так горячо и распаленно. Эта пара никого вокруг себя не видит, только наслаждается моментом. Хосок ведет аккуратно, лишнего себе не позволяет. Тэхен смело двигается навстречу и подогревает жар. Им сопутствуют ветер и звуки сверчков и леса. Этой ночью не нужны были звезды, потому что самые яркие танцевали на земле. Кортес это никогда в жизни не забудет и будет вспоминать как мантру перед выступлениями, а Хосок мысленно добавляет это в список лучших ночей. — Меня зовут Тэхен Кортес. — Приятно познакомиться, Страсть.