***
Чонгук впервые за три года открывает старый румынский коньяк. Он прикасался к алкоголю как можно меньше. Детские воспоминания о пьяном отце били тревогой каждый раз при виде спиртного слишком близко. Кортес не понимал всеобщего ажиотажа, не понимал, почему другие кураторы помешаны на алкоголе и наркотиках. Чонгук продавал их наравне с другими товарами, но сам к дури не прикасался. Мужчина никогда не был правильным. Он слушает свое тело, но сегодня рука не дрогнет, пока он будет наливать бокал запретного плода, потому что осознание масштабности всех событий приходит только сейчас. Кортес не трус, но такой смелостью как брат не обладает. Чтобы решиться на то, что произошло ему потребовался не один год. Чонгук импульсивен. Обычно это проявляется в быстрых, иногда рискованных поступках, но не в выборе, что сделает переворот в криминальном мире. И если сначала Кортес чувствовал манию величия, то сейчас он не может избавиться от липкого страха. Строить бизнес сложно, почти искусство. Чонгук его построил и поднялся, его не остановили ни власть, ни полиция, потому что Кортес прирожденный дипломат. Политическая ситуация Испании оставляет желать лучшего, криминальный мир разделился на касты и группы и Чонгук метался между ними, искал того, кому довериться, чье покровительство взять и он не нашел, потому что каждый думает лишь о родном наследнике, не хочет раскрывать карты и плодить конкуренцию, даже если клан продержится еще максимум десятилетие. Кортес чувствовал себя никчемным, будто ходил и сдувал пылинки с пустующего серебряного трона, но не сейчас. Чонгук нашел свое место и показал его другим. Он укрепил свой авторитет и замахнулся на недостижимое. — Я хочу создать государство, — с расстановкой проговаривает Кортес. — Что? — снимает с себя наушники для прослушки ФСБ Дилан, — Ты что-то сказал? — Я хочу создать государство. Полностью светское, чтобы главной верой людей стала наука. Религия и секты потеряют свою значимость, люди смогут свободно вздохнуть, ведь зачастую именно вера является мотивом войн. Человеческая жизнь станет высшей ценностью. Вместо тысяч храмов в день будут строиться институты, больницы, центры. Огромные пожертвования пойдут на развитие науки, а не церкви. В мире не будет сексизма и гомофобии. Мы станем образованнее, интереснее, наша культура обретет новые очертания, сознания избавятся от оков, после смерти ничего не будет. Мы наконец начнем жить сейчас, а не для шаткого Рая. — Как именно ты хочешь это сделать? — искренне удивляется Дилан, потому что Чонгуку не свойственны подобные мысли. Тот, скорее, новое оружие поставит на продажу, — Ты имеешь связи лишь в темной экономике, на действующую власть ты не выйдешь, а если устроить выборы, то вряд ли тебя изберут, если обнажится твоя подноготная. — Я не говорил, что буду действовать по общепринятым правилам. Мы разработаем четкую стратегию, создадим новые устои и сделаем главной ценностью познание. Разум вытеснит Ад.***
— Почему не работает? — бесится Тэхен, с силой вдавливая апельсин в соковыжималку, но фрукт не поддается и в контейнер льется ничтожно мало сока. Парень долго мучается с устройством, пока сзади не подходит Хосок и не втыкает шнур в розетку. Кортес заливается краской и не поворачивает голову в сторону подошедшего, Мендес на это только улыбается. — С быком справляешься, а с апельсином нет? — с едва проскальзывающей наглостью язвит Хосок. — Да, и с быком, и с соколом, — пронзает взглядом стол, — А апельсин не животное, — все же разворачивается и смотрит куда-то в грудь Мендесу, боясь показать робость рядом с юношей. — Сокол значит? — приближается ближе Хосок, — А я себе лису не планировал заводить. Говорят, они хотят, чтобы их погладили, но при этом хотят укусить руку, которая их гладит, — опускает руку на плечо парня и несильно сжимает. — Они могут не просто укусить, но и откусить, и не только руку, — отворачивается Кортес и начинает резать фрукты. Хосок тянется за кусочком, но Тэхен несильно бьет, — А соколам нельзя фрукты, подавиться могут, — незаметно для Мендеса улыбается. — Фрукты нельзя, а ягоды можно? — снова разворачивает к себе, — Слышал они вишни любят очень. — Вишни можно, — проиграв улыбается Кортес, рукой тянется назад и быстро хватает магазинную вишню, — Но только такую, — с усмешкой пихает ягоду Хосоку и убегает в сад, пунцовея лицом. Они живут вместе уже неделю, но Тэхен все равно предательски теряется и ведет себя как влюбленный подросток рядом с Хосоком. Старший тоже проявляет интерес, но пока что это похоже на игру, которая устраивает обоих. Тэхен понял, что любит людей своего пола, когда в первый раз попал на корриду с харизматичным матадором, а Мендес до конца еще не осознает, но соотносит проявление с началом общения с Андресом. Тэхен сидит под цветущей сакурой и долго думает. Сначала о Хосоке, после — о карьере. Ему обидно из-за перерыва, давно зажившая нога изредка напоминает о случившемся, а новости о соперниках заставляют сердце прилипать к позвоночнику от мерзкого чувства. Кортес скучает по Хектору и Софьяну. Те провели с ним все детство и юность и сейчас встречать особенный в году май без них тоскливо, но Тэхен благодарен, что все обернулось именно так, ведь он не видел весну такой. Кортес видел ее только из окна машины в перерывах между турами и ночью, если мучает бессонница. Тэхен благодарен и брату за подосланного Хосока. Мендес открывает ему мир, будто юноша все эти девятнадцать лет и не жил, только существовал, глотая пыль на арене. В этой глуши Тэхен чувствует себя настоящим, потому что не надо прикидываться идеальным, не надо показывать уважение к подлым соперникам. Здесь есть прекрасный человек и звездная ночь. — Как пышно цветут в этом году деревья… но гляди — вон то не цветет. Однако, когда оно распустится, я уверен — оно окажется красивее всех, — подсаживается Хосок. — Ты сейчас Мулан процитировал? — наслаждается обстановкой Тэхен. — Да, всегда любил этот мультфильм. — Одно рисовое зерно склоняет чашу весов. Один человек может стать залогом победы или поражения, — цитирует в ответ Кортес, — Здесь действительно много смысла. А ты бы пошел на войну вместо отца? Единственный вопрос, способный обескуражить Хосока прозвучал. Юноша всерьез задумался, ведь его отец мразь последняя, тот, кто сам променяет сына на власть. Мендес его почти убил, а здесь на войну пойти. — Пошел бы, — отрезает Хосок, — Даже несмотря на то, что он и не отец мне. Я до его уровня не опустился бы, смерть с ним сама рассчитается. Бог мне судья. — Ты веришь в Бога, будучи мафией? — Тэхена в очередной раз поражает личность Хосока, он неправильный, но не сломанный и этим сильно интересует. — Всевышний необязательно должен быть привязан к вере. Он может быть сконцентрирован в чем-то, например, в человеке, а может быть вездесущ, словно воздух. Ты сам для себя можешь быть Богом, потому что его никто не видел. Почему нужно придерживаться старых идеалов, когда можно создать новые? — Ты в какой-то степени прав, но зачем тогда он нужен? — Людям нужно во что-то верить, чтобы не сойти с ума. Люди думают о девяти кругах внизу, проходя их на земле, потому что так проще, но они не задумываются о важности выбора веры. Я служил в католической церкви большую часть жизни и более чем уверен, что православие более искреннее. У католиков месса проходит на латыни, прихожане просто сидят и слушают молитвы на фоне органа. На стенах просто скульптуры с сюжетами, будто безликие. Когда крестят младенца его обливают водой, несмотря на то, что вода таким способом может не окропить его тело целиком и получается ахиллесова пята. На причастии всех делят на мирян и служителей. Мирян кормят пресным хлебом, а служители получают хлеб и вино, а говорят, что все равны перед Богом. А исповедь меня убивает, потому что грехи отпускаются только за добрые дела, но ведь если человек не раскаялся, но покормил котенка еще не значит, что он сожалеет о содеянном, он сделал это для галочки, а не от сердца, — взгляд Хосока заметно темнеет. — А православие? — деликатно интересуется Тэхен, замечая, что взгляд напротив яснеет и сбрасывает напряжение. — Православие основано на совести. Там не порицаются атеисты, потому что именно они, люди, что верят, что за плохие деяния им ничего не будет, живут по сердцу. У них нет мессы, только литургия на старославянском, где все прихожане стоят и показывают свое стремление к Богу. Там нет органа, только живое пение. А если молодые люди обвенчались, но поспешили и поняли, что не являются лучшими людьми в жизни друг друга, то могут расторгнуть брак через Патриархию, в отличие от католиков, презирающих любые разводы. Православные погружают младенца в воду, чтобы полностью омыть святой водой. На причастии все равны и каждый получает кислый хлеб и вино. — А исповедь? — окончательно расслабляется Тэхен и с большим интересом слушает Хосока. — Исповедь настоящая. Именно такая, какой она должна быть. Тебе отпускают грехи, если ты раскаиваешься. Больше радости будет на небесах от одного грешника кающегося, чем от девяносто девяти праведников, не нуждающихся в покаянии.***
— О чем ты думал? — Что? — О чем ты думал? — О Боге. — К черту Бога. По сознанию Юнги плывет один и тот же диалог. Он меняется, приобретает новые формы, но последняя фраза все также четко впивается в голову и пульсирует. Мендес только в начале пути, а уже устал. Он находится в незнакомом месте уже неделю. По расписанию приносят еду и единственной отрадой становится та самая женщина, приносящая витамины ровно в семь вечера и оставшееся время до сна рассказывающая о своих детях и жизни извне. Юнги слушает все, даже впитывает советы и нравоучения, хотя раньше отнекивался от любых поучений. По семье юноша немного скучает, но об отце даже думать не хочет. Последние события выбили почву из-под ног и заставили посмотреть на жизнь вниз головой, но вопреки этому Юнги все равно верит и ждет, что однажды он почувствует твердость братского плеча, упрется в него головой и то, что было до этого потеряет смысл. — Откуда этот шрам? — будто бы невзначай спрашивает Юнги в очередной вечер с Луизой. У женщины от середины шеи, переходя на плечо и вплоть до самой кисти левой руки тянется разветвленная красная зажившая полоска, — Извини, это было бестактно, — тут же осекается парень, подумав о трагичности и боли прошлого. — Когда мне было семнадцать, — тут же успокаивает его Луиза, — Я полюбила парня с дымчато-черными волосами. Его взгляд был полон гордости и жара. Он называл меня Кармен, — выражение лица дамы трогает мягкая улыбка, — Мы были взаимно восхищены. Я пекла ему свежий хлеб каждое утро — он приносил распускающийся гибискус, даже в суровые зимы. Это был его цветок. Арамис был похож на него. Такой же огненный, его нельзя было потушить. Он был романтиком, который нравился всем без исключения, но он выбрал меня, именно тот, кто внешне был прекрасен также, как и внутренне и выбрал испанскую простушку. — Вы смогли быть вместе? — Нет, — Луиза опускает взгляд, наполненный искрящейся болью, — Арамис был французом. Его семья находилась в Испании из-за однажды неправильно заключенного контракта. Когда он закончился — их больше ничего здесь не держало, к тому же родители сильно желали, чтобы их сын нашел себе француженку, но Арамис не поддавался. Он говорил, что в любом случае вернется за мной. — Вернулся? — Ночью перед его отъездом шел дождь. Была невыносимая гроза, ветром можно было сдвинуть мельницу, но он очень просил попрощаться с ним в том поле среди цветущего гибискуса, который на фоне сверкающего неба выглядел как пожар. Я увидела его дымчатую макушку и без страха побежала в самое поле. Над головой были жуткие раскаты грома и полосы молнии, но я этого не замечала. Все, что я видела в тот момент — его силуэт. — Это был он? — Он. Такой же невероятный и недостижимый. Мы стояли посреди поля, над которым клубится молния. Он долго-долго признавался в любви и обещал вернуться сразу же как обустроится во Франции, но лучше никому не становилось. Сама мысль о том, что нам придется расстаться не менее, чем на три месяца выжигала все внутри, несмотря на то, что снаружи был дикий холод и мы были раздеты, невзирая на то, что я чувствовала тепло его тела и слышала как бьется его сердце — мне казалось, что он не вернется. « — Пойдем домой, здесь невыносимо холодно, ты заболеешь, моя миледи, — шепчет ей на ухо юноша и стягивает с себя льняную кофту. Луиза недолго смотрит ему в глаза и в один миг начинает рыдать навзрыд. Ощущение скорби выедает легкие, дышать практически невозможно, лицо беспощадно хлестает ветер. — Ну же, миледи, от слез ты станешь похожа на алую розу, никто не заслуживает видеть тебя такой открытой и прекрасной, — парень гладит смоляную волосы и прижимает макушкой к своему плечу. — Пообещай мне, что если покинешь меня, то в Раю разобьешь свой сад с гибискусом. Пообещай мне, — сквозь истерику восклицает Луиза и прижимает к себе льняную кофту, — Пообещай. — Я не умру, но даже если отдам за тебя свое сердце, то буду вечен, пока ты меня помнишь, — И в Аду расцветают сады. Луиза поднимает голову и видит, как электризуются волосы юноши. Девушка вскрикивает, а Арамис быстро отталкивает ее от себя, но Луиза успевает схватить его за руку. Прямо в сердце парня бьет не граничащий с жизнью разряд молнии и часть энергии поражает руку девушки. Арамис замертво падает на землю с пустым мертвым взглядом, а Луизу ослепляет так, будто глаза выжег адский огонь. Она уверена, что так и выглядит смерть. И она просит ее забрать с собой, усадить на костях или отправить в забвение, но не просыпаться в кошмарной реальности, где больше нет его. Лучше провалиться в темноту и навсегда забыть, что такое свет, только не думать о конце, не думать о страданиях, ничего не чувствовать. Луиза с этой болью не справится, не сможет ужиться с душераздирающим криком, выжигающим грудь и каждый день быть поглощенной темнотой и разрываемой болью, но жизнь над ней издевается, подкидывает воспоминания, где они были действительно счастливы, не подозревая об этом. Фортуна сыграла с девушкой злую шутку, лишив ее жизни, не прикасаясь. Отныне для Луизы справедливости не существует. » Юнги сидит на полу и, не сдерживаясь, рыдает. Он, оказывается, и не знал, что такое боль, все думал, что это рана на бедре или очередная перепалка с отцом. Мендес был уверен, что ситуация с братом — самое большое несчастье, которое только может случиться в мире, но его брат жив, он дышит и ходит по земле. Юнги может его увидеть и обнять. Мендес слишком рано себя похоронил, заживо. — Я буду бороться, — с всхлипами говорит парень, уткнувшись локтями в колени. Луиза сидит рядом и с большой скорбью улыбается. Арамис не покидал ее даже спустя двадцать лет. Каждый день она вспоминает о солнце, что когда-то погасло на земле, но не в ее мире. Она думала, что разлюбит спустя десятилетия, но любовь оказалась прочнее алмаза. — Насколько вы еще чувствуете свою любовь к нему? — пытается успокоиться Мендес, утирая слезы, — Насколько вы его любите сейчас? — Я всегда была добродетелью. Я мечтала бороться со злом, но через год после его смерти ушла работать на мафию, совершая далеко не чистые поступки. — Почему? — искренне недоумевает Юнги. — Он много грешил в молодости, совершил много необдуманных, невзрослых поступков. Арамис всегда говорил, что за свои деяния попадет в Ад, а я в Рай и мы никогда не встретимся. Он обещал, что в Аду расцветут сады. Я пойду в преисподнюю ради него, такова суть всех главных злодеев, — Луиза чувствует, что боль обретает новые очертания. Она становится светлой и такой вдохновляющей. Она больше не обваливается лавиной и не сочится вместо крови. Боли не стало меньше. Луиза приняла ее и сделала частью себя, — Он обещал мне. Теперь и ты обещай, что будешь бороться за себя и за брата. Ты найдешь его, и вы будете счастливы. Обещаешь? — Обещаю, — как приговор говорит Юнги и протягивает свою руку в ответ Луизе. Женщина соединяет их ладони, — Это вера. Она необязательна должна быть адресована Богу. Верь в вашу любовь. — Верю. Луиза уходит, а юноша еще полчаса ворочается в постели в попытках уснуть. Сон нитью наматывается на голову, но тут же разбредается от любого звука. Мысли перегружают мозг и давят. Становится душно. просто невыносимо. Юноша тихо поднимается с постели и подходит к окну. Его можно открыть для проветривания, но сверху стоят решетки, через которые не выйти. Юнги открывает окно и вдыхает запах ночи и рядом цветущей сирени. Его заключение не бессмысленно. Одна неделя помогла переосмыслить картину мира лучше, чем это было сделано за восемнадцать лет. Мендес без сомнения пометит этот период как один из самых значимых в жизни, даже если он принес нечеловеческую дозу боли. Юнги нашел успокоение в темнице, когда кто-то мечется на воле. Из дум парня вырывает громкое копошение внизу. На электронных часах показывает два часа ночи, здесь явно что-то нетипичное. Юнги быстро смекает и бесшумно ложится в кровать, закрывая глаза и притворяясь спящим. За дверью слышно противоречиво кричащий шепот: — Господин, нельзя! — Еще раз запретишь мне что-то — останешься без руки, оставлю ту, что с шрамом, — отвечающий голос будто не говорит, а рычит. Дверь распахивается и в комнату вваливается пьяный, но более менее в сознании, Чонгук. Его взглядом можно резать металл. Кортес глазами находит дрожащий комок из одеяла с торчащими смоляными волосами. Чонгук при виде паренька начинает звереть. Юнги старается лишний раз не шевелиться, не выдавать свой страх, не выставлять слабость. — Вставай, — басит Чонгук и подходит впритык к кровати, наклоняясь к Юнги, — Вставай, — совсем рычит и сверкает глазами, хватая Мендеса за локоть и разворачивая к себе. Юнги даже в темноте видит это пламя в зрачках, пусть и эта опасность пьяна. Мендес смотрит с презреньем и прячет страх. Чонгук ему горло перегрызть хочет. — Боишься меня? — нагло улыбается Чонгук, но парень отрицательно машет головой, — Нет? А стоило бы, — хватает тело под руки и вытягивает из кровати. Юнги, как есть в одной растянутой черной футболке и шортах выскальзывает из постели. У Чонгука хватка сильная даже в нетрезвом состоянии, борцы позавидуют. Луиза всем видом показывает юноше не сопротивляться, чтобы не усугубить ситуацию. Юнги и не сопротивляется. Страх не уходит, но желание узнать последствия сильнее. Кортес так и несет мальчишку на руках к машине и садится за руль. Мендес заметно напрягается, потому что мужчина пьяный и может устроить аварию. Юнги поднимается на колени на сиденье и хватается за плечи Кортеса, смотря с большой мольбой и глазами крича о сострадании, — Пожалуйста прекратите, вы не в себе, — дергает за руку. — Не волнуйся. Я пьяный вожу лучше, чем трезвый, — усмехается Чонгук, мысленно подмечая красивую бледность рук на фоне его костюма. Мужчина мягко берет за руку, тихонько целует и усаживает обратно, заводя свой Ford. Мотор с глухим звуком взревывает и транспорт срывается с места. Мендес после этого заявления доверять больше не начинает. Кортес на всякий случай блокирует двери, а Юнги страшно, потому что они едут совершенно одни где-то между двух степей в темноте. Чонгук, как ни странно, водит достаточно аккуратно, пусть иногда и срывается на бешеную скорость. Лиам, который всегда сопровождает Кортеса, решил не ездить, надеясь, что Чонгук уснет и мальчишка сбежит, а утром босс и не вспомнит о нем. Мужчина всю дорогу сохраняет молчание, любые вопросы Юнги игнорирует, а после неожиданно для Мендеса заворачивает на пустынную дорогу. Юноша вжимается в сиденье, потому что неизвестность пугает покруче холодного оружия, приставленного к виску. Кортес заезжает вглубь степи и останавливается посередине. — Выходи, — открывает дверь. Юнги боязливо выходит и его тело окутывает прохлада ночи. Здесь другой запах, более чистый и незапятнанный. Звезды светят ярко, местность видно отлично, где-то слева льется свет. Чонгук подходит сзади и хватает за руку, ведет куда-то дальше. Мендес смотрит с подозрением, но желанием попытаться убежать не горит. Слишком непоправимые последствия могут иметь его попытки, возможно ценой жизни. Кортес оглядывается и сворачивает куда-то влево, Юнги спускается в какой-то очень глубокий овраг, внизу которого виднеется крохотный маяк. Чонгук пару раз бьет по двери, которая сразу поддается и открывается. Внутри темно и пыльно, мужчина нащупывает рукой кнопку и включает освещение. В комнате разливается желтоватый свет, висящая на самом верху лампа по-домашнему потрескивает. Обстановка уютная, несмотря на то, что уже несколько лет нежилая. На полу постелен поддельный персидский ковер, где-то в углах все еще стоят керосиновые лампы, на небольшом окне висят оберег от сглаза и ловец снов. — Здесь работал мой знакомый, три года назад он уехал в Мексику. На работу смотрителя маяка никто не откликался, поэтому сейчас он автоматизирован и здесь никто не живет. — Зачем ты привез меня сюда? — Юнги удивляется, потому что он ожидал все, что угодно, но не маяк. — Скажем так, это свидание, — заговорчески говорит Чонгук, искря глазами, а Юнги ахает. У него по определению свиданий не было, тем более после таких событий. — Ты устраиваешь свидание с тем, кому оставил незаживающий след на ключицах? — внутри Мендеса бурлит неприкрытая злость. — Это метка. Ты теперь мой. Смирись, — совершенно серьезно говорит Кортес, Юнги даже кажется, что тот на минуту протрезвел, — Я не отпущу тебя, потому что мне в кайф, понимаешь? Пока ты жив и не в кандалах насладись со мной ужином, — Чонгук окончательно ошарашивает Юнги и выдвигает ящики из-под письменного стола и достает сыр с голубой плесенью, запакованный десерт фондан, нарезанные фрукты и сухое вино, — Я никогда не пью, но сегодня есть повод отметить. — Что отметить? — Страх умер. — Боль — бессмертие.