***
Его ужас неизмерим ни одной величиной, а ткань души изорвана до огромных зияющих дыр. На остатках сердца тлеет палочка благовоний, вонзенная до самого основания. «Ты сам себя довел. Сам оступился и полетел вниз. Ты ничтожество, вылезшее из чистой воды и окунувшееся по самую голову в едкую грязь. Не отмоешься и не откупишься, за свою кривую дорожку заплатишь сполна. Право на ошибки существует, но ты добровольно поддался гневу и жажде власти. Безликий». Видимых изменений нет, но грудь изодрана озверевшими псами одержимости в кровавые клочья. Кортес вступил на путь мафии только ради влияния. Ему чужды душегубство и слепое следование своей цели. Чонгук больше всего боялся стать таким как они. Перестать различать день от ночи, разучиться видеть в людях людей и по собственной слабости и мягкотелости прыгать в пучину безнравственности. Он не такой. Не такой. «Такой. Ты точно такой же как они!» — душераздирающе вопит внутренний голос, — «Гнусный, подлый, гадостливый и мерзкий». Мужчина хватается за голову и что есть силы закрывает уши, будто это сможет унять громоподобный рёв самосжирания. Его голос безграничен, эхо расходится по каждой клеточке тела и отзывается тупой болью. «Ты так отчаянно доказывал всем, что достоин. А чего ты достоин? Разлагаться в ногах своей парализованной любви? Или быть убитым рукой брата несправедливо загубленного ребенка? Это все на что ты способен? Подохни как животное и кайся пока последние куски совести не сгниют». — Я исправлюсь, — дрожащим голосом шепчет мужчина, — Исправлюсь. Исправлюсь, — фанатично повторяет как молитву. Никто даже предположить не сможет, что Чонгук болен, что его нутро пустое и лишь обугленные останки плоти догорают до тла. Кортес обязательно соберет весь пепел, слегка разотрет меж пальцев, скромно подумает о вечном и развеет все сгоревшее над умиротворенным морем. Он узнал от Хосока, что для Юнги море — всё, отдельный мир, где его не искромсали и всё ещё ждут. Паршиво становится хотя бы от мысли, что сам мальчишка об этом даже не заикнулся. Чонгук никогда не давал слабину, не разоблачал своих недостатков и точно не влюблялся, но почему-то с этим котенком он проебался. Ошибся так, что теперь несет на себе тяжелейшее греховное бремя и не до конца осознает, как облегчить свою ношу. «Тебе жить хочется?» — вновь заводит внутрений голос. Кортес молчит. «Тебе жить хочется?!» — кричит как полоумный тот же. «Хочется» — теперь уже мысленно отвечает мужчина и медленно отпускает свою голову. Круги Ада еще не закончились, они только начались. Вязко. Тягуче. Не отмыться. Не стереть. Оно размазывается по всему телу, лезет на лицо, липнет и путается в волосах, стекает вниз и леденеет. Оно ужасно, омерзительно и мучительно. Хочется окропиться святой водой, раскаяться и попросить прощения, лишь бы убрать эту противную зловонную массу. Похоже на кровь, но не на человеческую. Эта кровь как дёготь черная и густая. Снова липнет и мажет. Терпеть эту дрянь просто невыносимо. Она нескончаема. Она затвердевает как церковный воск. Эта кровь несет в себе боль каждого, кого замучил Кортес. Она передает весь спектр страданий и мольб о помощи. Чонгук платит за свои злодеяния очень дорогую цену, учитывая, что замучил он только одного. Кортес не тронул ни единой невинной души при захвате зданий, не убрал ни одного конкурента, самолично не замучил ни одного предателя, но почему-то загрыз заживо беззащитного, без того искалеченного жизнью едва совершеннолетнего мальчишку. Юнги никакого зла ему не сделал и даже плохих мыслей не имел. Следовал за своим папой-котом здесь и там, тыкался лицом в грудь словно слепой котёнок и жался ближе, чтобы согреться. А папа-кот решил вместо груди подставить бронежилет и заставить незрячего стрелять в живых.***
— «Знаешь, а я ведь так долго на море не был. Скучаю по нему» — цитирует слова Юнги Луиза в чате с боссом, по-доброму хихикая. Чонгуку только знак подай — он для своего котёнка все горы мира свернуть и моря осушить готов. Дама поможет ему вновь подобраться, но уже неспеша, без травм и страха. Женщина тихо-тихо подкрадывается к дальней комнате, притворяет дверь и проскальзывает внутрь. Убранство скромное, из мебели лишь невзрачный ольховый стол, на котором аккуратно разложена гжельская посуда и лампадка, внизу темно-красный ковер и домашний иконостас. Окна узенькие, выходящие на пыльную степную дорогу и прикрытые тяжелыми плотными шторами под цвет ковру. Пол скрипучий, но из дорогой бальзы. Стены сугубо деревянные, в некоторых местах висят картины от прошлых владельцев. Эта крохотная комнатушка, больше похожая на кладовую — самая первая комната дома. С нее началось строительство всего коттеджа. Архитектор был набожным человеком, поэтому при возведении здания «подарил» первую комнату Богу. Въехавшие хозяева придерживались той же позиции и закрепили за палатой почётное звание домашней церкви. Владельцы состарились и умерли, оставив после себя богатый и материально и духовно коттедж, но их дети не разделили радости жизни в степи и решили продать дом. Пройдя в самую первую и главную комнату дома, Кортес, бросив пренебрежительный взгляд на иконы, произнес одно единственное слово: Сжечь. У Луизы, на которую легла данная обязанность вмиг зашлось сердце. Она, конечно, никогда не была глубоко верующим человеком, но служа этому дому почти с начала его сотворения и храня в своей памяти силуэты былых господ и их образа жизни, дама не смогла и руку сдвинуть для совершения греха. Будучи незаинтересованной во внимании высших сил, Луиза не придавала огромного значения данной комнате, но после комы Юнги ноги ненароком сами привели к святым ликам. Ежедневные беседы сначала с самой собой, а после с Богом помогли дать надежде вернуться к жизни и взрасти. Её Всевышний — её друг. Он подсказывает ей ровную дорогу, освещает путь, когда совсем стемнеет и дает выдержку просто пережить. Кома её «названного» сына выбила из колеи всех, уста непроизвольно попросили сил в молитве. Каждый вечер становился яснее и чище, душа освобождалась и становилась крепче, прошлое расслабило хватку на горле: «Отпусти, но не забывай», разум распутывал жёсткие натирающие нити, а обиды удалялись. Наступили смирение и светлая боль. Чонгук мог злиться на себя и раскаиваться сколько угодно, но в момент самоистязания и медленной гибели Мендеса за мальчишку молился только один человек. В христианских заповедях половина посвящена служению и покорности Всевышнему, но Луизу они не интересуют. Ей нужен настоящий наставник. «Возлюби ближнего своего, как самого себя» — накручивается в голове как веретено. Юнги ближний и Чонгук ближний, родной сын по крови связан. Луиза не знала, что любовь не одна бывает. Любовь к любимому — её печаль и многовековой траур по погибшему. Спустя десятилетия никто не заменит ей Арамиса, она вновь не станет для кого-нибудь Кармен, но единственный их проводник меж двух миров — это цветущий гибискус. Любовь к Иусефу безгранична. Он её чадо, её плоть и кровь, её радость жизни, которая безмерно любит маму и нашла свое призвание. Любовь к Чонгуку и Юнги — урок на всю жизнь и до, и после, подарок судьбы и некровная семья. Кортес — босс, но ненастоящий, больше пафоса нагоняет, а от власти и жестокости ни слова. Чонгук и Луиза понимают друг друга без слов, у них одна цель, но разные пути. Мужчина рядом с ней — мальчик, показывающий свой характер, но после серьезного разговора возвращающийся к реальности. С такой дамой мафия не пропадет. Юнги — сын, самый настоящий, бесхитростный и познающий всю суровость внешнего мира. Луиза сама его воспитывает как достойного самостоятельного человека, как сильного и несгибаемого ангела. Любовь к себе — смирение и терпение. Любовь к Богу — любовь к свету. Иконостас был сохранен. Луиза вцепилась в него, прижала к груди и пронзительно прокричала: «Не отдам, Кортес. Случится с ним что-то — пущай на себя». Такой дерзости в сторону главы никто кроме самого босса не ожидал. Госпожа сразу показала себя со всех сторон и пусть подобная непокорность не нравится большинству правителей, Чонгук чувствовал, что именно эта женщина сможет стать опорой не только этому дому, но и ему самому. Мужчина порычал на неё, угрожал в течение недели, запугивал, проверял на прочность. «Отвоюй его, отстаивай!» — проносилось в его голове подобно хищничеству в момент очередной битвы за веру, а Луиза отвоевывала и отстаивала, выжигала взглядами зорких глаз и не подпускала к священному инвентарю. И выстояла. Кортес поворчал ещё неделю, но помиловал и приказал поменьше сноваться у сокровенной комнаты во избежание потери авторитета. Луиза подходит к столу, поправляет суконную скатерть и зажигает лампаду. Огонь маленький, но яркий, горит прочно — не потушить. Дама складывает руки вместе и разговаривает про себя. Рассказывает, что произошло за день, как реабилитируется Юнги и просит немного сил ему. Просит прощение за прошлые грехи и выстраивает картинки о светлом будущем, только всё равно всплывают чернющие грязные пятна. нестираемая пыль и морось, местами жуткие зрелища. — Главное, что Юнги проснулся. Слава Богу, — опускает голову в поклоне, — Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь, — наливает в миниатюрную кружку святую воду и пьёт. Тяжелые пятна медленно отходят и оставляют власть сонливости, — Вечный покой дай усопшим, Господи, и свет вечный да светит им. Да покоются в мире. Аминь. — оставляет лампадку и уходит спать.***
У Юнги на душе дождливая осень. И дождь в его случае атмосферу не омрачает, наоборот, мелкими каплями семенит по лицу, делая его влажным. Дождь, по сути, — это маленькое море. Железные когтистые клешни страха медленно расслабляются, постепенно парализуясь, снимают оковы с хрупкой шеи и погружаются в дремоту. Не умирают. Только инактивируются до случая подобного ужаса. То, что произошло в ту ночь Мендесу уже не забыть, при каждом упоминании злополучного дня по телу бегут отравляющие импульсы, то и дело, задевающие сердце. Руки помнят тяжесть оружия, а мозг, перегружаясь и сдавливаясь, создает какофонию жутких мыслей и домыслов. «А если бы Fiera тогда убил?», «Сколько стоит моя жизнь?». — Бесценно, — ответил бы ему Кортес. Alea jacta est — жребий брошен. Юнги побоится задать вопросы зверю, а Чонгук сочтет себя недостойным узнать чувства своего возлюбленного. Их время еще не наступило. Они еще незнакомы, только имеют общее представление. Настоящее представление наступит скоро.***
— Я тебя слушаю, — в помещении два кресла, стоящих друг на против друга, но слегка повернутых в сторону панорамных окон, за которыми простирается тихое закатное море. Правое кресло занимает Чонгук, левое — Хосок. Мендес начинает разговор, — Что надумал? — Я дам ему волю, — голос Кортеса бесцветный, но даже прикрывшись апатией, он выдает толику болезненности. — Кому ему? — Юнги, — тихо бурчит мужчина, разминая пальца от напряжения, — Именно ему, твоему брату. Хосок с минуту сидит в непонимании, обдумывает каждое слово, но не может понять смысл между ними. Минуты не хватает, руки сами тянутся к сигаретам, одну из них берет и Чонгук. Оба напарника еще некоторое время сидят в своих мыслях и курят. — Т.е. как это? Какую свободу? — Обыкновенную. — Ты что, мразота, снова его запереть и свалить решил? — Мендес взрывается и подлетает к напарнику с кулаками. Его выдержка и терпения не работают при упоминании увечий брата, — Случится с ним что-то подобное — я сделаю непоправимое, Чонгук, даже учитывая то, что ты мне уже названный брат. Кортес не поднимает и пальца в свою защиту, не сдвинется даже если Мендес и правда решит его избить. Потому что заслужил, — И не подумаю. Я уже получил свою расплату в полном объеме. Я понял все свои ошибки и теперь, пройдя сквозь эти круги Ада, единственное, что мне хочется сделать — это подарить ему настоящую счастливую жизнь. Напарник остывает и садится на место, — Прости, я вспылил. Самому стыдно, что подумал о том, что ты можешь такое сделать, учитывая то, что я видел твои терзания в том поле. — Я устал чувствовать вину и обиду Юнги, я хочу сделать его счастливым, — Кортес тушит сигарету в пепельнице и растирает меж пальцев табак, — Но мне нужно узнать от тебя многое о нем. — Ты отпустишь моего брата насовсем? — Хосок задерживает дыхание в ожидании ответа. С одной стороны, хочется пресечь все связи брата с такой опасной организацией, но с другой — Чонгук его взаимная любовь и Юнги своего человека больше никогда не найдет. Второй довод значительно перевешивает первый. — Нет, только на время. От полугода до года. Ни больше, ни меньше, — Кортес поднимается на ноги и потягивается. Разговор оказался не таким напряжённым и душераздирающим, каким он его себе представлял. На лице спустя столько месяцев ужасов наконец расцветает улыбка. Искренняя, живая, наполненная любовью к одному конкретному нежному и сильному существу. Хосок обезоружен. Просто невозможно не поверить в то, что душа Кортеса — его маленький беззащитный братик. Теперь у Мендеса нет сомнений — с Чонгуком Юнги будет самым счастливым и сможет наконец уловить пряности жизни, — Не обессудь, — продолжает, не опуская улыбки мужчина, — Но я без него не жилец, и он сам, я думаю, тоже. Я люблю его, помогу ему, я сделаю все, чтобы он был счастлив, но перед этим он должен меня простить. Я верну его к матери, сделаю все, чтобы он продолжил обучаться мастерству актеров, я познакомлю его с Тэхеном и Франческо, чтобы у него были друзья в нашей сфере, ибо мафию сможет понять только мафия, он никогда не услышит об отце не по своему желанию, но самое главное — меня он не увидит первые полгода, даже если сильно попросит, спустя шесть месяцев при первом его желании — я приползу даже если буду смертельно ранен, но я не дам о себе забыть и буду каждую неделю присылать рукописные письма. — Это… — у Хосока нет слов, — это… просто замечательно, друг, я никогда не думал, что что-то такое может произойти, — Мендес уже не выдерживает и спустя 6 лет плачет. В первый раз. Он ревет как младенец и крепко-крепко обнимает Кортеса. Чонгук такого не ожидал, он в принципе не привык, что его кто-то обнимает. В последний раз его обнял Юнги, когда они в темноте целовались подле районных пятиэтажек, но после произошедшего, мужчина не рассчитывал, что кто-то захочет к нему прикоснуться, — Спасибо, братец, я тебе очень благодарен за все, правда, не только за это. «Друг?», «братец?» — у Чонгука самого от этих слов наворачиваются слезы на глазах. По телу разливается такое приятное тёплое чувство. «Выходит, где бы я ни был, у меня всегда будут друзья и семья?» Он так долго был один, тщательно искал союзников, но не подпускал к себе никого близко, а тут разом целое семейство проникло в его сердце. Андрес для Чонгука — старший брат, он учит его жизни, как поступить, что хорошо, а что плохо. Он как его дедушка, даже характером похожи. Вместе они уже запланировали прекрасный отдых — съездить к южным границам на рыбалку и поход. Как оказалось, у Янковски в этом огромный опыт и в душе он вообще дедуля. Андрес тот тип людей, что можно отнести к огромным теплым пандам, которые прижмут к сердцу и всё станет хорошо. А ещё Андрес из-за длинных русых волос и красивого лица похож на Иисуса и Мендес с Кортесом не могут перестать шутить над этим. Франческо открытое и сострадательное солнце. Парнишка едва ли старше Юнги, но так много знает о людях и сам по себе олицетворяет дом, где бы Чонгук не встретил его. Франческо всю жизнь купался в несовместимой с жизнью боли. Ни один человек мира не сможет выдержать его ношу прошлого, а он смог, он преодолел такие душераздирающие испытания, что Кортес готов встать перед ним на колени, чтобы отдать честь. Мужчина приходит к парнишке, чтобы побыть в атмосфере уюта и дома, чтобы почувствовать себя в любящей семье и облегчить свою ношу. Франческо из любой жути делает такие простые и незначительные вещи, что сам Кортес удивляется, как не понял этого сразу. Тэхен — кровный брат, маленький неусидчивый и гордый ребенок, неотъемлемая часть детства и жизни. Чонгук отправил его на Родину в Мурсию для безопасности, но каждый день скучает. Работа есть работа, ее не отнимешь, что не сказать про семью. Бабуля уже в почтенном возрасте, а брат имеет смертельно опасную профессию. Никакая работа не заменит близких и раскаивающийся Кортес плюнет на дела и съездит домой. Хосок — еще более младший брат, нежели Тэхен. Этого не успокоить пока не наестся песка и не поймет сам, при этом напарник из него идеальный, такую сплоченность и миндальную связь со своими работниками Кортес еще не находил. С Мендесом невозможно чопорно и с субординацией. Он уже часть сердца. Юнги — само цветущее сердце Чонгука.***
— Какой же он красивый. Просто милейший, — Франческо смотрит на фотографию Юнги, тайно сделанную Чонгуком в театре. Хоть и видно мальчишку только в профиль, но глядя на это курносый крохотный нос и горящие любовью глаза хочется притянуть к себе это маленькое чудо и погладить по угольным волосам, — Очень красивый, на котёнка похож. А на что он так волшебно смотрит? — На дело своей жизни, — поясняет Андрес. Чонгук тогда впервые отвел его в театр, а мальчишка попал. Чонгук о своем выборе дать младшему свободу сначала сказал Андресу, дабы посоветоваться и понять стоит ли. Напарник без тени сомнения похвалил друга и одобрительно похлопал по плечу. Тогда же Кортес попросил об одолжении поведать Франческо о Юнги и попытаться сделать их друзьями. Янковски не увидел ни единого препятствия, но попросил сначала только одно — фото, где Юнги счастлив, а Чонгук был и рад предоставить, учитывая, что только такое у него и было. Кортес хранил оригинал в печатном виде во внутреннем кармане пиджака и, сделав ксерокопию, отдал Андресу, пряча оригинал обратно поближе к сердцу. Франческо очень чутко чувствует внутренний мир людей, их страхи и радости, переживания и победы. Для общего ознакомления ему достаточно фото где человек без образа, где можно увидеть открытое лицо со шрамами. Именно они и нужны, потому что на каждом рубце, написаны ключевые слова, кричащие о периоде жизни. Эмоции крика на каждой отметине разные, но голос один. Где-то тихий и едва слышный, где-то пронзительный как гром, но один. Голос Юнги молящийся, но не как у людей, запевающих на клиросе, его молитва другая, словно разговор с Творцом. Настало время Андреса рассказать своему любимому о том, что произошло с этим ангелом. Сделав глубокий вдох и сев совсем рядом, он начал свой рассказ. Андрес выдал всё подчистую, без смягчения некоторых моментов, как рассказывал Тэхену Хосок. Рассказал всё, начиная с избиения и позора матери мальчика, с унижений и побоев Юнги дома и в школе, с навязанной религией и жизнью, и заканчивая клеймом в церкви, встречей с братом с автоматом в руках и комой. Андрес вёл очень мрачное повествование, иногда тянулся залезть в бар и пропустить пару рюмок. У истории Юнги равнодушных нет, каждый проживал его жизнь и состояние, никто не мог не пролить хотя бы одну ничтожную слезинку, потому что больно. Больно до чертиков и клокочущей острой обиды на жизнь и обстоятельства. Юнги — ребёнок, несчастный с самого рождения, избитый и израненый, не получивший и грамма любви и сострадания до встречи с Кортесом, и то в последствии раненый куда глубже и больнее. Этот мальчишка такой же концентрат боли, как и Франческо, только Янковски смог её прожить заново и отпустить, а Юнги нет, держал в себе до последнего, отказывался от нормальной жизни, потому что считал, что не заслужил, помимо избиений со стороны других, избивал себя сам в собственном разуме, отламывал острые ветви воображаемых чащ души и целился в сердце, надеясь, что пронзит насквозь и наконец принесет хоть какую-то пользу — умрет и больше никому не станет обузой. Мальчишку смерть просто ненавидит, даже презирает, поэтому не хочет навещать его, желает больше помучиться и попытаться себя добить в миллионный раз. Франческо зарывается с головой в пушистый плед и навзрыд плачет. Слушать об истязаниях невинного дитя, которое еще и существует в реальности — невозможно, невыносимо. Андрес сидит слева и обнимает подрагивающий сгусток, укладывает голову сверху и молча сопереживает. — Жизнь нелегкая штука, маленький, не тебе мне это рассказывать. Не всё в этом мире воздается по заслугам, а он просто жертва, большая жертва криминальному бизнесу отца, — Франческо заходится новыми рыданиями и комок ложится полностью на колени супруга, — Насколько мы поняли, Папа Римский хотел передать правление делами младшему, ибо старший понял все сразу и успел свалить, а со стороны Юнги такого непослушания не было. — Ужасно, — супруг задыхается в словах и вытаскивает красивое и красное от стенаний лицо из-под пледа, — Он, наверное, ненавидит Чонгука. — А вот тут нет, — Янковски меняет тон, тепло улыбается и рассказ переходит на более светлую сторону. Франческо внимательно и мечтательно слушает о большой любви, об искренности и преданности, о самопожертвовании и вере. — Хвала Кортесу, хвала, — супруг успокаивается и обнимает Андреса, — Я так счастлив, что они встретились. И знаешь, план Чонгука очень благородный, я не знал, что мафия вообще так может, она же бездушная. — Это обычная клишированная мафия, а мы не такие, мы благородыши, как нас назвал Тэхен. — Кстати о Тэхене, он мне позвонил, — очень довольно улыбается Франческо, — Насколько я знаю, он не знал о моем существовании, а тут позвонил по неизвестному номеру, чтобы открыть душу. Он настоящий смельчак! — Матадор, как никак. И брат Чонгука, у них это, наверное, в крови. Ты успокоил его, душа моя? — Андрес пересаживает мужа себе на бёдра. — Да. Они с Кортесом-старшим в этом плане похожи. Наведут суеты, напридумают себе проблем, а суть окажется простой. Я счел его очень приятным, — Франческо кладет голову на плечо мужчины и утыкается в шею. — А хочешь познакомиться вживую с ним и Юнги? — на вопрос супруга отвечает молчание. Через секунду прилетает укус в шею, Андрес хоть и привык, но все равно неожиданно. — Ты что дурак мне такие вопросы задавать? — негодует Франческо, — Если бы не хотел, не сказал бы, что они оба душки, — из кухни доносится пищание духовки, парень поднимается с колен Андреса и скрывается в другой комнате, через минуту зовет супруга на чай. Кухня огромная, вымощенная дорогой плиткой и со вставками разноцветных камней, на полу лежат персидские ковры. Тепло и уютно. Франческо разливает турецкий чай по кружкам и ставит на стол только что испечённый дурманяще благоухающий вишнёвый клафути, — Мне всё равно как, но чтоб они оба были здесь, во Франции, в моем родовом доме через неделю и на неделю минимум. Так и передай Кортесу, понял? Я должен показать им свой дом, свою Родину, провести их по этим лавандовым полям и накормить карамельными яблоками из нашего сада. Ещё покажу им все самое красивое, и к часовне обязательно отведу. А если Юнги захочется в церковь, то он навестит Руанский собор, не зря же город Руан зовется городом тысячи церквей, а еще в Провансе есть коррида для Тэхена. А она особенно интересна, — Франческо мило улыбается, подливая любимому чай, готовясь сказать сокрушительную подробность, — Бык всегда выживает! Супруг давится чаем и округляет глаза, — Получается матадор… — Нет, — успокаивает его парень, передавая кухонное полотенце, — Никто не умирает. Франческо садится за стол и, отпивая чай, начинает рассказывать о Камаргской корриде. — Это прекрасное зрелище, его можно увидеть в городе Арль и его окрестностях, приблизительно с весны до осени. Я бывал на нём пару раз вместе с отцом и хочу вернуться вновь, — в глазах от когда-то увиденного пляшут искры интереса, — В отличие от испанской корриды, здесь нет места спорту и убийству. Понимаешь, это искусство, спектакль. — Понимаю, — откусывает блаженную выпечку супруг, стараясь не отвлекаться от воодушевленного Франческо. — Здесь есть сценарий и во Франции считается, что бык — это вечность, а человек ей противостоит, — парень делает небольшую паузу, наблюдая за реакцией. — Но кто тогда побеждает? — Бык, естественно. Против вечности оружия нет, — Франческо разводит руками, отрезая себе часть пирога. — Но в чем тогда смысл, если заранее знаешь кто победит? — В том, что это искусство. Очень похоже на представление, но ведь быка не научить повторять действия и проживать свою роль. Я подумал о том, что это будет идеально для нашей будущей троицы. Для каждого будет своё. Тэхену по нраву придется само зрелище с быком, я уверен, что как матадор он очень по ним скучает. А для Юнги вновь искусство, он же актер, здесь доля театра не умалена, — довольный собой и своим решением парень наслаждается клафути с чаем. — А что же там будет для тебя? — указывает на супруга ложкой Андрес, — Ты музыкант, неужели будешь писать композицию для скрипки про корриду? — Я об этом не думал, хотя идея классная, моё внимание в другом. Для меня коррида — это воспоминания о детстве, просто хочу побыть с маленьким собой и поскучать по родителям. Я лишился их слишком рано, воспоминания и дом это всё, что осталось от них. Последние месяцы перед трагедией я не мог выйти с ними на связь сколько не пытался, так обидно на самом деле. Коррида поможет мне. — Я буду очень счастлив если счастлив будешь ты, — искренне говорит Андрес, — А еще у тебя очень вкусная выпечка, я готов целовать твои руки. — Ты итак это делаешь, — смеется Франческо, делая глоток чая, — К слову, чтобы закончить представление, необходимо сорвать с быка ленточку, тогда матадор считается состоявшимся и в качестве приза может поцеловать любого человека из присутствующих. — Поразительно, интересная традиция. Только если ваш матадор победит и выберет тебя как жертву, к которой присосутся его обмазанные губы — он труп. — Ты ж мой дружелюбный ангел.