***
Холодный ветер сменяет тёплый. Пришедшее с Востока солнце на самом пике. Приближается жаркий в Аргентине апрель. — А ты тут нам зачем сдался? — Чонгук и Юнги сидят на заднем сиденье такси, они одеты легко, вещи погружены в багажник, прекрасное настроение и больше ничего не нужно, только на переднее сиденье присосался, как выразился Кортес: «прилипчивый навозный жук» по имени Хосок. — Я слежу за тем, чтобы ты не потерял моего брата по пути, — хмыкает Мендес-старший, — А то будет как год назад в Рио. — Сам виноват, что ушёл за своим противным заправским кофе! Я тогда был занят очень важным звонком и был уверен, что ты просто притих, — огрызается в ответ. — Я сидел спереди, неужели я настолько незаметный? Юнги, присмотрись к своему муженьку, он совсем не видит разницы между цифрами «один» и «два», — Мендес-младший на таком откровенно интимном слове «муженёк» заливается краской до кончиков ушей и прячет смущённую радость, а Кортес, мгновенно уловив чужую реакцию, предовольно расплывается в улыбке и целует котёнка в макушку. — Опять он как дед разбубнился, — тихо говорит Юнги на ухо. — Как бы материться не начал, — будто с подружкой сплетничает младший, — От его брани могут завянуть все уши Латинской Америки. Чонгук давит ещё большую лыбу и вновь наклоняется к уху Мендеса, — Я его тогда правда не специально забыл, просто заговорился, так он мне потом такую шумиху поднял, подойти ещё дня три невозможно без обид было, — на фоне всё ещё осуждающе причитает Хосок. — Ты меня слушаешь вообще? В конце концов, кто из нас босс? — Я уже как полгода ни для тебя, ни для Андреса не босс. С вами просто невыносимо соблюдать субординацию, — Чонгук страдальчески вспоминает первые полгода совместной работы, проводит руками по напряжённому лицу и озабоченно выдыхает, — Латины все такие? Либо братья, либо враги? — Да, и тебе ли не как испанцу это не понимать. — И ведь не докопаешься, — в диалоге появляется Мендес-младший, — Чонгук, ты ведь самый настоящий испанец, ты так мало прожил здесь, в Аргентине, но у меня не было даже мысли о том, что ты тут чужестранец. Будто бы ты тут родился и вырос, словно ты наш. — А он и есть наш! — оборачивается на парочку Мендес-старший, — Ты мне уже как брат только почти зять. — Ты просто намекаешь как можешь, как не стыдно! — вновь заливается смущением Юнги. — Я не намекаю, а открыто говорю! — Чонгук с упоением наблюдает за разыгравшимся спектаклем и, изнемогая от жажды, берёт одну из бутылок воды и отпивает. — Я для Чонгука тоже потенциальный зять, — с гордостью выпаливает Хосок, заставляя упомянутого подавиться водой. Встревоженный Юнги похлопывает мужчину по спине, выгоняя жидкость из дыхательных путей. — А Тэхён знает? — Догадывается. Всё равно это будет нескоро. Расписаться дело нехитрое, а вот не съесть друг друга наперегонки в порыве страсти уже другое. — Зная Тэхёна — будешь съеден ты, — безапелляционно. Хосок повержен. — Зато он знает, что я его люблю. По приезде в аэропорт Хосок абсолютно неожиданно для всех откуда-то из-за пазухи достал огромную культю гостинцев, которую голубки должны передать Тэхёну и Франческо. На все ухищрения и увиливания Чонгука не брать это, что якобы будет перевес и что во Франции дефицита нет и всё можно купить на месте Хосок лишь категорично отрезал: «Забирай и сделай фото, что довёз». — Со стороны кажется, что мы бабульки, идущие в несусветную рань на базар продавать свои настойки из скорпионов и свежие чуррос в сахарной пудре, — усмехаясь говорит Юнги, неся в руках часть подарков, Кортес в этот момент несёт самую увесистую их часть. — В какие непонятные тряпки они ещё завёрнуты? Это старушечьи платки с барахолки? Где он их отыскал вообще? — плюётся мужчина, то и дело получая в лицо ворсинки с линяющей ткани. Юнги со всей серьёзностью осматривает груз и выносит вердикт, — Похоже на гобелен. Их часто делают с мистическими рисунками, или в тематике дикой природы. Хосок всегда любил безделушки. Он буквально обвешивал ими всё пространство, включая себя. Когда он был в пубертатном возрасте его хламовничество достигло пика. Он сделал три ловца снов: себе, мне и матери. Ещё носил множество украшений сразу, почти утопал в них, словно пытался компенсировать свою душу яркими украшениями. Доселе я думал, что он делает это из любопытства или потому что чувствует так свой стиль, но, как мне кажется, всё глубже. Чонгук внимательно слушает, хмурит брови и поджимает губы. Семья Мендес непростая и до жути интересная. Ему, как ярому любителю психоанализа ещё копать и копать, — Думаешь он так пытался скрыться? Перевести внимание с того, что внутри него на пестрящие цацки? — Да. Отец тогда жестоко избивал его. Он избивал и меня, — Мендес ежесекундно подмечает мгновенно напрягшиеся пальцы мужчины, будто он хочет сжать кулак, — Но я не так сильно воспринимал это! А вот Хосок страдал, считал себя ничтожным. Он был ослеплён своей уверенностью, что мы с мамой получаем из-за его бессилия. Может поэтому он и ушёл. — Вашему отцу за это воздалось. Отпусти это, родной. — Спасибо тебе, Чонгук. Спасибо за абсолютно всё. Я люблю тебя. — А я люблю тебя.***
Тёплый Эльзас. Опушившиеся под нежным солнцем молодые листочки, напитанные влагой первых весенних дождей. Ровные ряды полей виноградников. Цветущие Вогезские горы. Предгорный чистейший воздух. И суматоха. Громкая, жаркая и непроходящая уже несколько часов шумиха в доме Франческо. По всему помещению плывет жизнерадостная французская песня, но также по тому же пространству ничуть не плывут, а ползут измученные Тэхён и Франческо. — Ну и для чего эти торжества? Всего лишь Юнги и мой брат приезжают, они же нам должны семьёй стать, почувствовать весь комфорт, а ты их как президентов встречаешь. Зачем мы столько наготовили? У меня уже пальцы не шевелятся! — показывает ужасно изведённый несгибающийся мизинчик в доказательство, — Ты нас в могилу сведёшь! Тэхён и Франческо, до искр перед глазами и последнего вздоха утомлённые, лежат на разложенном диване в гостиной кверху лапками после нескольких часов усиленной уборки и готовки, но всецело довольные проделанной работой. — Скажи мне пожалуйста, почему мы не могли просто позвонить в клининговую компанию и заказать еду ко времени раз это та-а-ак важно, — негодует Кортес, повернув голову к главному суетологу дня. Парнишка смотрит в деревянный потолок и улыбается, — Это такая дань приветствия. — Дань? Ты что монгол? Франческо хихикает и поворачивает голову к собеседнику. Тэхён залипает. Парень до неприличия красивый и первые дни знакомства Кортес-младший не мог сдержать свои восхищения, на что хозяин дома крепко-крепко обнимал его и искренне благодарил. — Я франко-немец. Как и большинство тут. Возможно ты заметил, что здешние места и язык сильно перекликаются с Германией. Это связано с тем, что недалеко располагается граница. — Да, я замечал, что тут французский какой-то необычный, будто смесь с немецким. А кстати, — в голове Тэхёна вспыхнул важный момент, как загоревшаяся лампочка и он в своей манере прижал палец к виску, — Юнги не знает французского, поэтому сдвигаемся на испанский. — Поинтересуюсь, а откуда вы с Чонгуком знаете французский? — Мы же из мафии. Прародители не скупились на наше дополнительное образование, аргументируя, мол в жизни всё сойдёт, и ведь и правда сошло. А ты? Откуда глубокие познания испанского? — парни принимают полулежачее положение. Время поджимает, скоро приедут гости. — А я как Андреса встретил — так и начал учиться. Выучил сначала испанский, так как по нему источников больше, а потом и его родной польский. Ни о чём не жалею, — парень берёт Кортеса за руку и рывком укладывает обратно, — Мы уже славно потрудились, испекли десерты, а всё остальное я уже заказал. Давай покимарим. Тэхён одобрительно мыча заваливается обратно и они засыпают на полчаса.***
— Здравствуй, сын! — кричит бегущая вдалеке по ровной тропинке виноградника до одурения счастливая Луиза, — Я бегу к тебе! Дама одета в белое платье, что сильно удивило Иусефа, ведь после смерти Арамиса её тело навеки было прикрыто чёрным. Луиза на протяжении нескольких десятилетий носила на себе многотонный, намертво прибивающий к земле крест скорби. Женщина, потерявшая любовь всей жизни. Дама из стали. Человек-Атлант. Безбожница, воздвигшая алтарь в глубине дома. Грешница, вымаливающая прощение других. Мама. — Мама! Мама! — с неприкрытой радостью, с чувством и силой кричит Иусеф, выбегая навстречу родному человеку. Между ними пара метров виноградных листьев и бесконечные любовь и понимание. Они сердце к сердцу обнимаются и наслаждаются отсутствием расстояния и времени между ними. Луиза целует сына в щёку и прижимает его голову к своей груди. Иусеф, истосковавшийся по матери, прижимается изо всех сил и слушает её сердце. Живое и громкое, — Мама, что случилось? Почему ты в белом? Ты завершила траур по папе? — Мужчина серьёзно обеспокоен переменами Луизы, хоть и видно, что все они только к лучшему. — Траур по нему я никогда не закончу, милый. Он всегда в наших сердцах, наблюдает за нами. Где-то укажет путь, где-то подсобит, — слова дамы обволакивает нежность и бесконечная любовь, — Он всегда с нами, тут, — прикладывает руку к своему сердцу, — тут, — рука оказывается на сердце Иусефа, — и там, — вздымает кисть к небу, — Теперь он там. Раньше я никак не могла с этим смириться, всё отрицала и билась как тигр в клетке, закрывалась в комнате без окон и оседала на пол в криках и слезах, но сейчас я отпустила его. Отпустила, зная, что он никуда не уходил. Он часть нас и будет с нами до конца. — Что же это было? — сын бережно вкладывает материнскую руку в свою, — Что же помогло тебе? — Вечная любовь.***
Чонгук подаёт руку и помогает спуститься только проснувшемуся Юнги из самолёта. На небе зреет вечер. Солнце трогательно прощается со своими зрителями, раскатисто осыпая их своими красками. Небосвод во Франции не горит как в Аргентине, скорее, догорает, раскрашивая истлевшими цветными углями полотно вплоть до космоса. — Во многих странах был, столько чудес видал, но таких рассветов и закатов как во Франции с огнём не сыщешь, mi Corazon, — берёт котёнка за руку, мягко поглаживая её большим пальцем. — Дай нам Бог прожить такую же невероятную жизнь как эта живопись на поднебесье, — счастливо улыбается Юнги, прислонясь головой к крепкому плечу. — Аминь, — повторяет утреннюю реплику младшего Кортес и смотрит ввысь. Франция для Мендеса пахнет подобно второму дому. И пусть здесь нет таких танго, чурросов, Колона и карнавалов. Воздух и атмосфера совсем другие, но они тоже свои. Как, например, Чонгук, который и вовсе испанец, не дал и мизерного повода подумать о том, что он «чужой». Потому что он свой. И Юнги свой. Дом определяет не национальность, не место рождения и жительства. Дом — это там, где ты счастлив. Даже если твоё убежище захвачено врагами, пусть оно растоптано и сожжено — им не отнять твоего пристанища. Его строительство начинается из сердца. — Ну сколько там? — весь взвинченный, будто на иголках сидящий Тэхён мечется из одного угла в другой. Уж больно не терпится ему познакомиться с новым членом семьи и увидеть брата. Последний, к слову, сжалился над младшим и дал ему возможность вернуться к тренировкам и участию в корриде. Уже как полгода Кортес на своём законном месте. — Чонгук пишет, что подъезжают, — Франческо взбудоражен не меньше. Слишком много в его жизни появилось хорошего, счастье оказалось не за горами и огромным как планета, — Итак, — деловито оглядывает всё, что они с Тэхёном наворотили, Кортес становится по стойке «смирно», — Пробежимся по самому основному. Гратен Дофинуа? — Есть! — Профитроли? — На месте! — бодро отзывается Тэхён. — Тимбаль? — Так точно! — А рататуй? — Крыса что ли? — отшучивается Кортес и тут же уворачивается от летящего в него полотенца, — Есть! Есть! В дверь стучат. Парни вздрагивают и срываются с места. Один судорожно убирает невидимый беспорядок, второй с ходу снимает замок и открывает дверь. На пороге стоит ещё больше выросший возмужавший Чонгук, с уже менее убийственным взглядом и мальчишка, значительно уступающий мужчине в росте, хрупкий и бледный, с невинными кошачьими глазами и двумя руками сжимающий какие-то обёрнутые в гобелен вещи. Франческо смотрит на Юнги и видит ещё совсем юного восемнадцатилетнего парнишку, который глядит на него так доверчиво и с таким восхищением, что хочется заключить его в долгие объятия и так и стоять, защищая его от внешнего мира и мрачных дел, которые творят в нём люди. Юнги смотрит на Франческо и видит фантастически красивого эльфа. Янковски старше Мендеса всего на два года, но так значительно отличается от него, хоть и оба парня пережили самые страшные муки в своей жизни. У Франческо пышные вьющиеся тёмно-каштановые локоны, веснушчатая золотистая кожа, будто бы выстланная бархатом, вздёрнутый нос с крохотной горбинкой и небесно-голубые, напоминающие незабываемое французское небо глаза, смотрящие с глубоким пониманием и любовью. Мендес аккуратно, словно что-то сокровенное протягивает парню свёрток, тот берёт его и кладёт на пуф, стоящий рядом. Юнги не успевает подумать о чём-то неловком или в этом роде, потому что сразу же Франческо притягивает его к себе и сильно-сильно обнимает. — Меня зовут Франческо Янковски, малыш, — тихо говорит парень, чувствуя, как тёплые руки мальчишки ласково гладят его спину. — А меня зовут Юнги Мендес, эльф, — звонко целует Янковски в щёку, — Я из Аргентины, у нас так принято приветствовать хороших людей. — А меня ты так не приветствовал! — возмущается, наблюдавший из-за угла Чонгук. — А ты не хороший человек, — на горизонте появляется сам Кортес-младший, — Совсем брата забыл и Юнги от нас сколько скрывал, — Тэхён забирает у Франческо котёнка и прижимает к своему сердцу, уткнувшись ему в шею, — Меня зовут Тэхён Кортес. Bienvenido a la familia, nativo (исп. «добро пожаловать в семью, родной»). — Юнги одаривает и щёку Тэхёна поцелуем. Потом его выпрашивает и Кортес-старший. Затем хозяева обнимают и Чонгука, как и положено в их общем крепкой и вечном доме. Потом всё закружилось как хоровод. Голоса, громкий смех, изысканные блюда, домашняя выпечка, уморительные истории, прогулки по ночному Эльзасу, наслаждение компанией друг друга, желание жить и вечная любовь. Та самая любовь, с которой не родишься, которую не надрессируешь и нарочно не сыщешь. Та, что двигает человека ближе к космосу, что заставляет его быть им и любить себя таковым какой есть. С чёрными жёсткими волосами или мягкими каштановыми локонами. С яркой ощутимой страстью к своей работе или с кротким и сакральным подходом к делу всей жизни, с непробиваемым моральным кодексом или со стальной силой воли. Семья там, где ты настоящий. Там, где любят не только тебя, но и ты сам. У вас будут болеть раны друг друга, будут перекликаться судьбы, вы вознесёте друг друга до неба и будете поддерживать друг друга, чтобы не упасть. Они веселились и наслаждались моментом до самого рассвета. Тэхён, Франческо и Юнги подружились за один час и без стеснения разговаривали о чём угодно, не стыдясь уже ничего. Эти люди — самое дорогое, что у них есть, а большего и не надо. С трудом оторвавшись от торжества, все разошлись по комнатам. Янковски позаботился, чтобы Юнги и Чонгук спали в одном помещении. Их первая совместная ночь. Мендес больше ничего не стесняется, не зажимается. Он смело пригрелся на груди у Кортеса, пока мужчина мягко перебирает его волосы. — Ты был абсолютно прав. Здесь самые красивые рассветы. — Я бы не стал тебя обманывать, mi Corazon. — Je t'aime (франц. «я люблю тебя»).