* * *
— Утро наступило, вставайте-поднимайтесь! — кричал идущий по коридору охранник. — Через час будет завтрак! Я поднялся с кровати и для начала потянулся, прежде чем приступать к обычным утренним мероприятиям. Прогнулся, и мой позвоночник отозвался привычным хрустом — ну да, а что вы хотели после ночи, проведённой на матрасе, который, похоже, набит не то комьями земли, не то кусками кирпичей? Желудок заранее закрутило в предвкушении той дряни, которую дадут на завтрак. Нет, для пони это вполне нормальная еда, и даже со слегка изменённой рецептурой специально для минотавров, к которым меня отнесли за размеры и внешнее сходство. Проблема в том, что я всё же не минотавр, и в результате ничего по-настоящему вкусного мне не достаётся. — Ну что, наша договорённость на утро в силе? — раздаётся кобылий голос из-за приоткрывшейся двери. Ну да, та самая охранница, что приходила ко мне ночью. Очень прилипчивая персона. Кремовая шкурка с зелёной гривой, обычная форменная курточка — вот такая она, Минт Сплэш. Широкая улыбка на мордочке, торчащий из уголка рта язычок — словно она прикусила его, чтобы не начать в предвкушении облизывать губы. Киваю ей, и кобыла убегает. Я оборачиваюсь к зеркалу, чтобы начать бриться — а в дверях снова кто-то появляется. — Что за кобыла тут была? — спрашивает Кукис Крим. Ага, моя первая местная знакомая, и тоже прилипчивая — настолько, что по моей спине невольно пробегает холодок. — Минт Сплэш, — покладисто отвечаю я, — заходила поздороваться. Кукис заходит в камеру, неубедительно делая вид, что просто прогуливается. Когда она оказывается за моей спиной, я внезапно слышу громкое сопение. — Эй, ты что, обнюхиваешь меня? — оборачиваюсь я к кобыле. Её лицо и уши тут же краснеют настолько, что, кажется, в камере становится слегка теплее. — Э-э-э… ну… у меня насморк, вот. — Ладно… — я оборачиваюсь к зеркалу и начинаю бриться. В комнате повисает тяжёлая, неловкая тишина. В зеркале я вижу отражение Кукис Крим, она некоторое время смотрит на меня, встречаясь взглядом с моим отражением, потом отворачивается и направляется к двери. — Гм… — произносит она, стоя в дверях, и бросает на меня взгляд — а потом выходит, так больше и не сказав ничего. Качаю головой и продолжаю свои утренние мероприятия.* * *
Я стою в очереди в столовой между двумя злобно выглядящими грифонами (угодившими в тюрьму за то, что излишне агрессивно толкались на улице) и, ни о чём не думая, перемещаю вдоль прилавка свой пластиковый поднос. Когда поднос доходит до очередного раздатчика, следует взмах половника, и в ячейку на подносе с неаппетитным звуком плюхается кусок или шлепок неаппетитной еды. Жратва, да. — Пс-ст! Анонимус! — я торопливо оглядываюсь и вижу одну из местных кобылок-раздатчиц, прячущуюся за выступом прилавка. Я подхожу к ней, по дороге роняя свой поднос в бак для отходов. — Вот, смотри, я принесла то, о чём мы договаривались! — она радостно демонстрирует мешок, полный разнообразной выпечки и закусок. Я протягиваю руку, чтобы вытащить какую-нибудь вкусняшку, но она отдёргивает мешок и обеими ногами прижимает к груди. — Эй, мы же договорились! — Да, конечно. Давай… Протягиваю руку, и она прижимается щекой к моей ладони. Я начинаю ласково поглаживать её лицо, пропуская между пальцами короткую мягкую шёрстку. Глаза кобылки закрываются, она начинает издавать тихие счастливые стоны. Немного сдвигаю руку, начинаю почёсывать её затылок и так любимое поняшками местечко за ухом, периодически проводя подушечкой пальца по наружной стороне самого ушка. Постепенно в движениях моих пальцев, описывающих небольшие круги по шёрстке кобылки, появляется ритм; её задняя левая нога начинает дрожать, а когда мой палец находит «ту самую» точку, нога дёргается и стукает копытцем по полу. Стоны становятся басовитее и всё громче, пока я наконец не отдёргиваю руку. — Почему… ты… остановился?! — задыхающимся голосом произносит она, тяжело дыша. — Так хорошо было! — Мы не можем долго здесь сидеть, нас же заметят! — отвечаю я. — Давай, я заберу только половину, а остальное в другой раз и тогда поглажу тебя немного подольше? Сделав несколько глубоких вдохов, кобыла выпрямляется и суёт мне в руки весь мешок. — Не хочу, чтобы ты считал меня неблагодарной! — торопливо произносит она и убегает на своё рабочее место. Я слегка удивлён, но решаю не отказываться, раз уж ей пришло в голову продемонстрировать щедрость. Порывшись в мешке, достаю упаковку хлеба с цукатами и высматриваю себе свободное место, чтобы сесть и пожрать. Ловлю на себе несколько любопытных взглядов других заключённых, но, как обычно, не обращаю внимания. Я точно знаю, что ни один из них не попытается ничего предпринять и даже ничего не скажет. Меня посадили на целый год за драку, одно из самых страшных преступлений в Эквестрии. Ни у кого из остальных зэков нет срока даже в половину от моего, и поэтому я считаюсь среди них крутым и опасным — такая вот у меня своеобразная репутация. Меня боятся, хотя я никогда не мечтал о таком отношении, и в результате мне одиноко и скучно. Но постепенно я научился находить себе развлечения и даже обмениваться мелкими услугами с персоналом — так что условия жизни в результате у меня вполне приемлемые. Для зэка. Поднимаю взгляд — многие из сидящих за столами заключённых перешёптываются, поглядывая на меня, но заметив, что я смотрю на них, тут же замолкают. Киваю сам себе и откусываю ещё кусок сладкого хлеба. — Ты в одиночку не сумеешь всё это съесть! — произносит, судя по голосу, Кукис Крим. Из-за моей спины появляется светло-коричневая нога и утаскивает коврижку. К тому моменту, как я успеваю обернуться, охранницы уже не видно, лишь мелькнул, исчезая за углом, коричневый хвост. Но это точно она — никто другой во всей тюрьме не ведёт себя со мной столь нагло.* * *
— Я… никогда такого не делала… Кобыла с тёмно-фиолетовой шёрсткой и густо-синей гривой, закреплённой двумя заколками, чтобы не лезла в глаза, неуверенно переминается передо мной. Я даже не знаю, как её зовут, и до сего дня ни разу её не видел. Это первый в моём опыте случай, когда незнакомая кобыла сама приходит ко мне, и это слегка напрягает. — Ну так я же тебя не заставляю, — успокаивающе говорю я, — если ты на самом деле не хочешь, то и не надо. А с другой стороны, я здесь единственный и уникальный, да к тому же ещё и с самым тяжёлым приговором. Такая очень своеобразная знаменитость — обо мне знают многие. — Нет-нет, я совсем не об этом. Я не говорила, что не хочу! Такое впечатление, что в тюрьме все уже знают, чем именно я занимаюсь и на что способен. Мне случалось жить в небольших городках, где слухи распространяются очень быстро, поэтому я не особенно удивлён. — Что мне сделать, чтобы ты успокоилась? Разумеется, у такой известности есть свои достоинства, но есть и немалые недостатки. — Мне стыдно… сказать вслух, — кобыла боязливо улыбнулась и тут же, слегка покраснев, отвела взгляд. Такие размышления ничего не дают, и я позволяю оборваться цепочке рассуждений, ведущей лишь к ухудшению моего настроения. — Ты же понимаешь, что если мне не понравится то, о чём ты попросишь, я просто скажу «нет», и ничего из-за этого не случится? Так что пожалуйста, скажи, что у тебя на уме! Я улыбаюсь, и тепло моей улыбки способно растопить лёд на любой душе… по крайней мере, я на это надеюсь. В конце концов, я уже много дней проспал на твёрдом, словно набитом камнями матрасе, и дополнительный день-другой ничего не решают… Лишь бы не больше, чем день-другой, пожалуйста. — Ну… ладно… если вы не против… — бормочет кобыла, продолжая переминаться на месте, я уже привык к этим её движениям. Она открывает рот, собираясь что-то произнести, но не издаёт ни звука. Глубоко вдыхает, снова открывает рот и тихо-тихо говорит: — Не могли бы вы… во время этого… произносить моё имя? Тоут Бэг¹? Я фыркаю, переводя невысказанную шутку в простой выдох. В голове всплывает мысль: «Она знает!». Киваю, и лицо кобылки озаряется столь радостной улыбкой, что я просто не могу не улыбнуться в ответ. — Разумеется, могу, Тоут Бэг, — произношу я, опускаясь на колени и протягивая к ней руки. Она делает осторожный, нерешительный шажок вперёд. Потом ещё один, и я чувствую тепло её шёрстки под своими ладонями. А потом она словно проваливается, поддаваясь некоему исходящему от меня притяжению, и прижимается ко мне — я в ответ обнимаю её и прижимаю к груди, ощущая, как постепенно расслабляется напряжённое тело поняшки. Опасение в её разуме превращается в желание, желание — в потребность… и её губы, оказавшиеся совсем рядом с моим лицом, издают тихое-тихое: — …пожалуйста! Я не хочу заставлять её умолять меня, так что прижимаю уже на всё готовую кобылку покрепче — она издаёт короткий писк — и, проведя ладонью вдоль пушистой спинки, произношу: — Тоут Бэг… В ответ кобылка, положившая голову мне на плечо, издаёт тихий писк наслаждения. Согнув пальцы в «когтистую лапу», я провожу ногтями по её спине, чувствуя, как перед моими пальцами расступается мягкая шёрстка, а ногти скользят по коже. Пони издаёт стон и вцепляется зубами в мой воротник в попытке заглушить звуки собственного восторга. — Тоут Бэг, — снова произношу я, обнимая её одной рукой, а другую запуская в её гриву, почёсывая кожу под длинными густыми волосами. Рубашка на моём плече становится ощутимо мокрой от слюны, стекающей изо рта наслаждающейся лаской кобылки, и мне становится даже немного прохладно, но я в течение нескольких минут продолжаю обнимать и почёсывать её, а потом разжимаю объятия — и совершенно расслабленная кобылка практически стекает на пол. На лице её широкая, абсолютно довольная улыбка — приятное зрелище, к слову. — Ну что, добудешь мне новый матрас? В ответ раздаётся тихое «У-у-у…». Возможно, это согласие. Возможно, просто подтверждение того, что меня услышали, а может быть, один из тех стонов, что утонули в слюнях, пропитавших мой воротник. В любом случае, я просто киваю ей и возвращаюсь в свою камеру.* * *
Я переворачиваюсь на левый бок — некомфортно; на правый — не лучше; в итоге просто лежу на спине и, уставившись в потолок, задумываюсь… собственно, ни о чём. Какие-то бесформенные мысли о том, из чего состоит моя жизнь, что со мной было и что ещё будет, вяло копошатся в моей черепушке. Да, сейчас от меня мало что зависит, и размышлять о будущем почти бесполезно, но мне совершенно нечем заняться. Вот если бы уговорить кого-нибудь принести из библиотеки пару книг… или ещё какое-нибудь дело затеять… — Анонимус? — Минт… — я успеваю остановиться, встретившись взглядом со стоящей за дверью Кукис Крим. — Привет! — Привет! — раздаётся мне в ответ. Несколько секунд не происходит ничего. — Привет? Кукис начинает копаться в кармашках куртки в поисках ключа. Найдя, осторожно вставляет его в дверь и медленно поворачивает. Щелчок открывшегося замка довольно громкий, но не настолько, чтобы его можно было услышать дальше нескольких шагов. — Что привело тебя ко мне? — Я хотела тебя кое о чём попросить. В камере, освещённой лишь луной и звёздами за окном, достаточно темно, но у меня получается разглядеть, что на лице кобылы напряжённое, взволнованное выражение. Я выпрямляюсь, сидя на койке, и освобождаю побольше места — да-да, только и исключительно поэтому я прижался спиной к стене! — О чём? — неуверенно произношу я. Кукис Крим принимается расхаживать по камере, нахмурившись и не отрывая взгляда от пола. Затем внезапно останавливается и решительно оборачивается ко мне. — Я разговаривала с другими кобылами. — И что? — И они рассказали мне, что ты… занимался… я даже не знаю, как сказать, но ты ведь понимаешь, о чём я? Я киваю и вяло пожимаю плечами. — Это же просто услуга за услугу. Кукис бросает на меня взгляд и коротко, раздражённо вздыхает. — Тебе не стоит отдавать себя так дёшево, — заявляет она. В её голосе звучат какие-то странные нотки, и я не особенно понимаю, следует ли мне сейчас опасаться или радоваться. А задумавшись о смысле её слов, внезапно ощущаю себя какой-то очень странной межпланетной проституткой. Но что ещё страннее, эта мысль почему-то не вызывает особого протеста. — Твои руки, Анонимус, — её голос звучит глубоко и ласково, — совсем не дешёвые, они могут столько всего… И внезапно она, наклонившись, поддевает один из моих пальцев губами и втягивает глубоко себе в рот; слегка отклонившись назад, выпускает и проводит по нему языком. На секунду между пальцем и кончиком её языка повисает тонкая ниточка слюны. Пони делает шаг вперёд, вцепляется зубами в рубашку и, надавив головой, убеждает меня лечь на спину на койке. — Я сама не уверена, что мне нужнее, — произносит она, с лёгкостью расстёгивая нижнюю пуговицу моей рубашки губами и языком. — Твои руки на моём лице, — расстёгивается следующая пуговица. — На моей спине и бёдрах, — и следующая. — А может быть, — её язык проскальзывает по моей коже по дороге к следующей пуговице, — на моём животе. Она без малейшего труда справляется с предпоследней пуговицей и приближается к самой последней; её дыхание, которое я слышу и ощущаю кожей груди, горячее и тяжёлое — а самое странное, что и моё дыхание становится таким же. Изо всех сил я удерживаю свои руки прижатыми к простыне, словно боюсь прикосновением помешать ей что-то сделать. — Мне. Нужно. Всё. Твоё, — её горячее дыхание теперь на моей шее, мои руки дрожат, готовые прикоснуться, схватить, приласкать, на коже выступает пот. — Тело, — завершает свою отрывистую фразу она, и каждое слово до краёв наполнено желанием. Кажется, мне предстоит долгая и интересная ночь.