Цвет ловушки

От воды все ещё не успевшие зажить ссадины защипало, а когда Ваймс намылил руки бруском желтоватого мыла кожу точно обожгло, но всё это ощущалось слабо, как будто происходило не с ним, не совсем здесь и немного не сейчас. Ваймс со вздохом набрал воду в горсти и вылил себе на голову. Раз уж от него «разит как от козла» наверное это распространяется и на волосы тоже. Все движения были чуточку замедленными, все ощущения — отстранёнными и притупленными. Горячая вода успокаивала и расслабляла, не хотелось выходить. Как будто если он останется здесь, в медленно остывающей ванне, то сможет укрыться от грызущих его мыслей, в веренице которых сквозила жутковатая бравада, подозрительно напоминающая былую твердокаменную уверенность в том, что одного-то стакана ему хватит, конечно, разумеется, он не выпьет больше. Ваймс скривился, когда мыло попало в глаз. В самом деле, кого он рассчитывал обмануть, старательно намыливая волосы и вместо мочалки скребя по голой груди ногтями? Раз он уже пал до подобного унижения — сидит в чёртовой ванне в чёртовом дворце и смывает с себя грязь и пот, пока проклятый всеми богами этого проклятого Диска патриций его (должно быть) и в самом деле ждёт — то разве может быть ещё хуже? С угрюмой усмешкой Ваймс соскользнул по борту ванны ниже, так, чтобы вода почти достигла ноздрей. Чего скрывать, он успешно дошёл до того, чтобы согласиться на что угодно, лишь бы это помогло спасти разум от самоуничтожения. И, возможно, это ещё не самый худший вариант развития событий. Например, он мог бы стиснуть в крепких объятиях бутылку виски и поприветствовать знакомые канавы. По части отключения сознания это было бы не менее эффективно и возможно даже менее рискованно, чем то, что в итоге выбрал Ваймс. Однако Ветинари не вогнал ему кинжал в ухо, едва он открыл рот, чтобы озвучить своё предложение, и это давало надежду, что Ваймс всё-таки не рухнет в истыканную кольями яму, едва шагнёт в комнату, которую считает спальней. К тому же это ведь исключительно удачное совпадение — человек, который давно заслужил место практически в самом конце списка людей-которым-Ваймс-не-хотел-навредить, получает удовольствие от подобного специфического обращения. Да Ваймс просто счастливчик! Каменный пол под голыми пятками отрезвил и вернул осознание реальности. Ваймс кое-как втиснул мокрые ноги в обувь, и его взгляд упал на серый, плотный халат, лежащий на столике возле двери. Надевая его, Ваймс мрачно подумал, что там, где он рос, у людей не было ничего, кроме гордости, а вот он, приобретя множество иных благ, гордость утратил окончательно. В халате с чужого плеча и расшнурованных ботинках он, прижимая к груди скомканную грязную одежду, доспехи и оружие, ощущал себя воплощением нелепости. Это так резко контрастировало с патетическим самоубийственным настроем, с каким он шёл во дворец, что Ваймс расхохотался бы, если бы не был так занят тем, что прислушивался к отзвукам собственных шагов. *** Он не знал, чего ожидать, и потому готовился ко всему. Возможно его не удивил бы даже обнажённый Ветинари, с кокетливой улыбочкой возлежащий на усыпанной лепестками роз кровати. Какая-то часть Ваймса верила и в то, что к его шее прижмется лезвие и мягкий голос прошелестит в самое ухо: «Кажется, вы исключительно превратно поняли мои слова…». Однако патриций в своей неизменной мантии просто стоял посреди комнаты, рассеянно потирая левой рукой запястье правой, как будто не знал, куда себя деть, и это было куда более странно. — А, Ваймс, — произнес Ветинари с лёгким удивлением в голосе, как будто бы всерьёз ожидал и того исхода, в котором Ваймс выскакивает из Продолговатого кабинета точно ошпаренный и немедленно расшибает себе голову о поверхность Анка. Ваймс прикусил язык, чтобы не отозваться привычным «сэр» — это явно не то обращение, которое уместно в данной ситуации. Ваймс занёс ногу, чтобы шагнуть вперед, но спохватился, что не запер дверь, и быстро провернул ключ в замке. Ветинари кивнул, однако даже не попытался двинуться навстречу. Ваймс захотел рявкнуть «да хватит уже!», сделать что-нибудь неподобающее, — Ветинари не торопил его, а ждал с раздражающей невозмутимостью. Только по слегка участившемуся дыханию можно было догадаться, что он вовсе не так спокоен, как хочет казаться. Такая инертность раздражала невероятно. Было очевидно, как день, что они здесь не для того, чтобы играть в шахматы, но всё же весь вид Ветинари говорил: «о, нет, теперь ваш ход». Невыносимый, невозможный, заносчивый стервец хотел, чтобы Ваймс снова плясал под его дудку, и будь Ваймс проклят, если опять позволит указывать себе, что делать! «А, к чёрту» — тряхнув головой, Ваймс в три шага преодолел разделяющее их расстояние, сгрёб Ветинари в охапку и потянул на себя, чтобы поцеловать эти сухие губы и ощутить, как Ветинари отвечает на поцелуй с невозможной готовностью. «Где же… яд?..» — подумалось Ваймсу. Почему в этот раз он не чувствует себя отравленным, а мир такой ужасающе реальный и вовсе не расплывается в подрагивающем мареве гнева? Запустив руку в волосы Ветинари и не без удовольствия сжав пряди в кулаке, Ваймс заставил патриция чуть отклонить голову назад, чтобы прижаться щекой к его шее, потереться об неё лицом, вдохнуть такой плотский, такой человеческий аромат кожи и пота. Ветинари поморщился, когда щетина грубо прошлась по нежной коже, но не отстранился, вместо этого лишь прильнул к Ваймсу и вздрогнул — прикосновение небритой щеки сменилось на бережную, скользящую мягкость языка. Ваймс ещё раз провел языком от ключицы к уху. Он не смог бы никак охарактеризовать вкус — красноречие и метафоры не были его сильной стороной — равно как и то, что творило с его сознанием это тяжёлое, загнанное дыхание, но ему нравилось, и он хотел продолжать, хотел дойти до края. Мягкость руки, скользнувшей по его лицу и обхватившей затылок, не могла обмануть — Ваймс знал, что если потеряет над собой контроль, то эта же рука наденет на него намордник, и это удивительным образом освобождало. Для рассуждений больше не оставалось места, движения становились всё более нетерпеливыми и резкими. Не прерывая поцелуя, Ваймс начал расстегивать мантию Ветинари, начиная с воротника, в то же самое время, как Ветинари занялся пуговицами на уровне пояса. Однако если Ваймс и думал, что стоит ему избавить Ветинари от верхней одежды, как он с легкостью толкнет того на кровать и всё будет так же незамысловато, горячо и быстро, как и в тот, первый раз, то вскоре он был вынужден признать, что ошибался. Недолгая возня — и Ваймс сам оказался распростёртым на спине, а Ветинари выпрямился, сидя на его бёдрах, с горделивым видом превосходства, очевидно, крайне довольный собственной ловкостью и безошибочно зная, что у Ваймса всё нутро сводит от этого зрелища. Сжимая коленями бёдра Ваймса, он принялся расстёгивать на себе рубашку, однако Ваймс остановил его и нетерпеливо, рывком, уже не расстегнул, а сорвал эту проклятую тряпку, чтобы с нажимом провести ладонью по голому худощавому торсу — от ключиц до поджарого живота с полоской темных волос ниже пупка. Ногти оставили красноватые полосы, Ветинари коротко выдохнул, закрывая глаза и прогибаясь навстречу прикосновению. Ваймс думал, что пришел, чтобы выместить злость, прежде чем его мозг окрасит стены, навеки распрощавшись с черепной коробкой. Чтобы, фигурально выражаясь, не спустить сторожевого пса на невинных людей. Думал, что хочет грубо прижать к стене, затем кинуть на кровать, сделать всё по-своему, на этот раз уткнув Ветинари лицом в подушку, чтобы не услышать этого чёртового, проклятого всеми богами стона (шипящий вдох от боли сквозь стиснутые зубы его более чем устроил бы) и видеть только выступающие позвонки на тонкой шее, а вовсе не пронзающий насквозь взгляд. Он хотел уничтожать, чтобы получить право ненавидеть себя без каких-либо примесей «но» и «и всё же», а его положили на обе лопатки, метафорически и буквально, и… и он не чувствовал гнева. Ни толики бешенства, ни искры этой отупляющей, застилающей глаза ярости. Вместо этого горло перехватывало от вожделения и так хотелось провести пересохшими от волнения и слишком частого дыхания губами по бледной коже — по руке, запястью, плечу, груди… — Надо было выставить меня за дверь, — коснеющим языком пробормотал Ваймс, кое-как садясь и прижимаясь щекой к животу Ветинари, двумя руками обхватывая его худые бедра. Потому что именно так следовало поступить любому адекватному человеку, в случае если его непосредственный подчиненный вдруг потерял здравый рассудок. — Неужели ты действительно думаешь, — Ветинари нависал над ним, обеими руками опираясь об изголовье, изящный и худощавый, затмевавший сейчас всё в этом мире, — что ты единственный, у кого бывают слабости? — Например желание самоуничижения? — ляпнул Ваймс, не успев себя остановить. По лицу Ветинари пробежала тень, он хищно усмехнулся: — Например желание заткнуть тебе рот, чтобы ты перестал наконец упражняться в остроумии. Право, иногда ты тратишь слишком много сил на ответ, который того совершенно не стоит. Ваймс открыл рот, чтобы заверить Ветинари в том, что… он даже не успел завершить мысль, когда его подсознание требовательно подняло руку: «Погодите-погодите, а тебе точно не послышалось?». Патриций действительно признал, что у него есть слабость и (боги!) к ней некоторым образом причастен Ваймс? Неужели чёртов патриций — не олицетворение власти, не функция, воплотившаяся в этом тощем теле, а человек? Даже в мыслях это звучит абсурдно, чего доброго, следующим Ваймс подумает, что Ветинари может подхватить насморк! Однако недвусмысленное доказательство человеческой природы Ветинари буквально маячило у Ваймса перед глазами, выпирая под тканью брюк. Ваймс негромко рассмеялся, запрокидывая голову, и ойкнул, ударившись затылком о деревянное изголовье. Наконец-то всё стало проще! Наконец-то всё стало понятнее! Никаких выворачивающих желудок разговоров о сложных материях — он знал, чего хотел, и намеревался это сделать, без каких-либо выматывающих рассуждений. Думать он будет потом. В сознании воцарилась блистательная, благостная пустота, многоголосая сумятица мыслей сменилась одним, кристально-ясным «хочу», и для Ваймса это был тот самый момент блаженного умиротворения, которого он так жаждал, хотя его состояние вряд ли могло оказаться ещё дальше от понятия «спокойный». Надеясь, что непослушные руки всё-таки не подведут его, Ваймс расстегнул ширинку брюк Ветинари и потянул их вниз. Открыть рот и провести языком по головке члена оказалось… Ваймс бы охарактеризовал это как «просто» если бы вообще мог в тот момент мыслить. Этот манёвр вызвал у Ветинари тихий вздох, отозвавшийся в костях Ваймса, поэтому Ваймс незамедлительно повторил движение языком, и сладостное, тянущее ощущение скрутило его внутренности. Ветинари наблюдал за действиями Ваймса, не сводя завороженного взгляда с его лица и, кажется, почти не дышал. Когда Ваймс, закрыв глаза, обхватил губами его член, Ветинари закусил нижнюю губу, не сдержав слабого стона, — не потому что Ваймс был как-то особенно хорош, а потому что это. Был. Ваймс. Одной рукой Ветинари по-прежнему держался за изголовье и надеялся, что не утратит равновесия. Вторую же он положил на затылок Ваймса (волосы всё ещё были влажные после мытья), чуть направляя, и Ваймс старался, небо свидетель, как он старался! У Ветинари уже слегка кружилась голова от того, как чёртов упрямый Ваймс так податливо открывал рот и ритмично заглатывал всё глубже, медленно и тяжело дыша носом, стараясь не подавиться. Ветинари мог бы схватить его за волосы крепче, до боли, и повторить то, что Ваймс сделал с ним совсем недавно, — скорее всего, Ваймс бы не возразил, возможно, ему бы даже понравилось. Одной этой мысли было бы достаточно для того, чтобы окончательно утратить над собой контроль, однако Ветинари заставил себя прервать манящие движущиеся картинки, которые услужливо поставляло ему воображение, — именно сейчас он не хотел торопить события. Именно сейчас его пьянили эти неторопливость и осторожность, и то, что это. Был. Чёртов. Ваймс. И он здесь не потому что его потянули за нужные ниточки и он не нашёл в себе сил отказаться — а потому что он захотел, и сам пришёл, и прямым текстом предложил себя с таким восхитительным нахальством, что Ветинари стоило больших усилий не потребовать раздеться сразу же, на месте, в кабинете, к дьяволу осмотрительность. С приоткрытых губ сорвался стон, пальцы Ваймса сжимались на его бёдрах как тиски, и это было не менее приятно. Ветинари заставил себя опомниться, отстраниться, чувствуя, что Ваймс уже уставал и не так хорошо контролировал себя (зубы пару раз едва ощутимо задели ствол). Запыхавшийся, Ваймс посмотрел на него с лёгким ужасом в глазах, очевидно, мысленно оценивая, сколько ему осталось жить в случае если Ветинари не понравилось. Усмехнувшись, Ветинари наклонился к Ваймсу. Этот поцелуй не был похож на предыдущие — смазанные, агрессивные и зачастую больше напоминающие противостояние, выяснение, кто ведет, а кто — ведомый. Этот же был медленным, бережным, почти даже нежным. Язык Ветинари скользнул по его нижней губе так осторожно, что это могло было свести с ума, если бы Ваймс и так не был на волосок от безумия. Пальцы Ваймса обхватили затылок Ветинари, привлекая к себе, углубляя поцелуй, и Ваймс невольно вздрогнул, услышав, что Ветинари издал мягкий стон удовольствия, как будто он (боги!) тоже ждал этого. Лицо слегка покалывала эта проклятая пижонская бородка — аккуратная и раздражающая как и сам Ветинари — и это было так же странно, как и в предыдущие разы. Странно и приятно. С каких пор — Ваймс на мгновение замер — он считал Ветинари хоть в какой-то степени приятным? Ветинари аккуратно провел тыльной стороной ладони по его щеке, после чего уверенно распахнул полы халата, и Ваймс решил, что даже если бы он знал ответ на этот вопрос, это ничего бы не изменило. *** Ветинари разглядывал его так пристально, что Ваймс был бы готов смутиться, если бы в глазах Ветинари не горело, затмевая всё остальное, чистое вожделение. Ваймс соврал бы, если бы сказал, что видел в своей жизни нечто более завораживающее. Впрочем, вся жизнь для него сейчас и не существовала — осталась только эта полутёмная комната, это бледное, крепкое тело в его руках и пронизывающий, физически ощутимый взгляд, плавно скользящий по его плечам, обнажённому торсу и наконец спускающийся ниже. Дыхание Ваймса перехватило, когда взгляд сменился руками и губами. Требовательными, настойчивыми руками, которые стремительно избавляли Ваймса от такого неуместного сейчас халата. И сухими губами, которые прижимались к каждому обнаруженному под одеждой шраму или ссадине. Как будто Ветинари наконец заполучил то, что его давно интересовало, и теперь намеревался насладиться этим в полной мере. Как будто он находил достойными самого пристального внимания даже беловатые грубые рубцы. Тоненький голос в затылке Ваймса верещал панически, что такого быть не может, Ваймс, должно быть, налакался самого дешёвого и мерзкого пойла, в котором только отмечались следы спирта, и сейчас лежал, яростно галлюцинируя, в помойной яме. Или это галлюцинации от кровопотери, потому что патриций пропорол ему бок стилетом, стоило Ваймсу открыть рот, чтобы сообщить, что он сдаётся. Конечно, крови к мозгу приливало явно меньше, чем должно было, однако вовсе не из-за придуманного паникующим сознанием ранения. *** Совершенно забыв о том, что изначально он жаждал хоть как-то выместить душащий его гнев, Ваймс теперь искренне хотел не спешить, хотя бы в этот раз не вести себя как помешавшийся от возбуждения, но Ветинари нетерпеливо прижал его руки к своим бёдрам и подался назад, сразу принимая член почти до основания, практически садясь на бёдра Ваймса. — Эй, эй, не надо, — Ваймс попытался остановить его, подавляя рвущееся из-под грудины желание впиться пальцами в узкие бёдра, потянуть на себя, толкнуться ещё глубже, вырвать уже не стон, а приглушённый вскрик. Веки Ветинари затрепетали, он едва заметно поморщился, замер, не смотря на Ваймса, и, чуть вздрогнув, медленно выдохнул: — Никогда не жаловался на память, — он прервался, плавно двинул бёдрами и охнул. Ваймс сглотнул: это было невыносимо хорошо, — и я прекрасно помню, что прозвучала фраза «делай что хочешь». Этого я и хочу. — О, — только и смог сказать Ваймс. Разум стремительно уплывал, исчезал, будто Ваймс никогда и не числился в рядах мыслящих существ. Чёрт подери. Костлявый и тощий Ветинари, состоявший, на первый взгляд, из одних жил, чёрной ткани и ножен с оружием, оказался тяжелее, чем выглядел. И двигался так плавно, дразняще-медленно и с такой упоительной грацией, будто у него было всё время этого мира и он не собирался никуда торопиться. Ваймс едва сдерживал разочарованный рык. Его тело изнывало, он, как путник в пустыне жаждет тени, жаждал ощутить больше, прекратить эту медленную, выматывающую нервы сладостную пытку, и тогда Ваймс приподнялся, опираясь на одну руку и обнимая Ветинари за талию второй, посмотрел на него снизу вверх. «Позволишь?..» — спросил Ваймс одним только взглядом. И Ветинари позволил, боги, сколько ещё он позволил Ваймсу! Выглядевший всегда таким невозмутимым, до зубовного скрежета невыносимым, Ветинари позволил уложить себя на спину, позволил вдавить всем весом в постель, позволил входить размашистыми, глубокими толчками на всю длину, позволил грубо, до синяков стискивать плечи. Его угловатые колени сжимали бока Ваймса, а аккуратно подстриженные ногти оставляли на его спине красные следы, губы покрывали беспорядочными, смазанными поцелуями ключицы, шею и плечи, и никогда еще на памяти Ваймса Ветинари не был настолько беззащитен и уязвим — и уязвим лишь потому, что и он этого хотел. Капля пота сорвалась с кончика носа Ваймса. Выгибаясь навстречу, Ветинари смотрел почти отчаянно, умоляюще. Без слов прося не прекращать, жадно прося ещё, сильнее, резче. К взмокшему лбу прилипли растрепавшиеся пряди. В какой-то момент он зажал рот рукой, но Ваймс взял его за запястье и грубо отвёл ладонь от лица — он хотел слышать — и тогда Ветинари припал к его шее долгим поцелуем, сменившимся собственническим, хищным укусом. Ваймс громко охнул. Ветинари, чёртов Ветинари, стонал, не прекращая впиваться в его шею зубами, пока Ваймс вколачивал его в постель, окончательно теряя над собой контроль и чувствуя, как растекается по венам горячечное, жгучее удовольствие, с каждым яростным толчком приближая финал. Последний, низкий и протяжный стон Ваймс не услышал, а скорее почувствовал кожей, этот звук словно шёл из-под самых рёбер, из того самого, человечного, что обычно скрывалось под бронёй равнодушия. Он обжёг, как огнем, — и оргазм выбил из Ваймса дух. Ваймс ещё успел уловить едва различимое «не зря», сорвавшееся с губ Ветинари, когда тот, судорожно вздрагивая, излился себе на живот, — и мир погрузился в вязкую, умиротворенную и сытую тишину. *** Мышцы ныли, но тем благостным сортом усталости, который не сопровождается волнениями и свинцовым грузом мучительных размышлений. Само по себе отсутствие хоть сколько-то внятных мыслительных процессов было настолько приятно, что Ваймсу приходилось прикладывать недюжинные усилия, чтобы не заснуть, потому что вряд ли ему позволят ещё и уснуть в этой кровати, слишком уж это… личное. Патриций однако не предпринимал никаких попыток выставить его. Закинув руки за голову он лежал, закрыв глаза, и — Ваймсу не померещилось? — мягко, довольно улыбался. Потому что действительно не зря. Действительно стоило оставить Ваймса наедине с его мыслями и подождать, как бы ни было сложно удержаться от того, чтобы прибегнуть к привычным способам получения от Ваймса желаемого результата. Комната начинала расплываться по краям, Ваймс сонно таращил глаза на потолок (чтобы не смотреть на Ветинари, потому что он уже не ручался за себя), думая, что наверное ему пора собирать вещи. — Ищешь, за что бы уцепиться взглядом? — раздалось над ухом, — позволь, помогу, — краем глаза Ваймс увидел металлический блеск в руке Ветинари. Позерски прищурившись, Ветинари сделал вид, что прицеливается. Ваймс перехватил его запястье, не дав замахнуться. — И где ты это держал? — буркнул он, с опозданием подумав, что если бы Ветинари не хотел, Ваймс ни за что не успел бы его остановить. — Всё это время всё равно вооружен? — Не думайте, что я так просто выдам вам все профессиональные секреты, командор, — нет, Ваймсу действительно не померещилось: Ветинари расслаблено и самую толику лукаво улыбнулся, покорно разжимая пальцы и передавая ему четырёхконечную метательную звёздочку. Возможно, Ваймс всё-таки ненадолго задержится. Чтобы перевести дух. Ничего же не случится, если он просто уйдет… немного позже? Ничего хуже, чем то, что уже случилось? Стук в дверь вырвал его из вязкой дремоты, и Ваймс чуть было не поддался желанию свалиться на пол и спрятаться под свисающим с кровати одеялом — в лучших традициях тех глупых комедий, которые ставили в музыкальном театре в дни его далёкой юности. — Ваша светлость, простите, что беспокою вас так поздно, но вы просили сообщить, если у нас появятся сведения… — голос был незнакомый, хриплый и шелестящий, таким голосом говорят тени. — Да, да, благодарю, — и Ветинари уже завязывал пояс халата, который всего мгновение назад лежал в ногах кровати. — Подождите меня в кабинете. Он обернулся к Ваймсу со странным, отстранённым выражением на лице. Взъерошенный, с не до конца еще сошедшим румянцем, следами поцелуев на ключицах и — Ваймс не видел, но знал, что они есть — синяками на плечах. Ваймс смог только кивнуть, поднимаясь, чтобы подобрать свою одежду. Он понимал. Государственные дела не могут ждать. Государственные дела нельзя отодвинуть в сторону и попросить вернуться чуть позже. А Ваймс выполнил то, что от него требовалось, и теперь уйдёт. Если бы не годы в страже, Ваймс в своем нынешнем состоянии точно не справился бы со всеми застёжками, но он давно наловчился надевать доспехи, даже будучи едва в сознании. Ветинари же надавил на одному ему ведомую плитку возле изголовья, и в стене открылся проём. — Это что-то новое? — Ваймс застегнул последнюю пряжку, — не помню его здесь. Вместо ответа Ветинари протянул ему ярко-красный лоскут. — Прежде чем ты уйдёшь, позволь… — он не договорил. Ваймс не смог уловить интонацию: его способности распознавать тонкие оттенки эмоций сейчас находились не на пике, а скорее на дне самой глубокой канавы. — Или ты предпочтёшь так?.. — Ветинари слегка провёл пальцем по своей шее, и Ваймс, поморщившись, понял, что его собственная шея сейчас скорее всего представляет собой один сплошной синяк. Щёки вспыхнули. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Проклятье! Ткань мягко скользнула по саднящей коже. Ваймс не шевельнулся, позволяя Ветинари завязать узел. Блаженное опустошение уходило, как бы Ваймс ни цеплялся за него, панически пытаясь удержать хоть ещё кроху. А ведь он действительно думал, даже больше — он был абсолютно уверен в том, что одного-то стакана ему хватит и, конечно, разумеется, он не выпьет больше. В чём-чём, а в самообмане Ваймс достиг значительных высот. А теперь наступало похмелье. И оно было омерзительным.