Цвет ловушки

Ваймс давно убедился в том, что гнилое сердце потасканной красавицы Анк-Морпорка склонно к перемене. Она возносила и низвергала играючи, и то, что однажды её гнев обратится против Ваймса, было ожидаемо. Теперь город ощерился шипами, обрушивая на очередную жертву всю свою неприязнь, услужливо напоминая Ваймсу, что он виноват. Граффити на стене участка оказалось далеко не единственным — видимо, на случай если Ваймс вдруг позволит себе забыться. Но хуже были взгляды — полные и любопытства, и отвращения. Так смотрят на особенно мерзких сороконожек, обнаруженных под перевернутой колодой. Идя по Брод Авеню, Ваймс ощущал себя под прицелом циклопической лупы — и сфокусированный свет уже опалял волосы на затылке. И хотя снующие по центру города люди не расступались в ужасе перед ним как перед очередным пророком Ома из проповедей констебля Посети, но Ваймса совершенно очевидно сторонились, его боялись. Никто уже не позволял себе выпадов в его адрес, как несколько дней назад, а дети не бросались дразнить. Среди слившихся в жадную до новостей массу лиц выделилось лишь одно, сморщенное точно гнилое яблоко, — смутно знакомая скрюченная старушка, стоящая посреди Медного моста, устремила на Ваймса взгляд слезящихся белёсых глаз и покачала седой головой. Где-то он уже видел её… да! недалеко от участка, пару дней назад, она появилась, огорчённая и недовольная как само Осуждение, и погрозила ему пальцем. Тогда Ваймсу стало не по себе, однако сейчас он уже устал от попыток всех, кому не лень, воззвать к его совести. Кем бы ни была старуха, пусть хоть воплощением богини мщения и неудачных судебных исков, ей было далеко до самого страшного мучителя и строгого судьи в жизни командора Ваймса — его самого. — Может быть мне сразу на шею колокольчик повесить? — ядовито поинтересовался он у старухи, и та заморгала подслеповато, будто не понимая, кто с ней заговорил. — Так сообщали о себе прокажённые, а потом — Ночная Стража, так что мне не привыкать. Но хуже всего было то, что Ваймс на самом деле соглашался с тем, что хвалить его не за что, и слова вроде «неблагополучный исход» и «Моркоу сможет возглавить Стражу» уже не казались бесплотными призраками. *** — А, сэр Ваймс, — Ветинари даже не взглянул в его сторону, поднося сургучную палочку к свече. — Проходите, присаживайтесь. Ваймс практически ожидал, что едва он увидит Ветинари, как в памяти немедленно оживут все подробности их последней встречи — от мягких, сухих губ, до цепких, длинных пальцев, — и боялся, что выдаст себя, когда краска жара зальет лицо. Но Ветинари сидел за столом, совершенно обыденный и будничный, — не человек, а воплощение функции патриция — и запечатывал письмо оттиском перстня. Застёгнутая на все пуговицы мантия скрывала следы, оставшиеся от минувшей ночи, а в его чертах не было уже никаких мягкости и открытости, от которых заходилось сердце, — и Ваймс практически ощутил, как чудовищная ноша падает с его плеч. Не так давно он мучительно желал получить подтверждение случившемуся между ним и Ветинари, чтобы убедиться, что не сходит с ума, а сейчас наоборот с прежней неистовостью хотел, чтобы Ветинари сохранил свою фирменную сдержанность. Потому что это было правильно. Ваймс проигнорировал приглашение, как делал всегда, и вытянулся по стойке смирно на том же месте, где стоял во время регулярных отчетов. Убрав перстень в шкатулку, Ветинари покосился на стопку газет на краю стола и положил сверху безликую чёрную папку, скрывая заголовки, после чего наконец поднял глаза на Ваймса. Взгляд его задержался на красном платке, который Ваймс так и не снял, и на краткий миг лицо Ветинари приобрело выражение, которое Ваймс назвал бы растроганным, если бы сам прекратил сверлить взглядом родную трещину в штукатурке. — Что ж, — Ветинари сложил пальцы вместе в своем привычном жесте. — Надо быть слепым, глухим и парализованным, чтобы не заметить, что обстановка в городе накалилась. — Ваймс невидящим взглядом смотрел в стену. Если бы он и хотел что-то возразить, то не смог бы, в пересохшем горле стоял ком. — Инцидент с юным лордом Перси Фоссет Анхелем Шестым вызвал слишком большой резонанс, и я не могу его более игнорировать. Демонстрации, граффити, провокации в адрес стражи — просто возмутительное нарушение общественного порядка. — Он сделал выразительную паузу. Ваймс сглотнул. Ком в горле душил. — Поэтому я считаю себя обязанным принять меры. — Сэр?.. — Что вы скажете насчет отпуска? Боги свидетели, вам не мешало бы отдохнуть. Провести больше времени с семьёй. Вдали от шума большого города. — Взгляд Ваймса наконец перестал фиксироваться на стене. Он посмотрел на Ветинари, посеревший и серьёзный как покойник. — Отпуск? Это не смешно. — А я и не улыбаюсь, — холодно отозвался Ветинари. — Вы знаете, что это? — плавным, точно отрепетированным движением он вытащил из ящика стола стопку бумаг. — Коллективный иск в ваш адрес. Лорды жаждут вашей крови и страшно докучают мне, требуя вашу голову на блюде. — Значит это ссылка? — не сдавался Ваймс. — Вы всё-таки высылаете меня? — Под учтивостью слышался раскат далекого горного обвала. Тот самый момент, когда Сэмюэля Ваймса надо оставить в покое и любой здравомыслящий человек уже убрался бы с его пути в поисках наиболее надёжного убежища, которое укрыло бы его от гнева командора. Однако Ветинари не был бы собой, если бы промолчал. Подняв бровь, он удостоил Ваймса Взглядом: — Что, простите? — под этим Взглядом капитан Ваймс в свое время сжался бы от ужаса. Однако командор Ваймс остался равнодушен ко всей его уничижающей холодности. — Вы высылаете меня? — повторил Ваймс, едва разжимая зубы. Ветинари невольно залюбовался тем, какую же поистине титаническую силу прикладывал этот человек лишь бы удержать в руках всю бурю эмоций, захлестнувшую его при одной только мысли о необходимости покинуть свой пост, покинуть свой город. — Отнюдь. Это отпуск. «Отпуск» несёт совсем другой смысловой оттенок, знаете ли. Подождете месяц-два, в крайнем случае три, пока не уляжется шум. Толпа быстро забывает, брошенные ей кости скандалов надоедают… — Не-ет, это ссылка, — перебил Ваймс. Его тяжелый взгляд приобрел пугающий оттенок безумия стихийного бедствия. В таком состоянии Ваймс мог проламывать стены лбом, а взгляд его тушил небольшие пожары. — Я мешаю тебе умасливать аристократию, да? Или ты боишься, что кто-то узнает? Шило в мешке с котом, или как там говорят? И поэтому ты высылаешь. Меня. Как преступника. Вместо того, чтобы дать иску ход и судить. — Не согласен, — покачал головой Ветинари, вставая из-за стола и подходя к окну, подчёркнуто не замечая, что командор Ваймс опасно близок к тому, чтобы самовоспламениться. — Просто хочу не допустить эскалации конфликта. К тому же формально вы не преступник. — Формально? Ну тогда арестуй меня. Ветинари коротко вздохнул. Ваймсу возмутительно хорошо удавалось быть невыносимым! Его упёртость, гиперответственность и общая ваймсовость так действовали на нервы, что порой могли вызвать тик. Будь он не так… совестлив, упрям, склонен к едкому саморазрушению, порой параноидален, словом, не будь он настолько Ваймс — было бы несомненно легче. Тогда Ветинари смог бы приказать ему — и этот неправильный Ваймс выполнил бы приказ в точности. С другой стороны, будь Ваймс менее Ваймс, вряд ли бы Ветинари позволил себе это непростительное для его положения увлечение (называть это увлечением было безопасно, допустимо, не страшно, пусть патриций и считал самообман уделом малодушных натур). Сложив руки на груди, Ветинари ненадолго обернулся. — Хорошо, — галантно кивнул он, прежде чем снова отвернуться к окну, — вы арестованы. Пожалуйста, пройдите в Псевдополис-Ярд, составьте заявление и подайте его на имя вышестоящего офицера. В данном случае, это вы. И в случае если командор Ваймс удовлетворит ходатайство командора Ваймса об аресте командора Ваймса, будьте любезны проследить за тем, чтобы командора Ваймса доставили в Танти в ожидании суда, — как бы Ваймс ни был зол, он заметно растерялся: — Но не могу же я арестовать сам себя, — замялся он, хмурясь, — это конфликт интересов. — Не проблема. В таком случае явитесь к капитану Моркоу как гражданское лицо. Я приму вашу отставку. Для начала сдайте, пожалуйста, значок, — краем глаза Ветинари не мог не заметить, как пальцы Ваймса рефлекторно сжали кованую бляху, и его губы скривились в холодной улыбке, — если вам это так неприятно, можем и без подобных церемоний. Лично я всегда находил их чрезмерно утомительными. Однако заявление об отставке подписать всё-таки придется. Он выдержал драматическую паузу, чтобы дать Ваймсу возможность высказаться, однако угроза лишения значка, как и в прошлый раз, подействовала на Ваймса точно удар под дых, ввергая в безмолвный ужас и ступор. Вы не могли сказать командору ничего страшнее. Физическая боль его не пугала, титулами и деньгами он не дорожил. А Ветинари, что бы о нем ни говорили, никогда не опустился бы до того, чтобы угрожать семье Ваймса (к тому же это было совершенно неэффективно, если, конечно, вы не стремились к самоубийству посредством командора вместо того, чтобы обойтись старой-доброй петлёй). Бросив на Ваймса короткий взгляд, чтобы убедиться, что его слова оказали должный эффект, Ветинари продолжил, всё так же сухо, холодно и надменно: — А, или вы предпочтёте, чтобы я не вмешивался? Будь по-вашему. Тогда поступайте так, как пристало поступать командору стражи Анк-Морпорка. Вы же не думаете, что я буду отвлекаться от государственных дел, чтобы удовлетворить ваше эго? В следующее мгновение Ваймс шагнул вперед и, так стремительно, что движения его размывались, заломил Ветинари руку и зажал его шею между своим плечом и предплечьем, прижимая спину Ветинари к своей груди. Всё произошло так быстро, что только когда железная хватка чужой руки сдавила кадык, Ветинари услышал звон упавшего на пол шлема. «Ты опасен: ты можешь свернуть мне шею, и я не смогу разжать твоих рук» однажды сказал он Ваймсу, однако только сейчас в полной мере ощутил, что Ваймс действительно может свернуть ему шею, а главное — осознал, что Ваймс и в самом деле готов рассмотреть этот вариант. На мгновение патриция сковал холодок непривычного страха — он должен был предвидеть, должен был быть готовым, но… он перестал ожидать от Ваймса удара в спину, зная, что даже доведённый до точки кипения Ваймс никогда не позволит себе подобного. Кроме того Ветинари в своей самоуверенности, практически ставшей его бронёй, считал, что всегда сможет увернуться, ускользнуть. — Будешь отправлять меня в отставку каждый раз, как я буду мешаться, сэр?.. — прорычал Ваймс, дыша как загнанный зверь и так сжимая руку Ветинари, что это уже становилось неприятно. — Не забывайтесь, Ваймс, — хрипло предостерёг патриций. Часть его кипела от возмущения таким варварским нарушением субординации и собственной самоубийственной непредусмотрительностью, другая же часть заинтриговано замерла в ожидании. Разгадать, на какие болезненные точки надавить, чтобы Ваймс сорвался, всегда было несложно. Запретить, потребовать отступить, сказать, что это не его дело, — простые и удобные способы заставить Ваймса с готовностью броситься в бой в полной убеждённости, что это было исключительно его решение. Это было легко. Однако всё стало сложно, когда Ваймс отказался сражаться, ещё не начав битву. Ему бы ничего не стоило освободиться. Пяткой в голень, затылком в лицо — и командор бы захлебнулся кровью из разбитого носа, а тонкий кинжал под подкладом мантии довершил бы дело. Но хуже всего было то, что Ветинари не хотел сопротивляться. Да, он забылся, проявил непростительную беспечность и позволил себе оказаться в зоне бурь, однако теперь он намеревался узнать, куда унесет его ураган, имя которому его светлость сэр Сэмюэль. — И что ты сейчас задумал? — просипел Ваймс, — убрать меня в сторону как помеху? Или хочешь, чтобы я попросил тебя о помощи? Так и вижу заголовки: городской тиран заступается за обезумевшего командора. Хозяин призывает пса к ноге. Терьеру Ветинари укоротили поводок. Каждое слово, произнесённое голосом этого человека, находящегося в шаге от безбрежной, застилающей глаза ярости, заставляло Ветинари вздрогнуть от нарастающей в груди какофонии гнева, возмущения и… возбуждения. Дыхание против воли стало поверхностным. Этого Ветинари тоже не ожидал. — Допустим, допустим даже, — речь Ваймса прерывалась, каждый вдох давался ему с таким трудом, будто это его держали за горло, — что я приму твою помощь. И что ты будешь ждать от меня в ответ? — Ваймс крепче сжал шею Ветинари, — мне потом до конца жизни прыгать в твою койку по первому знаку? Ветинари безжалостно рассмеялся, насколько позволял удушающий захват, и всем телом почувствовал, что Ваймс напрягся ещё сильнее. — Так вот в чём дело! Следовало озвучить это раньше! Мне и в голову не могло прийти, что ваш прошлый визит был по принуждению! — С-сволочь, — с чувством прошептал Ваймс. «Всю душу из меня вытряс» добавил бы он, но это было бы уже слишком честно перед самим собой. — Отпустите меня, и мы больше не поднимем эту тему. — Сволочь, — повторил Ваймс едва слышно. Похожая на клещи хватка на запястье Ветинари исчезла. Ветинари едва успел с тянущим разочарованием осознать, что Ваймс почти отпустил его, но меньше чем через секунду Ваймс подрагивающей рукой провел по бедру Ветинари, обхватил талию — и его ладонь словно окаменела. Даже через одежду Ветинари чувствовал, что Ваймс очень, очень старался не вцепиться изо всех сил, не причинить боли. Ветинари медленно сглотнул. Вот он, глаз урагана. Любое следующее движение вернёт их в бурю. Это так же очевидно как то, что Диск плоский. Сухие губы Ваймса коснулись затылка Ветинари столь мягко, что с трудом можно было поверить, что командор вообще способен быть так аккуратен, и в его хриплом, тяжёлом дыхании патриций услышал слабо различимое бормотание. — Я не должен… я не… — на выдохах безостановочно повторял Ваймс. — Я не должен… — хватка его руки ослабла, и Ветинари смог чуть склонить голову набок: — Действительно. Вы не связаны никакими обязательствами, — потому что это было так же истинно, как то, что Ветинари едва мог дышать не потому что его держали за горло, а потому что его вело от острого ощущения опасности. Ощущать спиной холодный металл кирасы, а затылком — горячее дыхание, было слишком приятно. Как будто ты стоишь на краю пропасти и любое движение может стать последним. — Проклятье, — просипел Ваймс. А потом резко отпустил шею Ветинари, взял его за плечо и развернул к себе лицом. Ваймса заметно знобило, и Ветинари практически чувствовал мучительную работу мысли в голове командора. Тот исподлобья смотрел на Ветинари с ненавистью и пугающей надеждой во взгляде — будто ждал указаний и в кои-то веки собирался в точности последовать тому, что от него потребуют, даже если услышанное ему не понравится. Однако Ветинари не собирался решать за него. Не в этом вопросе. Поэтому Ветинари промолчал. И молчал. И ждал. Пока Ваймс не издал звук, похожий одновременно на рык и на полный муки стон, и не подался вперёд, чтобы прижаться губами к шее Ветинари прямо над сонной артерией, целуя смазано и криво. С едва слышным вздохом и улыбкой, настолько мимолётной, что сторонний наблюдатель мог бы подумать, что ему померещилось, Ветинари запрокинул голову, подставляясь под прикосновения. Ситуация выходила достаточно скомканная и неловкая, потому что Ваймс упорно не поднимал головы, как будто это давало ему иллюзорное право считать, что это — совсем другое дело. Как будто, если его губы касались только шеи, ему простится то, что его руки взъерошивали безупречно расчёсанные волосы патриция и комкали отглаженную мантию, что он расстёгивал пуговицы воротника. Простится то, что Ваймс, не прекращая целовать и кусать через ткань тонкой рубашки, оставляя новые следы поверх не сошедших синяков, теснил Ветинари к письменному столу, пока наконец не усадил на самый край и не провёл слегка подрагивающими, по-прежнему неуклюже одеревеневшими руками по внутренней стороне бёдер. — Если ты ещё не заметил, я не имею привычки рассыпаться в прах от неловкого движения, — не скрывая своего недовольства, фыркнул Ветинари и попытался теснее прижаться к Ваймсу, но его ногти соскользнули с металла кирасы. В закрытую дверь постучали и голос секретаря сообщил, что у патриция срочный посетитель. Ваймс не успел даже рта открыть, чтобы рявкнуть «Он занят! Скажи подождать!», когда Ветинари совершенно ровным и чистым голосом уточнил, кто же так жаждет аудиенции. — Глава гильдии пивоваров, милорд. — О, он вполне может подождать ещё час, — безмятежно отозвался Ветинари и скрестил щиколотки за поясницей Ваймса, чтобы тот гарантированно не мог отстраниться. Ваймс вздрогнул и наконец-то поднял тяжёлый, затуманенный взгляд. Как будто в сомнамбулическом трансе Ваймс наклонился чуть ниже и, не размыкая губ, прижался губами ко рту Ветинари. Казалось, это прикосновение причиняло ему боль и он не мог понять — продолжить или же отпрянуть. Усмехнувшись в поцелуй, Ветинари ответил с такой готовностью и горячностью, что чуть не соскользнул со стола, и Ваймс сдался. Разум Ваймса отказывался принимать происходящее за действительность. Он словно сказал: «на сегодня с меня хватит» и покинул своего хозяина, так что Ваймсу ничего не оставалось кроме как слепо пойти на поводу у той части своей личности, которой он обычно не давал голоса. Эта часть тянулась к горячему, сбивчивому дыханию, к ощущению пульса, трепещущего под пальцами, к дурманящему запаху человеческого тела и стали, едва уловимому вкусу чужой слюны на своем языке. Эта часть хотела уничтожить, голыми руками разорвать, — и прижать к себе, стиснуть до сломанных рёбер и хоть так, неадекватно и жестоко, объяснить, насколько глубоко въелось ему под кожу то, как сухое, жилистое тело вздрагивало от его прикосновений, насколько прочно отпечаталось в памяти негромкое горячее дыхание, насколько кружила голову эта жуткая, безумная жажда. Он зашёл в кабинет с чугунной мыслью о неотвратимости кары за собственный срыв, а теперь был готов к тому, что его отправят на эшафот. Что угодно — лишь бы сейчас его не останавливали. В его черепе не осталось ничего, кроме желания сорвать с Ветинари эту совершенно лишнюю сейчас одежду и уложить на стол, смахнув на пол всю груду бумаг. Чего смущаться? Это ведь отнюдь не первый раз, когда ситуация между ними становится чрезмерно интимной. Да и к тому же, разве можно повторно преступить грань, которую ты уже пересёк под грохот рушащегося вокруг мира? Можно ли упасть повторно, когда ты уже рухнул в пропасть и лежишь на её дне, задыхаясь и теряя разум? Не думая уже больше ни о чём, Ваймс укусил шею Ветинари и сжимал зубы, пока не услышал тихий стон боли, такой невообразимо мягкий и умоляющий, что возбуждение стало уже практически невыносимым. Он едва осознал, что Ветинари что-то говорит ему. — Сколь бы эта идея ни была чарующей… — выдохнул патриций. О, как сложно было говорить! Как сложно было заставить себя прерваться, когда руки Ваймса оглаживали его бёдра, расстегивали брюки! — …я уверен, что… — Безликая чёрная папка упала, и ворох газет с броскими заголовками рассыпался по полу, когда Ваймс пододвинул Ветинари к себе и с нажимом провёл ладонью по его промежности, заставляя Ветинари дышать часто-часто и подаваться навстречу, чтобы получить больше. Боги свидетели, это было именно то, в чём он так нуждался! …Да, для начала ванна. Пожалуй, в этот раз он даже позволит себе присоединиться. Дела подождут. Дела могут подождать, а он — нет. Ветинари едва сдержал ещё один стон, в то же время понимая, что ему нужно как-то — нет, не остановить — а совсем ненадолго прервать это лихорадочное помешательство, чтобы найти в себе силы переместиться в другую комнату. Да, его кабинет — его крепость, однако ни одна крепость не защищена от вторжений. Не только Ваймс обладал возмутительной наглостью, достаточной для того, чтобы ворваться без доклада (хотя, пожалуй, только Ваймсу это могло сойти с рук). Всего одна пара глаз увидит то, чего увидеть не должна, — и проще будет сразу выпить яд. — …уверен, что есть более удобные места… Он не успел закончить последнего слова, как уже проклял себя. В голове Ваймса словно повернули рычаг, и Ваймс замер, точно только сейчас осознал, что он делает. Кривые буквы анонимной угрозы встали перед глазами. «мы знаем что вы сделали но вы не хотите чтобы узнали все» Кровь резко отхлынула от лица Ваймса, он отдёрнул руки, словно касался раскалённого металла, и отшатнулся. Боги… он ведь только что попытался похоронить не только самого себя — но и уволочь за собой в могилу патриция. Пусть Ваймс и был убеждён, что Ветинари виновен (не в этом, конечно, но в чём-то ином Ветинари просто обязан быть виновным!), но он не должен расплачиваться за чрезмерную вспыльчивость Ваймса. Без особого успеха силясь придать лицу безучастное выражение, как будто униформа стражника вовсе ему не жала, Ваймс замер, выпрямив спину и прижав руки к бокам, как на докладе, — оставляя Ветинари сидящим на столе в нелепейшем положении с наполовину расстёгнутыми штанами. На секунду воцарилась удушающая тишина, пока Ваймс, кашлянув, не просипел: — Я не знаю, что на меня нашло, сэр… я не хотел… — Не оправдывайтесь, сэр Сэмюэль, — Ваймс сморгнул: Ветинари успел в одно мгновение оказаться у окна и принять настолько равнодушный и собранный вид, что это в голове не укладывалось. Даже мантия вовсе не топорщилась ниже пояса, будто Ваймсу померещились безошибочный стояк в черных брюках и тяжелые выдохи. — Я говорил и повторяю: вы не связаны никакими обязательствами, — голос Ветинари обжигал холодом, а Ваймс был слишком взвинчен для того, чтобы заметить за этим тоном разочарование и жгучую досаду на грани оскорбления. — Я приму ваши слова к сведению, спасибо за честность. — Подчёркнуто не глядя на Ваймса, Ветинари застегнул воротник, скрывая наливающиеся багровым следы на шее, разгладил невидимую глазу складку на мантии. — Это была очень плохая идея, — Ваймс смотрел то на свои ботинки, то просто в пол. Его взгляд выхватил передовицы рассыпавшихся возле стола газет, и Ветинари заметил, как Ваймс скривился. — Вы ведь хотели, чтобы я пришел в ярость от того, что у меня хотят забрать значок? — Какая чушь. Когда бы я позволял заподозрить себя в подобном?.. Ветинари скорее откусил бы себе язык, чем согласился. Ещё меньше он хотел признавать, что его манипуляция — нехарактерно топорная и очевидная, — привела совсем к иному результату. Изначально он рассчитывал, что взбешённый Ваймс выскочит из кабинета, ударив стену рядом с дверью, а затем перевернёт весь город вверх дном. Но Ваймс практически сразу отказался от борьбы. Это оставило Ветинари разочарованным, а не нашедшее выхода возбуждение уже медленно перерождалось в зудящее раздражение. Под направленным на него точно луч маяка вниманием патриция мысли облекались в слова мучительно медленно. Ваймс давно не испытывал таких сложностей с тем, чтобы просто сказать. — Но если ты… если вы действительно не будете вмешиваться, так как вы не вмешиваетесь ни во что в городе, я могу попросить об одной вещи? — Ветинари смерил его настороженным взглядом, но всё же кивнул. — Справедливый суд. А не балаган, внушающий всем, что я не виноват. Потому что я виновен. Я повёл себя недопустимо. Просто… если вы не вмешиваетесь, то обещайте мне хотя бы это. Ветинари кивнул ещё раз. — Если вы так жаждете предаться публичному самобичеванию, то даю вам слово. А теперь вперёд, писать заявление о преступлении командора Ваймса на имя командора Ваймса. Ваймс не изменился в лице. Подобрав шлем, он отсалютовал, развернулся на пятках и промаршировал к двери. Ветинари позволил себе тихий, утомлённый вздох. Будет ли Ваймс из вечного чувства противоречия идти наперекор и спорить, доказывая собственную вину? Конечно, он патологически предан закону и мифическому, сияющему образу справедливости, но он всё-таки не безумец. Ваймс знает о тьме в своем сердце, знает, что не имеет права назвать себя хорошим человеком, но по крайней мере, когда дело касается фундаментальных основ его мира, с собой он болезненно честен. И он старается, всё равно старается с восхитительным, непробиваемым упорством. Возмутительно упрямый командор Ваймс. *** Особняк Фоссет Анхелей и так большую часть времени пребывал в состоянии сродни очень глубокой дрёме на грани комы — потому что хозяева практически не бывали в городе — а сейчас, погружённый в нарочито подчёркнутый траур (как будто лорд Шестой по-прежнему пребывал на грани жизни и смерти), выглядел не как здание, в котором можно жить, а скорее как мрачный обломок скалы. Внутри же расставленные по углам каменные головы, резные идолы и побитые молью чучела экзотических животных делали дом похожим на забытый публикой музей. Среди прочего, особняк Фоссет Анхелей отличался от домов остальных аристократов тем, что был попросту неудобен. Здесь никогда не было уютно или комфортно. То слишком жарко, то слишком холодно, слишком душно или слишком сыро, жёсткая мебель и не очень вкусная еда — всё призывало не расслабляться и не отвыкать от атмосферы похода, а помимо этого подчёркивало, что хозяева настолько вознеслись над простолюдинами, что презренные мещанские благоустроенность и стремление к удобству им попросту чужды. Лорд Пятый курил — а точнее, обращал в пепел содержимое своего табачного кисета, — лавируя между сувенирами из экспедиций, которыми была завалена гостиная. Как и в других комнатах, здесь царила липкая душная влажность, листья пальм в кадках покрывал слой пыли. Стеклянные глаза чучел зловеще поблёскивали в жиденьком свете, пробивающемся через поеденные молью портьеры. — Я не понимаю, не понимаю, что мы делаем не так! — громко возмущался лорд Пятый и, проходя мимо чучела плотоядного кролика, раздраженно хлопнул его по голове, взметнув облачко пыли. — Этот проклятый псих давно должен был начать пускать пену и бросаться на людей! Его сын, покачиваясь в плетёном кресле-качалке, хмыкнул себе под нос (с недавних пор — очень кривой нос) и продолжил ковыряться в ногтях маленьким изогнутым ножичком. Такие в далеком Пупземелье считались ритуальными, предназначенными исключительно для жертвоприношений, но надо было признать, что когда дело касалось маникюра, им не было равных. — На демонстрации — на демонстрации! — которая обошлась неприлично дорого, он даже не показывается! — продолжал распинаться лорд Пятый. — Капитан Леопольд в тюрьме, мы платим за его законника, мы платим штрафы за простой, мы платим газетчикам, мы платим Кривзу за коллективный иск, мы платим и платим, — а поганый выскочка по-прежнему ходит по городу как будто это его вотчина! Даже чёртов Ганс не смог его вывести. А ты видел чёртова Ганса. Когда он гримируется под старуху и тычет пальцем, даже сама невинность осознаёт себя воплощением греха. Лорд Шестой покачал головой, соглашаясь. Да уж, он мало кому пожелал бы повстречаться с чёртовым Гансом в его лучшем амплуа. Трясущиеся костлявые пальцы и жиденькие седые волосы, будто приклеенные к черепу, служили достойным обрамлением пронзительному, режущему как бритва укору в каждом жесте. Весь облик Ганса просто кричал тебе о том, что ты недостоин ходить по этой земле, ты отравляешь мир фактом своего существования и лучшее, что ты можешь сделать, — немедленно затянуть на шее пеньковый галстук и отбыть в костлявые объятия Смерти. Недаром за каждый выход Ганс просил минимум пятьдесят долларов. Даже интересно, каково было командору оказаться под обстрелом фирменного Укора? Почувствовал ли он всю низость и подлость своей натуры? Спохватился ли, что ведет жизнь недостаточно добропорядочно? Ощутил ли он душащее раскаяние за то, как впечатывал кулаки в лицо лорда Шестого, превращая тонкий нос и высокие скулы в кровавое месиво? И лорд Шестой, и его отец сами остались под большим впечатлением от пробного выхода Ганса (лорд Пятый даже поймал себя на мысли, что может быть не стоит так активно обменивать «огненную воду» на золотой песок у доверчивых туземцев). Тряхнув головой, чтобы прогнать зловещее видение Укоряющей Старухи, лорд Пятый снова обратился к сыну: — А последняя твоя выходка — скажи на милость, чего ты хотел этим добиться? «Мы знаем, что вы сделали»? О чём это мы знаем? — Понятия не имею, — пожал плечами Шестой, не отвлекаясь от ногтей. Нельзя было не отметить, что Игорь проделал чудесную работу — с искусственными зубами речь лорда Шестого звучала почти как до того, как он свёл близкое знакомство с кулаками командора. — Но Ваймсу же необязательно об этом сообщать. Уверен, в его прошлом имеется что-нибудь этакое. В конце концов, кто знает, где он был пока не появился дракон? Так что нужно было лишь намекнуть — и позволить ему самостоятельно сделать всю работу за нас. — Умно, — лорд Пятый вытряхнул прогоревший табак в кадку с пальмой и постучал трубкой о каменную голову Бога Хорошей Пироги, — и где только был твой ум, когда ты пошёл поджигать его дом? — Думаешь, огню дали бы разгореться? Папенька, Овнец разводит драконов, ей не привыкать. А Ваймсу надо было показать его место. Иначе он вконец зазнается. И так задрал нос выше облаков. Пёс Ветинари. Жрёт все эти титулы с рук патриция и уже даже не здоровается с теми, кто выше него по рождению. Лорд Пятый не стал возражать и напоминать, что увешанный званиями Ваймс сейчас и не должен никого первым приветствовать. Сокрушённо вздохнув, он опустился в кресло возле прогоревшего камина — такое же удобное, как пыточная скамья. — Мне кажется, мы не дождемся, пока командор выбьется из сил. С тем же успехом можно начать требовать от патриция его ареста. Скажем, что в противном случае будем вынуждены прекратить поставки каучука и валунов-так-похожих-на-лица, что-нибудь в этом духе. Если Ваймс ещё не сорвался — то посмотрим, как он попляшет, когда за ним придут его же люди. Он обернулся на звуки шагов, эхом отдающихся по всему длинному холлу. Церемонно кланяясь при каждом шаге, в гостиную вошёл слуга. — Ваша светлость, — ещё раз подобострастно поклонившись, выдохнул он, — получил последние сводки от наших информаторов, — он особенно выделил последнее слово, так что это прозвучало почти солидно, никто бы и не подумал, что информаторами были несколько безработных пьяниц, согласившихся за скромную плату околачиваться в центре города и старательно запоминать все кривотолки. — Сегодня командору было доставлено некое анонимное письмо. Ознакомившись с ним, он отправился во дворец, а через полтора часа сдал себя в Танти. В наступившей тишине можно было услышать, как моль ест чучело плотоядного кролика, закусывая шариками нафталина. — Сын, — медленно и торжественно произнёс лорд Пятый, — я горжусь тобой. *** Если бы в Анк-Морпорке существовала Гильдия Заговорщиков, то первым же пунктом в своде её правил значилось бы — «Не затевать заговор, если у вас нет подвала, плащей с капюшонами и огарков свечей, потому что в противном случае это уже не заговор, а абсолютное дилетантство». У Радикальных Омниан Свидетелей Последних и Первых дней имелось и то, и другое, и даже третье. От некоторых чрезмерно бородатых членов общества уже отчетливо несло палёным волосом. После обязательных молитв за успешное окончание дня, за усопших и за удачный урожай сельди и капусты, один из Свидетелей поднял руку, призывая ко вниманию. — Братья мои, это знак! Командор Ваймс в заключении. Он более не помеха. Мораль и боевой дух стражников пошатнулись: тот, кого они так почитали, оказался слаб, он не выдержал испытаний, ниспосланных ему Омом. Как говорил пророк Иегудиил в своем Озарении: если жизнь даёт тебе лимон — сделай из сока маринад, жмых кинь в компост, косточки посади в саду, а из шкуры настрогай цедру. — Потрескивало пламя огарков свечей, запах палёных бород усиливался. — Братья мои, пришло время строгать цедру.